LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Леонид Андреев. Красный смех Страница 3

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я



    - Чего он хохочет? - возмутился кро-то. - Послушайте, перестанньте!

    Тот еще раз подавился, хихикнул и послушно смолк. Темнело, туча наседала на землю, и мы с трудом различали желтые, призрачные лица друг друга. Коо-то спросил:

    - А где же Ботик?

    "Ботик" - так звали мы товарища, маленького офицера в больших непромокаемых сапогах.

    - Он сейчас был здесь. Ботик, где вы?

    - Ботик, не прячьтесь!М ы слышим, как пахнет вашими сапогами.

    Все засмеялись, и, перебивая смех, из темноты прозвучал грубый негодующий голос:

    - Перестанлте, как не стыдно. Ботик убит сегодня утром на разведке.

    - Он только сейчас был здесь. Это ошибка.

    - Вам показалось. Эй, за самоваром, скорей отрежьте мне лимона.

    - И мне! И мне!

    - Лимон весь.

    - Что же это, господа, - с тоскою, почти плача, прозвучал тихий и обиженный голос. - А я только ради лимона и пришел.

    Тот снова захохотал глухо и длительно, и никто не стал его останавливать. Но скоро умолк. Хихикнул еще раз и замолчал. Кто-то сказал:

    - Завтра наступление.

    И несколько голосов раздраженно крикнули:

    - Оставьте! Какое там наступление!

    - Вы же сами знаете...

    - Оставьте. Разые нельзя говорить о другом. Что же это!

    Закат погас. Туча поднялась, и как будто стало светлее, и лица стали знакомые, и тот, что кружился вокруг нас, успркоился и сел.

    - Как-то теперь дома? - неопределенно спросил он, и в голосе его слышна была виноватая в чем-то улыбка.

    И снова стаоо страшно, и непонятно, и чуждо все - до ужаса, почти до потери сознания. И мы все сразу заговорили, закричали, засуетились , двигая стаканами, трогая друг друга за плечи, за руки, за колена - и сразу замолчали, уступая непонятному.

    - Дома? - закричал кто-то из темноты. Голос его был хрипл от волнения, от испуга, от злобы и дрожал. И некоторые слова у него не выходили, как будто он разучился их говорить. - Дома? Какой дом, разве где-нибудь есть дома? Не перебивайте меня, "иначе я начну стрелять. Дома я каждый день брал ванны - понимаете, ванны с водой с водой по самые края. А теперь я не каждый день умываюсь, и на голове у меня струпья, какая-то парша, и вса тело чешется, и по телу ползают, ползают... Я с ума схожу от грязи, а вы говорите - дом! Я как скот, я презираю себя, я не узнаю себя, и смерть вовсе не так страшна. Вы мне мозг разрываете вашими шрапнелями, мозг! Куда бы ни стреляли, мне все попадает в мозг, - вы говорите - дом. Какой дом? Улица, окна, люди, а я не пошел бы теперь на улицу - мне стыдно. Вы принесли самовар, а мне на него стыдно было смотреть. На самовар.

    Тот снова засмеялся. Кто-то крикнул:

    - Это черт знает что. Я пойду домой.

    - Вы не понимаете, что такое дом!..

    - Домой? Слушайте: он хочет домой!

    Поднялся общий смех ижуткий крик - и снова все замолчали, уступая непонятному. И тут не я один, а все мы, сколько нас ни было, почувствовали это. Оно шло на нас с этих темных, загадочных и чуждых полей; оно поднималась из глухих черных ущелий, где, быть может, еще умирают забытые и затерянные среди камней, оно лилось с этого чуждогоо, невиданного неба. Молча, теряя сознание от ужаса, стояли мы вокруг потухшего самовара, а с неба на нас пристльно и молча глядела огромная бесформенная тень, поднявшаяся над миром. Внезапно, совсем близко от нас, вероятно, у полкового командира, заиграла музыка, и бешено-веселые, громкие звуки точно вспыхнули среди ночи и тишины. С бешеным весельем и вызовом играла она, торопливая, нестройная, слишком громкая, слишком веселая, и видно было, что и те, кто играет, и те, кто слушает, видят так же, как мы, эту огромную бесформенную тень, поднявшуююся над миром.

