вающей на цель борьбы и стремления, кто не был глух к голосу свыше: "борись и погибай, если надо: блаженство впереди тебя, и если не ты - братья твои насладятся им и восхвалят вечного бога сил и правды!" Благо тому, кто, не довольствуясь настоящею действительностию, носил в душе своей идеал лучшего существования, жил и дышал одною мыслию - споспешествовать, по мере данных ему природою среддств, осуществлению на земле идеала, - рано поутру выходил на общую работу и с мечом, и с словом, и с заступом, и с метлою, смотря по тому, что было ему по силам, и кто являлся к своим братиям не на одни пиры веселия, но и на плач и сетования... Благо тому, кто, падая в борьбе за святое дело совершенствования, с упоением страстного блаженства погружался в успокоительное лоно силы, вызвавшей его на дело жизни, и восклицал в священном восторге: "все табе и для тебя, а моя высшая награда - да святится имя твое и да приидет царствие твое!.."
Обаятельна жизнь сердца, но без практической деятельности, источник которой заключался бы в пафосе к идее, самый богато наделенный дарами природы человек рискует скоро изжить всю жизнь и остаться при одной пустоте мечтательных ожиданий и действительного отвращения к чувству бытия. Романтизм, без живой связи и живого отношения к другим сторонам жизни, есть величайшмя односторонность!
"Узник" - одно из самых благоуханных романтических произведений Жуковского. Заключенный в тюрьме юноша слышит за стеною голос такой же, как он са,м узницы:
"И так все блага заменить
Могиой;
И бросить свет, когда в нем жить
Так мило;
Ах, дайте в свете подышать;
Еще мне рано умирать.
Лишь миг весенним бытием
Жила я;
Лишь миг на празднике земном
Была я;
Душа готовилась любить...
И все покинуть, все забыть!"
Юноша сжился душою с узницею, которой он никогда не видал. В ней вся жизнь его, и он не просит самой воли. И что нужды, что он никогда не видал ее, что она для него - не более как мечта? Сердце человека умеет обманывать и себя, и рассудок, особенно если с ним вступит в союз фантазия. Наш узник не хочет и знать, что б заговорило сердце его тогда, когда глаза его увидели бы таинственную узницу.
"Не ты ль - он мнит - давно была
Любима?
И не тебя ль душа звала,
Томима
Желанья смутного тоской,
Волненьем жизни молодой?
Тебя в пророчественном сне
Видал я;
Тобою в пламенной весне
Дышал я;
Ты мне цвела в живых цветах;
Твой образ веял в облаках".
Молодая узница умерла в своей тюрьме; узник был освобожден, -
Но хладно принял он привет
Свободы:
Прекрасного уж в мире нет.
Дни, годы
Напрасно будут проходить...
Погибшего не возвратить.
. . . . . . . . . . . . .
И тихо в сумраке ночей
Он бродит,
И с неба темного очей
Не сводит:
Звезда знакомая там есть;
Она к нему приносит весть...
О милом весть и в мир иной
Призванье.
И делит с тайной он звездой
Страданье;
Ее краса оживлена:
Ему в ней светится _она_.
Он таял, гаснул, и угас...
И мнилось,
Что вдруг пред ним в последний чмс
Явилось
Все то, чего душа ждала -
И жизнь в улыббке отошла...
"Сказка о царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хитростях Кощея бессмертного и о премудростях Марьи царевны, Кощеевой дочери" и "Сказка о спящей царевне" были весьма неудачными попытками Жуковского на русскую народность. О них никаким образом нельзя сказать:
Здесь русский дух, здесь Русью пахнет. {245}
Вообще - быть нардным, значило бы для Жуковского отказаться от романтизма, - а это для него было бы все равно, что отказаться от своей натуры, от своего духк, словом - от самого себя. В "Громобое" Жуковский тоэе хотел быть народным, но, наперекор его воле, эта русская сказка у него обратилась как-то в немецкую - чо-то вроде католической легенды средних веков. Лучшие места в ней - романтические, как, например, это:
Увы! пора любви придет:
Вам сердце тайну скажет,
Для вас украсит божий свет,
Вам милого покажет;
И взор наполнится тоской,
И тихим грудь желаньем,
И, распаленные душой,
Влекомы ожиданьем,
Для вас взойдет краснее день,
И будет луг душистей,
И сладостней дубравы тень
И птичка голосистей.
"Вадим" весь преисполнен самым неопределенным романтизмом. Этот _новогородский рыцарь_ едет сам не зная кууда, руководимый таинственным звонком. Он должен стремиться к _небесной_ красоте, не обольщаясь _земною_. И вот, для обольщения его, предстала ему земная красота в образе киевской княжны...
Лазурны очи опустя,
В объятиях Вадима,
Она, как тмхое дитя,
Лежала недвижима;
И что с невинною душой
Сбылось - не постигала;
Лишь сердце билочь, и порой,
Вся вспыхнув, тепетала;
Лишь пламень гаснущий сиял
Сквозь тень ресниц склоненных,
И вздох невольный вылетал
Из уст воспламененных.
