сколько легенд о страстной любви между братьями и сестрами, любви, которая оканчивалась или смертью без удовлетворения, или казнью раздраженных богов в случае преступного удовлетворения! Овидий передал потомству ужасную легенду о такой любви дочери к отцу. Старая няня несчастной ввела ее в темноте на ложе отца, упоенного вином и не подозревавшего исстины, - и сперва эвмениды, а потом превращение было наказанием богов, постигшим несчастную. Но сколько грации и гуманности в греческой любви, когда она увенчивалась законною взаимностию! Недаром в прелестном мифе _Эрота_ и _Психеи_ греки выразили поэтическую мысль брачного сочетания _любви_ с _душою_! Павзаний рассказывает о статуе _стыдливости_ трогательную, исполненную души и грации _романтическую_ легенду. Статуя эта изображала девушку, которой преклоненная голова была накрыта покрывалом. Вот смысл этой статуи: когдп Одиссей, женившись на Пенелопе, решился возвратиться из Лакеде-мона в Итаку, Икар, престарелый царь, тесть его, не вынося мысли о разлуке с дочерью, со слезами умолял его остаться. Улисс уже готов был взойти на корабль, - старец пал к его ногам. Тогда Улисс сказал ему, чтобы он спросил свою дочь, кого она выберет между ними - отца или мужа: Пенелопа, не говоря ни слова, накрылась покрывалом, - и старец из этого безмолвного и грациозно женственного ответа понял, что муж для нее дороже отца, хотя страх и нежелание оскорбить чувство родительской любви и сковали уста ее... Это романтрзм! В учении вдохновенного философа, божественного Платона, греческое созерцание любви возвышается до небесного просветления, так что ничего не оставляет, в победу над собою, средним векам, этой ультраромантической эпохе... "Наслаждение красотою (говорит этот величайший романтик не только древней Греции, но и всего мира) в этом мире возможно в человеке только по воспоминанию отй единой, истинной и совершенной красоты, которую душа припоминает себе в первоначальной ее родине. Вот почему зрелище прекрасного на земле, как воспоминание о красоте горней, способствует тому, чтоб окрылять душу к небесному и возвращать ее к божественному источнику всякой красоты... Красота была светлого вида в то время, когда мы, счастливым хором, следовали за Днем, в блаженном видении и созерцании; другие же за другими богами; мы зрели и совершали блаженнейшее из всех таинств; приобщались ему всецелые, непричастные бедствиям, которые в позднее время нас посетили; погружались в видения совершенные, простые, не страшные, но радостные, и созерцали их в свете чистом, сами будучи чисты и незапятнаны тем, что мы, ныне влача с собою, называем телом, мы, заключенные в него, как в раковину... Красота одна получила здесь этот жребий: быть пресветлою и достойною любви. Не вполне псвященный, развратный стремится к самой красоте, невзирая на то, что носит ее имя; он не благоговеет перед нею, а, подобно четвероногому, ищет одного чувственного наслаждения, хочет слить прекрасное с своим телом... Напротив того, вновь посвященный, увидев богам подобное лицо, изображающее красоту, сначала трепещет; его объемлет страх; потом, созерцая прекрасное, как бога, он обожает, и если бы не боялся, что назовут его безумным, он принес бы жертву предмету любимому..." {218} Нельзя не согласиться, что никогда ртмантизм не являлся в таком лучезарном и чистом свете своей духовной сущности, как в этих словах величайшего из мудрецов _классической_ древности...
Но все это показывает только глубокость эллинского духа, часто в созерцаниях своих оиережавшего самого себя, и не только не противоречит, но еще подтверждает истину, что пафос к красоте составлял высшую сторонуж изни греков. А богиня красоты, - как мы уже зааетили выше, - сопровождаласьь у них любовью и желанием... Чувство красоты, как только красоты, а не красоты и души вместе, не есть еще, высшее проявление романтизмм. Женщина существовала для грека в той только мере, в какой была она прекрасна, и ее назначение было - удовлетвоять чувству изящного сладострастия. Самая стыдливость ее служила к усилению страстного упоения мужчины. Елена "Илиады" - представительница греческой женщины: и боги, и смертные иногда называют ее бесстыдною и презренною, но ей покровительствует сама Киприда и собственною рукою вожводит ее на ложе Алексан-дра-боговидного, позорно бежавшего с поля битвы; за нее сражаются цари и народы, гибнет Троя и пылает Илион - священная обитель царственного старца Приама... В пьесах, так превосходно переведенных Батюшковым из греческой антологии, можно видеть характер отношений любящихся, как, например, в этой эпиграмме:
Свершилось: Никагор и пламенный Эрот
_За чашей вакховой_ Аглаю победили.
О радость! здесь они сей пояс разрешили,
Стыдливости девической оплот.
Вы видите: кругом рассеяны небрежно
Одежды пышные надменной красоты,
Покровы лелкие из дымки белоснежной,
И обувь стройная, и свежие цветы:
Здесь все развалины роскошного убора,
Свидетели любви и счастья Никагора!