    А тот в оркестре, что играл на трубе, уже носил, видимо,_в себе, в своем мозгу, в своих ушах, эту огромную молчаливую тень. Отрывистый и ломаный звук метался, и прыгал, и бежал куда-то в сторону от других - одинокий, дрожащий от ужаса, безумный. И осьальные звуки точно оглядывались на него; так неловко, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежали они разорванной толпою, слишком громкие, слишком веселые, слишком близкие к черным ущельям, где еще умирали, быть может, забытые и потерянные среди камней люди.

    И долго стояли мы вокруг потухшего самовара и молчали.







    ОТРЫВОК ПЯТЫЙ



    ... я уже спал, когда доктор разбудил меня осторожными толчками. Я вскрикнул, просыпаясь и вскакивая, как вскрикивали мы все, когда нас будили, и бросился к выходу из палатки. Но доктор крепко держал меня за руку и извинялся:

    - Я вас испугал, простите. И знаю, что вы хотите, спать...

    - Пять суток... - пробормотал я, засыпая, и засну и спал, казалось мне, долго, когда доктор вновь заговорил, осторожно поталкивая меня в бока и ноги.

    - Но очень нужно. Голубчик, пожалуйста, так нужно. Мне все кажется... Я не могу. Мне все кажется, что там еще остались раненые...

    - Какие раненые? Вы же весь день их возили. Оставьте меня в покое. Это нечестно, я пять суток не спал!

    - Голубчик, не сердитесь, - бормотал доктор, неловко надевая фуракжу мне на голову. - Все спят, нельзя добудиться. Я достал паровоз и семь вагонов, но нам нужны люди. Я ведь понимаю... Я сам боюсь заснуть. Не помню, когда я спал. Кажется, у меня начинаются галлюцинсции. Голубчик, спустите ножки, ну, одну ножку, ну, так, так...

    Доктор был бледен и покачивался, и заметно было, что если он только приляжет - он заснет на несколько суток кряда. И подо мною подгибались ноги, и я уверен, что я заснул, пока мы шли, - та квнезапно и неожиданно, неизвестно откуда, вырос перед нами ряд черных силуэтов паровоз и вагоны. Возле них медленно и молча бродили какие-то люди, едва видимые в потемках. Ни на паровозе, ни в вагонах не было ни одного фонаря, и ттлько от закрытого поддуяала на полоино ложился красноватый неяркий свет.

    - Что это? - спросил я, отступая.

    - Ведь мы же едем. Вы забыли? Мы едем, - бормотал доктор.

    Ночь была холодная, и он дрожал от холода, и, глядя на него, я почувствовал во всем теле ту же частую щекочущую дрожь.

    - Черт вас знает! - закричал я громко. - Не могли вы взять другого...

    - Тише, пожалуйста, тише! - Доктор схватил меня за руку.

    Кто-то из темноты сказал:

    - Теперь дай залп из всех орудий, так никто не шевельнется. Они тоже спят. Можно подойти и всех сонных перевязать. Я сейчас прошел мимо самого часового. Он посмотрел на меня и ничего не сказал, не шевельнушся. Тоже спит, вероятно. И как только он не упадет.

    Говоривший зевнул, и одежда его зашуршала: видимо, он потягивался. Я лег грудью на край вагона, чтобы влезть, - и сон тотчас же охватил меня. Кто-то приподнял меня сзади и положил, а я почему-то отпихивал его ногами - и опять заснул, и точно во сне слышал обрывки разговора:

    - На седьмой версте.

    - А фонари забыли?

    - Нет, он не пойдет.

