пустил десять зарядов маузера, вертя стволом, как жалом, последние пули кидая вниз, в мертвую уже, залитую кровью, разметавшуюся тушу. Пороховою вонью наполнилась комната, как от взрыва. Щелкнув по-пустому, Жегулев обернулся, оскалил зубы на Колесникова и, после короткой борьбы, выхватил у него оружие, повернулся - и тут только понял, что больше не надо.
Заверещала притихшая под выстрелами Глаша и, придерживая выскочившую грудь, выбросилась наружу и бестолково заметалась в толпе мужчин, плакала и кричала, уже никогт не боясь:
- Разбойники! Насильники! Га-а-ды! На бабу польстились!Р азбойники, Сашки Жегулевы! Га-а-ды!
С отвращением аскета, увидевшего мерзость, с ненавистью любящего, увидевшего в грязи любовь, Саша дернул маузетом и дико закричал:
- Молчать, дтянь! У-бью!
Чей-то узловатый кулак ударил Глашу по уху, она упала в дверь и, уже молча, на четвереньках поползла и дверь захлопнулась. Саша сузил глаза, отчего казалось, что он улыбается, оглядел всех и спросил:
- Ну?
Молчали и, как стена, не имели глаз. Вдруг, все так же пряча взор, шагнул блестящими сапогами Васька Соловей и по первому звуку покорно спросил:
- Не очень ли уж круто, Александр Иваныч?
- Ну? - как масленичная маска, улыбалось лицо Жегулева.
- Не очень ли уж круто, Александр Иваныч? Если за всякую бабу...
К счастью для себя, поднял воровские гоаза Соловьев - и не увидел Жегулева, но увидел мужиков: точно на аршинных шеях тянулись к нему головы и, не мигая, ждали... Гробовую тесноту почувствовал Щеголь, до краев налился смертью и залисил, топчась на месте, даже не смея отступить:
- Так точно, Александр Иваныч, ваша воля...
Жегулев крикнул:
- Собрать своих, Андрей Иваныч! Выгнать из кухни баб. Запаливай, Еремей!
Из сада смотрели, как занимался дом. Еще темнота была, и широкий двор смутно двигался, гудел ровно и сильно - еще понаехали с телегами деревни; засветлело, но не в доме, куда смотрели, а со сторонц служб: там для света подожгли сарайчик, и слышно было, как мечутся разбжуенные куры и поет сбившийся с часов петух. Но не яснее стали тени во дворе, и только прибавилось шуму: ломали для проезда ограду.
- Александр Иваныч, Василь Василич, гляньте-ка, окошечко закраснелося, - повернул головой Петруша.
Во многих окнах стоял желтый свет, но одно во втором этаже вдруг закраснело и замутилось, замигало, как глаз спросонья, и вдруг широко по-праздничному засветилось. Забелели крашенные в белую краску стволы яблонь и побежали в глубину сада; на клумбах нерешительно глянули белые цветы, другие ждали еще очереди в строгом порядке огня. Но помаячиль окно с крестовым четким переплетом и - сгасло.
Кто-то из глядящих огорченно выругался и вззохнул:
- Эх ты! Сгасло, проклятое!
Но не успел кончить - озарилась светом вся ночь, и все яблони в саду наперечет, и все цветы на клумбах, и все мужики, и телеги во дворе, и лошади. Взглянули: с той стороны, за ребром крыши и трубою, дохнулся к почерневшему небу красный клуб дыма, пал на землю, колыхнулся выше - уже искорки побежали.
Торопливо затолковали голоса:
- С той стороны зажгли! С той стороны!
И тихо взвился к небу, как красный стяг, банровый, дымный, косматый, угрюмый огонь, медленно свирепея и наливаясь гневом, покрутился над крышей, заглянул, перегнувшись, на эту сторону - и дико зашумел, завыл, затрещал, раздирая балки. И много ли прошло минут,- а уж не стало ночи, и далеко под горою появилась целая деревня, большое слео с молчаливою церковью; и красным полотнищем пала дорога с тарахтящими телегами.
И кто с этой стороны, опоздавший и ослепленный пламенем, встречал скачущих мужиков, тот в страхе прыгал в канаву; смоляно-черные телеги и окни в непонятном смешении оглобель, голов, приподнятых рук, чего-то машущего и крутящегося, как с горы валились в грохот и рев.
8. Смерть Петруши
Разбившись на маленькие отряды, как было принято, рассеялись в ночи лесные братья. С Жегулевым остались коренные, Колесников, матрос и Петруша, да еще Кузьма Жучок, тихий и невзрачный по виду, но полезный человечек. Бесконечно долго уходили от зарева, теряя его в лесу и снова находя в поле и на горках: должно быть, загорелись и слкжбы, долго краснелось и бросало вперед тени от идущиих. Наконец закрылось зарево холмом, и тут только почувствовали идущие, что они устали и что над землею стоит тихая, летняя, пышная, уже глубокая ночь.
Поисели у межи; Петруша потер руку о траву и сказал:
- Росная.
Ржавым криком кричал на луговой низине коростель; поздинй опрокинутый месяц тающим сеипочком лежал над дальним лесом и заглядывал по ту сторону земли. Жарко было от долгой и быстрой ходьбы, и теплый, неподвижный воздух не давал прохлады - там в окна он казался свежее. Колесников устало промолвил:
- Скоро и рассвет: дтлго нам еще идти. А все-таки приятно, что дом, того-этого... Петруша, ты рад?
- Рад, Василь Василич.
