лей" есть одно из величайших и благороднейших созданий Шиллера. В нем гений этого поэта является с лучшей своей стороны. Великая душа Шиллера горячо сочувствовала всему великому и возвышенному, и это сочувствие ее было воспитано и развито на исторической почве. Глубоко проник этот великий дух в тайну жизни древпей Эллады, и много высоких вдохновений, пробудила в нем эта дивная страна.. Он так красноречиво оплакал падение ее богов, он с такой страстию говорил о ее искусстве, ее гражданской доблести, ее мудрости. И нигде с такой полнотою и такою силою не выразил он, не воспроизвел он поэтического образа Эллады, как в "Торжестве победителей". Эта пьеса есть апофеоза всей жизни, всего духа Греции: эта пьеса - вместе и поэтическая тризна и победная песнь в честь отечества богов и героев. Она написана в греческом духе, облита светом мирообъемлющего созерцания греческого. Шиллер говорит не от себя: он воскресил Элладу и заставил ее говорить от самой себя и за самое себя. Величие и важность греческой трагедии слиты в этой пьесе Шиллера с возвышенною и кроткою скорбью греческой элегии. В ней видится и светлый Олимп с его блаженными обитателями, и подземное царство Аида, и земля, с ее добром и злом, с ее величием и ничтожностью, - и царящая над всеми ими мрачная Судьба, веоховная владычица и богов и смертных... Нельзя шире, глубже и вернее воспроизести нравственной физиономии народа, уже не существующего столько тысячелетий!
Победоносные гркки готовятся отплыть от враждебных берегов Трои в -свое отечество и собрались к осьрогрудым кораблям праздновать тризну в честь минувшего. Калхас приносит жертву богам.
Суд окончен; спор решился,
Прекратилася борьба;
Все исполнила судьба -
Град великий сокрушился.
Каждый из героев, участвовавших в великом событии падения "священного Приамова града", высказывается каким-нибудь суждением, примененным к обстоятельству. Хитроумный Одиссей замечает, что не всякий насладится миром, возвратившись в свой дом, и, пощаженный богом войны, часто падает жертвою вероломства жены. Менелай говорит о неизбежном суде всевидящего Кронида, карающего преступление. Особенно замечательны слова Аякса Оилида:
Пусть веселый взор счастливых
(Оилеев сын сказал)
Зрит в богах богов правдивых;
Суд их часто слеп бывал:
Скольких добрых жизнь поблёкла! {247}
Скольких низких рок щадт!..
Нет великого Патрокла;
Жив презрительный Терсит.
Но эта гонестная и мрачная мысль сейчас же, по свойству всеобъемлющего и многостороннего духа греческого, разрешается в веселое и светлое созерцание:
Смертный, вечный Дий Фортуне
Своенравной предал нас,
Уловляй же быстрый час,
Не тревожа сердца втуне.
Вообще эти четверостишия, следующие за каждым куплетом, напоминают собою хор из греческой трагедии. Оилид продолжает:
Лучших бой похитил ярый!
Вечно памятен нам будь,
Ты, мой брат, ты, под удары
Подставлявший твердо грудь,
Ты, который нас пожаром
Осажденных защитил...
Но коварнейшему даром
Щит и меч Ахиллов был.
Мир тебе во мгле Эрева!..
Жизнь твою не врг пожал:
Ты своею силой пал,
Жертва гибельного гнева.
Воспоминание об Ахилле дышит всею полнотой греческого созерцания героизма:
О Ахилл! о мой родитель!
(Возгласил Неопттлем)
Быстрый мира посетитель,
Жребий лучший взял ты в нем.
_Жить в любви племен делами -
Благо первое земли:
Будем славны именами {248}
И сокрытые в пыои._
Слава дней твоих нетленна;
В песнях будет цвесть она:
_Жизнь живущих неверна,
Жизнь отживших неизменна_!
Великодушная похвала Гектору, вложенная Шиллером в уста Диомеда, есть истинный образец высокого (di sublime) в чувствовании и выражении:
Смерть велит умолкнуть злобе
(Диомед провозгласил):
Слава Гектору во гробе!
Он краса Пергама был;
Он за край, где жили деды,
Веледушно пролил кровь,
_Победившим - честь победы!
Охранявшему - любовь_!
Кто на суд явясь кровавый,
Славно пал за отчий дом, -
Тот, почтенный и врагом,
Будет жить в преданьях славы.
Но что может сравниться с этой трогательною, этой умиляющею душу картиною _убеленного жизнию_ Нестора, с словами кроткого утешения подающего кубок страждущей Гекубе! Здесь в резкой характеристической черте схвачена вся _гуманность_ греческого народа:
Нестор, жизнью убеленный.
Нацедил вина фиал
И Гекубе сокрушенной
Дружелюбно выпить дал, -
Пей страданий утоленье.
Добрый Вакхов дар вино:
И веселость и забвенье
Проливает в нас оно.
Пей, стоадалица! печали
Утоляются вином:
Боги жалостнве в нем
Подкрепленье сердцу дали.