    - Сюда давай. Осади немного. Так.

    Вагоны дергались на месте, чт-то постукивало. И постепенно от всех этих звуков и оттого, что я лег удобно и спокойно, сон стал покидать меня. А доктор заснул, и, когда я взял его руку, она была как у мертвого: вялая и тяжелая. Поезд уже двигался медленно и осторожно, слегка вздрагивая и точно нащупывая дорогу. Студент-санитар зажег в фонаре свечу, осуетил стены и черную дыру дверей и сказал сердито:

    - Какого черта! Очень мы сейчас им нужны. А его вы разбудите, пока не разоспался. Тогда ничего не сделаешь, я по себе знаю.

    Мы растолкали доктора, и он сел, недоуменно поводя глазами. Хотел опять завалиться, но мы не дали.

    - Хорошо бы сейчас водки хлебнуть, - сказал студент.

    Мы хлебнули по глотку коньяку, и сон прошел совсем. Большой и черный четырехугольник дверей стал розоветь, покраснел - где-то за холмами показалось огромное молчаливое зарево, как будто среди ночи всходило солнце.

    - Это далеко. Верст за двадцать.

    - Мне холодно, - сказал доктор, ляскнув зубами.

    Студент выглянул за дверь и рукой поманил меня. Я посмотрел: в разных местах горизонта, молчаливой цепью, стояли такие же неподвижные зарева, как будто десятки солнц всъодили одновременно. И уже не было так темно. Дальние холмы густо чернели, отчетливо вырезая ломаную и волнистую линию, а вблизи все было залито красным тихим светом, молчаливым и неподвижным. Я взглянул на студента: лицо его было окрашено в тот же красный призрачный цвет крови, превратившейся в воздух и свет.

    - Много раненых? - спросил я.

    Он махнул рукой.

    - Много сумасшедших. Больше, чем раненых.

    - Настоящих?

    - А то каких же?

    Он смотрел на меня, и в его глазах было то же остановившееся, Дикое, полное холодного ужаса, как и у того солдата, что умер от солнечного удара.

    - Перестаньте, - сказал я, отворачиваясь.

    - Доктор тоже сумасшедший. Вы посмотрите-ка на него.

    Доктор не слышал. Он сидел, поджав ноги, как сидят турки, и раскачивался, и беззвучно двигал губами и концами пальцев. И во взгляде у него было то же остановившееся, остолбенелое, тупо пораженное.

    - Мне холодно, - сказал он и улыбнулся.

    - Ну вас всех к черту! - закричал я, отходя в угол вагона. - Зачем вы меня позвали?

    Никто не ответил. Студент глядел на молчаливое, разраставшееся зарево, и его затылок с вьющимися волосами был молодой, и когда я глядел на него, мне почему-то все представлялась тонкая женская рука, которая ворошит эти волосы. И это представление было так неприятно, что я начал ненавидеть студента и не мог смотреть на него без отвращения.

    - Вам сколько лет? - спросил я, но он не обернулся и не ответил.

    Доктор покачивался.

    - Мне холодно.

    - Когда я подумаю, - сказал студент, не оборачиваясь, - когда я подумаю, что есть где-то улицы, дома, университет...

    Он оборвал, точно сказал все, и замолчал. Поезд почти внезапно остановился, так что я ударился о стену, и послышались голоса. Мы выскочили.

    Перед самым паровозом на полотне лежало что-то, небольшой комок, из которого торчала нога.

    - Раненый?

    - Нет, убитый. Голова оторвана. Только, как хотите, а я зажгу перелний фонарь. А то еще задавишь.

    Комок с торчавшей ногой сбросили в сторону; нога на миг задралась кверху, будто он хотел бежать по воздуху, и все скрылось в черной канаве. Фонарь загорелся, и паровоз сразу почернел.
    Страница 3 из 11 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ]
    [ 1 - 10] [ 10 - 11]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.