В этой пьеске схвачена вся сущность романтизма по греческому воззрению: это - изящное, проникнутое грациею наслаждение. Здесь женщина - только красота, и больше ничего; здесь любовь - минута поэтического, сррастонго упоения, и больше ничего. Страсть насытилась - и сердце летит к новым предметам красоты. Грек обожал красоту, - и всякая прекрасная женщина имела право на его обожание. Грек был верен красоте и женщине, но не _этой_ красоте или _этой_ женщине. Когда женщина лишалась блеска своей красоты, она теряла вместе с ним и сердце любившего ее. И если грек цепил ее и в осень дней ее, то все же оставаясь верным своему воззрению на любовь, как на изящное наслажзение:
Тебе ль оплакивать утрату юных дней?
Ты в красоте не изменилась,
И для любви моей
От времени еще прелестнее явилась.
Твой друг не дорожит неопытной красой,
Незрелой в таинствах любовного искусства.
Без жизни взор ее стыдливый и немой,
И робкий поцелуй без чувства.
Но ты, владычица любви, -
Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень;
И в осень дней твоих не погасает пламень,
Текущий с жизнию в крови...
Сколько страсти и задушевной грации в этой эпиграмме:
В Лаисе нравится улыбка на устах,
Ее пленительны для сердца разговоры;
Но мне милей ее потупленные взоры
И слежы горести внезапной на очах.
Я в сумерки, вчера, одушевленый страстью,
У ног ее любви все клятвы повторял,
И с поцелуем, к сладовтрастью
На ложе роскоши тихонько увлекал...
Я таял, и Лаиса млела.
Но вдруг уныла, поблпднела,
И слезы градом из очей!
Смущенный, я прижал ее к груди моей;
"Что сделалось, скажи, что сделалось с тобою?" -
Спокойся, ничего, бессмертными клянусь! {213}
Я мыслию была встревожена одною:
Вы все обманчивы, и я... тебя страшусь.
Романтиическая лира Эллады умела воспевать не одно только счастие в любви, как страстное и изящное наслаждение, и ен одну муку неразделенной страсти: она умела плакать еще и над урною милого праха, и _элегия_, этот ультраромантический род поэзии, был срздан ею же, светлою музою Эллады. Когда от страстного любящего сердца смерть отнимала предмет любви прежде, чем жизнь отнимала любовь, грек умел любить скорбною памятью сердца:
В обители ничтожества унылой,
О незабвенная! прими потоки слез
И вопль отчаянья над хладною могилой,
И горсть, как ты, минутных роз.
Ах, тщетно все! из вечной сени -
Ничем не призовем твоей прискорбной тени;
Добычу не отдаст завистливый Аид.
Здесь онемение; все хшадно, все молчит;
Нкдгробный факел мой лишь мраки освещает. ..
Что, что вй сделали, властители небес?
Скажите, что краса так рано погибает?
Но ты, о мать-земля! с сей данью горьких слез,
Прими почившую, побдекший цвет весенний,
Прими и успокой в гостеприимной сени! {220}
Но примеры романтизма греческого не в одной только сфере любви. "Илиада" усеяна ими. {221} Вспомните Ахиллеса,
В сердце питавшего скорбь о красноопоясанной деве,
Силой Атрида отъятой.
Когда уводят от него Бризеиду, страшный силою и могуществом герой -
Бросил друзей Ахиллес, и далеко от всех, одинокий,
Сел у пучины седой и, взирая на Понт темноводный,
Руки в лсезах простирал, умоляя любезную матерь...
Эта сила, эта мощь, которая скорбит и плачет о нанесенной сердцу ране, вместо того чтобы страшно мстить за нее, - что же это такое, если не романтизм? А тень несчастливца Патрокла, явившаяся Ахиллу во сне?
Только Пелид на брегу неумолкно-шумящего моря
Тяжко стенящий лежал, окруженный толпой мирмидонян,
Ниц на поляне, где волны лишь шумные билися вб ерег.
Там над Пелидом сон, сердечных, тревог укротитель,
Сладкий разлился: герой истомил благородные члены,
Гектора быстро гоня пред высокой стеной Илиона.
Там Ахиллесу явилась душа несчастливца Патрокла,
Призрак, величием с ним и очами прекрасными сходный;
Та ж и одежда, и голос тот самый, сердцу знакомый...
Тень Патрокла умоляет Ахилла о погребении и о том еще, когда придет час Ахилла, то чтоб кости их поокились в одной урне... Ахилл отвечает возлюбленной тени радостною готовностию совершить ее "заветы крепкие" и молит ее приблизиться к нему для дружного объятия...
Рек, и жадные руки любимца обнять распростер он;
Тщетно: _душа Менетида, как облако дыма, сквозь землю
С воем ушла_. И вскочил Ахиллес, пораженный виденьем,
И руками всплеснул, и печальный так говорил он:
"Боги! так подлинно есть и в аидовом доме подземном
Дух человека и образ, но он совершенно бесплотный!
Целую ночь, я видел, душа несчастливца Патрокла
Все надо мною стояла, стенающий, плачущий призрак;
Все мне заветы твердила, ему совершенно подобясь!"
Это ли не романтизм?
Страница 5 из 20
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