Вспомни матерь Ниобею:
Что изуедала она!
Сколь ужасная над нею
Казнь была совершена! -
Но и с нею, безотрадной,
Добрый Вакх недапом был:
Он струею виноградной
Вмиг тоску в ней усыпил.
Если грудь вином согрета
И в устах вино кипит -
Скорби наши быстро мчит
Их смывающая Лета.
Эта высокая оратория заключается мрачным финалом: проночество Кассандры намекает на переменчивость участи всего подлунного и на горе, ожидающее самих победителей Трги:
И вперила взор Кассандра.
Вняв шепнувшим ей богам,
На пустынный брег Скамандрг,
На дымящийся Пергам.
_Все великое земное
Разлетается как дым:
Нын жребий выпал Трое,
Завтра выпадет другим_.
Но с греческим миросозерцанием несообразно оканчивать высокую песнь раздирающим душу диссонансом: богатая и полная жизнь сынов Эллады в самой себе, даже в собственных диссонансах, находила выход в гармонию и примирение с жизнию, - и потому пьеса Шиллера достойно заключается утешительным обращением от смерти к жизни, словно музыкальным аккордом:
Смертный, силе, нас гнетущей,
Покоряйся и терпи!
_Спящий в гробе, мирно спи!
Жизнью пользуйся, живущий_!
Таков был греческий романтизм: на гробах и могилах загоралась для него вечная заря жизни; несчастия и гибель индивидуального не скрывали от его глубокого и широкого взгляда торжественного хода и блаженствующей полноты общего; на веселых пиршествах ставил он урны с пеплом почивших, статуи смерти, и, глядя на них, восклицал:
Спящий в гробе, мирно спи!
Жизнью пользуйся, живущий!
Смерть для грека являлась не мрачным, отвратительным остовом, но прекрасным, тихим, успокоительным гением сна, кротко и любовно смежавшим навеки утомленные страданием и блаженством жизни очи...
Перевод Жуковского "Торжества победителей" есть образец превосходнных переводов, - так что если, при тщательном сравнении, иные места окажутся не вполне верно или не вполне сильно переданными, - зато еще более найдется мест, которые в переводе сильнее и лучше выражены. Так, например, у Шиллера сказано просто: "И в дикое празднество радующихся примешивали они (пленные жены и девы троянские) плачевное пение, _оплакивая собственные страдания и падение царства_". У Жуковского это выражено так:
И с победной песнью дикой
Их сливслся тихий стон
_По тебе, святой, великой,
Невозвратный Илион_.
"Жалоба Цереры" - тоже одно из величайших созданий Шиллера - передана по-русски Жуковским с таким же изумительным совершенством, как и "Торжество победителей". В этой пьесе Шиллер воспроизвел романтический образ элевзинской Цереры - нежной и скорбящей матери, оплакивающей утрату дочерр своей, Прозерпины, похищенной мрачным владыкою подземного царства, суровым Аидом.
Сколь завидна мне, печальной,
Участь смертных матерей!
Легкий пламень погребальной
Возвращает им детей;
А для нас, богов нетленых,
Что усладою утрат?
Нас, безрадостно-блаженных,
Парки строгие щадят....
Парки, парки, поспешите
С неба в ад меня послать;
_Прав богини не щадите:
Вы обрадуете мать_.
В поэтическом образе брошенного в землю зерна, которого корень ищет ночной тьмы и питается стиксовой сттуей, а лист выходит в область неба и живет лучами Аполлона, - в этом дивно поэтическом образе Шиллер выразил глубокую идею связи романтического мира сердца и чувства с миром сознания и разума и сделал самый поэтический намек на скорбь и утешение божественной матери: этот корень, ищущий ночной тьмы и питающийся стиксовою водою, и этот лист, радостно рвущийся на свет и подымающийся к небу -
Ими таинственно слита
Область тьмы с страною дня,
И приходят от Коцита
Милой вестью для меня;
И ко мне в живом дыханье
Молодых цветов весны
Подымается признанье,
Глас родной из глубины;
Он разлуку услаждает,
Он душе моей твердит,
Что любовь не умирает
И в отшедших за Коцит.
Сколько скорбной и умилительной любви в этом обращении _романтической_ богини к любимым чадам ее материнского сердца - к цветам:
О, приветствую вас, чада
Расцветающих полей!
Вы тоски моей услада,
Образ дочери моей!
Вас налью благоуханьем,
Напою живой росой,
И с аврориным сияньем
Поравняю красотой;
Пусть весной природы младость,
Пусть осенний мрак полей
И мою вещаюо радость
И печаль души моей!
В "Элевзинском празднике" Шиллера есть опяьт поэтическая апофеоза Цереры; но здесь эта богиня представлена уже с другой ее стороны. В "Жалобе Цереры" эта богиня является представительницею греческого романтизма: в "Элевзинском празднике" она является божеством благотворно деятельным - очеловечивает и одухотворяет подобных троглодитам людей, научая их земледелию, соединяет их в общества, дает им богов и храмы, низводит
Страница 17 из 20
Следующая страница
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