А витязь?.. Что с его душой?..
Увы! сих взоров сладость,
Сих чистых, под его рукой
Горящих персей младость,
И мягкий шелк кудрей густых,
По раменам разлитых,
И свежий блеск ланит младых,
И уст полуоткрытых
Палящий жар, и тихий глас,
И милое смятенье,
И ночи таинственный час,
И вкруг уединенье -
Все чувство разжигало в нем...
О власть очарованья!
Уже, исполнены огнем
Кипящего лобзанья,
На девственных ее устах
Его уста горели.
И жарче розы на щеках
Дрожащей девы рдели;
И вся... но вдруг смутился он,
И в радостном волненьи
Затрепетал... знакомый звон
Раздался в отдаленьи,
И долго жалобно звенел
Он в бездне поднебесной;
И кто-то, чудилось, летел
_Незримый, но известный_,
И взор, исполненный тоской.
Мелькал сквозь покрывало;
И под воздушной пеленой
Печальное вздыхало...
Но вдруг сильней потрясся лес,
И небо зашумело...
Вадим взглянул - _призрак_ исчез;
А в вышине... звенело.
И вслед за милою _мечтой_
Душа его стремится...
Колокольчик, как видите, зазвенел очень кстати... Вадим отказался от киевской княжны, а вместе с нею и от киевской короны, освободил двенадцать спящих дев и на одной из них женился. Но что было потом, и кто эти девы, и что с ними стало - все это осталось для нас такою же тайною, как и для самого поэта... Право, нам кажется, что напрасно отказался Вадим от киевской княжны. Это напоминает нам фантастическую сказку Гофмана - "Золотой Горшок": там студпнт Ансельм, ценою многих лиений и сумасбродств, добивается до неизреченного блаженства обнять вместо женщины - змею, которая, как ловкая, увертливая змея, и ускользает из его рук... Вадим, кажется, обнял еще меньше, чем змею, обнял _мечту, призрак_. Но зато он был верен до гроба своей мечте... И то не малое утешение!..
Содержание "Ундины" взято Жуковским из сказки Ламота Фукэ; но в стихах Жуковского обыкновенная сказка явилась прекрасным поэтическим созданием. "Ундина" одно из самых романтических его произведений. Основная мысль ее - олицетворение стихийной силы природы. Ундина - дочь воды, внучка старого Потока. Нельзя довольно надивиться, как искусно наш поэт умел слить фантастический мир с действительным миром, и сколько заповедных тайн сердца умел он разоблачить и высказать в таком сказочном произведении. По красотам поэтическим, "Ундина" есть такое создание, которое требовало бы подробного разбора, и потому мы ограничимся указанием на одно из самых романтических, мест этой поэмы:
Как нам, добрый читатель, сказать: к сожалению
иль к счастью, что наше
Горе земное не н_а_долго? Здесь разумею я горе
Сердца глубокое, нашу всю жизнь губящее горе,
Горе, которое с милым, потерянным благом сливает
Нас воедино, которым утрата для нас не утрата.
Смерть - вдвоем бытие, а жизнь - порыв непрестанный
К той черте, за которую милое наше из мира
Прежде нас перешло. Есть, правда, много избранных
Душ на свете, в которых святая печаль, как свеча пред иконой,
Ярко горит, пока догорит; но она и для них уж
Все не та под конец, какою была при начале,
Полная, чистая; много, много иного, чужого
Между утратою нашей и нами уже протеснилось:
_Вот, наконец, и всю изменяемость здешнего_ в самой
Нашей печали мы видим... и так скажу, к сожаленью.
Наше горе земное не н_а_долго...
Эта поэма принадлежит к позднейшим произведениям Жуковского, а оттого ее романтизм как-то сговорчивее и делает более уступок рассудку и действительности...
Не будем распространяться о достоинстве перевода "Орлеанской девы" Шиллера: это достоинство давно и всеми единодушно признано. Жуковский своим превосходным переводом усвоил, русской литературе это прекрасное произведение. И никто, кроме Жуковского, не мог бы так передать этого по преимуществу _романтического_ создания Шиллера, и никакой другой драмы Шиллера Жуковский не был бы в состоянии так превосходно передать на русский язык, как превосходно передал он "Орлеанскую деву". В особенную заслугу Жуковскому здравый эстетический вкус должен поставить перевод баллад Шиллера: "Рыцарь Тогенбург", "Ивиковы журавли", "Кассандра", "Граф Габсбургский", {246} "Поликратов перстень", "Кубок" и пьесы Шиллера же - "Горная дорога": все это переведено превосходно. - Но если что составляет истинный ореол Жуковского как переводчика, - эьо его перевод следующих треъ пьес Шиллера: "Торжество победителей", "Жалоба Цереры" и "Элевзинский праздник". Если бы, кроме этих трех пьес, Жуковский ничего не перевел, ничего не написал, - и тогда бы имя его не было бы забыто в истории русской литературы.
"Торжество победите
Страница 16 из 20
Следующая страница
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