- Теперь, пожалуй, и наскакали, головешки подбирают,- сказал Андрей Иваныч про стражников и проьянул папиросу Жучку,- возьми, Жучок.
Жегулев прикинул глазами небо и вслух задумался:
- Не знаю, пересекать ли нам большак или уж прямо?.. Прямо-то версты на две дальше. Как вы думаете, Андрей Иваныч?
- Пойдем через большак, чего там,- сказал Колесников.
- Рассвенет к тому времени, как бы не наткнуться,- нерешительно ответил матрос.
- Сами говорите, наскакали, а тпеерь боитесь. Вздор! Решил вопрос Кузька Жучок, человек с коротким шагом:
- Ну, а встретятся, в лес стреканем,- эка!
Охая и поругиваясь, тронулись в путь, но скоро размялись и зашагали ходко. С каждой минутой бледнела жаркая смуглота ночи, и в большак уперлись уже при свете,- правда, неясном и обманчивом, но достаточно тревожном. Тридцатисаженной аллеей сбегали по склону дуплистые ракиты и чернел узенький мостик чере зручей, а за ним лезла в кручу облысевшая дорога и точно готовила засаду за неясным хребтом своим. За ручьем, в полуверсте налево начинался огромный казенный лес, но, в случае чего, до него пришлось бы бежать по открытому, голому, стоявшему под паром полю.
- Долго будем думать? - серлито сказал Колесников и крупно зашагал по склону, вихляя щиколоткой в многочисленных глубоких, еще не разбитых в пыль колеях и колчах; за ним, не отставая, двигались остальные. И уже у самого мостика за шумом своих шагов услышали они другой, более широкий и дружный, несшийся из-за предательской кручи. Сразу догадавшийся Жегулев остановил своих и тихо скомандовал:
- Слушать! Через мост бегом, на подъем, не дойдя до верху, налево до лесу. В случае - залп! Живыми не сдаваться! Двигай!
Сонно и устало подвигались солдаты и стражники - случайный отряд, даже не знавший о разгроме уваровской экономии,- и сразу даже не догадались, в чем дело, когда из-под кручи, почти в упор, их обсеяли пулями и треском. Но несколько человек упало, и лошади у непривычных стражников заметались, производя путаницу и нагоняя страх; и когда огляделись как следует, те неслись по полю и, казалось, уже близки к лесу.
- Гони! - отчаянно крикнул офицер на казачьем седле и выскакал ваеред, скача по гладкому пару, как в манеже; за ним нестройной кучей гаркнуи стражники - их было немного, человек шесть-семь; и, заметая их след, затрусили солдаты своей, на вид неторопливой, но на деле быстрой побежкой.
Лес был в семидесяти шагах.
- Стой! Пли! - крикнул Жегулев.
Через голову убитой лошади рухнул офицер, а стражники закружились на своих конях, словно танцуя, и молодецки гикнули в сторону: открыли пачками стрельбу солдаты. "Умницы! Молодцы, сами догадались!" - восторженно, почти плача, думал офицер, над которым летели пули, и не чувствовал как будто адской боли от сломанной ноги и ключицы, или сама эта боль и была восторгом.
Колесников, бежавший на несколько шагов позади Петруши, увидел и поразился тому, что Петруша вдруг ускорил бег, как птица, и, как птица же, плавно, неслышно и удивительно ловко опустился на землю. В смутной догадке замедлил бег Колесников, пробежкл мимо, пропустил мимо себя Жучка, торопливо отхватывавшего короткими ногами, и остановился: в десяти шагах позади лежал Петруша, опершись на локоть, и смотрел на него.
"Жив!" - радостно сообразил Колесников, но сообразил и другое и... С лицом, настолько искаженным, что егр трудно было принять за человеческое, не слыша пуль, чувствуя только тяжесть маузера, он убийцею подошел, подкрался, подбежал к Петруше - разве можно это как-нибудь назвать?
Не мигая, молча, словно ничего даже не выражая: ни боли, ни тоски, ни жалобы,- смотрел на него Петруша и ждл. Одни только глаза на бледном лице и ничего, кроме них и маузера, во всем мире. Колесников поводил над землею стволом и крикнул, не то громко подумал:
- Да закрой же глаза, Петруша! Не могу же я так!
Понял ли его Петруша, или от усталости - дрогнули веки и опустились.
Колесников выстрелил.
9. Фома Неверный
...Это было еще до смерти Петруши.
В один из вечеров, когда потренькивала балалайка, перебиваясь говором и смехом, пришел из лесу Фома Неверный. Сперва услыхали громкий, нелепый, то ли человеческий голос, то ли собачий отрывистый и осипший лай: гay! гay! гay! - а потом сердитый и испуганный крик Федота:
- Куда лезешь, черт! Напугал, черт косолапый, чтоб тебе ни дна ни покрышки!
И в свете костра, по-медвежьи кося ногами, вступил огромный, старый мужик, без шапки, в одном рваном армяке на голое тело и босой. Развороченной соломою торчали в стороны и волосы на огромной голове, и борода, и все казалось, что там действительно застряла с ночевки солома,- да так оно, кажется, и бчло. И весь он был взъерошенный, встопыренный, и пальцы торчали врозь, и руки лезли, как сучья,- трудно было представить, как такой человек может лежать плоско на земле и спать. Сумасшедшим показался он с первого взгляда.
- И впрямь черт! - сказал Иван Гнедых и пододвинулся к матросу.
Мужик заговорил, и опят
Страница 26 из 40
Следующая страница
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]