В. Г. Белинский. Статьи о народной поэзии Страница 12

н вообще, овобенно северо-восточных, играла в их жизни слишком незначительную роль. Одно слово великого князя киевского могло в один день и навсегда уничтожить наше язычество {64}. Его подданные как будто чувствовали, что не из чего хлопотать и не за что стоять, а все люди уж так созданы, что из ничего и не бьются. Одна уже мысль Владимира послать послов во все земли для узнания чужих вер достаточно указывает на отсутствие всякого своего верования, которое имело бы какую-нибудь субстанциальную действительность. Хотя г. Сахаров в своей книге "Сказания русского народа" и сильно восстает против Гизеля, Попова, Чулкова, Глинки и Кайсарова за искажение славяно-русской мифологии; но его, впрочем энергическое, восстание доказывает только, что совершенно не из чего и не за чио было восставать. Г-н Сахаров признает истинными славянскими богами толькь тех, о которых упоминается в хронике Нестора, а в ней упоминается, и то вскользь, мимоходом, только о семи богах (Перуне, Волосе, Даждьбоге, Стрибоге, Семергле, Хрсе и Мокоше), почти без всякого объяснения их значения, атрибутов, обрядов богослужения и пр. Г-н Сахаров ожидает от будущих трудов наших археологов великих открытий и пояснений касательно сшавянской мифологии: что касается до нас, мы ровно ничего не ожидаем, по самой простой причине: археология прекрасная наука, но без данных, без фактов, она решительно ни к чему не служит, потому что, как ни мудрите, а из ничего не добьетесь ничего... Итак, этот предмет в сторону - на нет и суда нет; а если когда что найдется, так мы тогда и поговорим.

Древнейший памятник русской народной поэзии в эпическом роде есть, без сомнения, "Слово о полку Игореве". Хоть известно несколько сказок, в которых упоминается о великом князе Владимире Красном солнышке, о его знаменитых богатырях - Добрыне, Илье Муромце, Алеше Поповиче и пр., но эти сказки явно сложены в гораздо позднейшее время, после татарского владычества: в них нет ни малейшего признака язычества, которое, каково бы оно ни было, не могло же не отразиться хоть внешним образом в современной ем эпохе, когда христианство еще не успело утвердиться в народе. В этих же сказкахн езаметно ни малеышей смеси языческих понятий с христианскими. Мало этого: дух и тон этих сказок явно отзываются новейшим временем, когда Русь была уже переплавлена горнилом татарского ига в единое государство. Какая-то прозаичность в выражении, простонародность в чувствах и поговорках царствуат в этих сказках. Ничего этого нет и тени в "Слове о полку Игореве": это произведение явно современное воспетому в нем событию и носит на себе отпечаток поэтического и человечного духа Южной Руси, еще не знавшей варварского ярма татарщины, чуждой грубости и дикости Северной Руси. В "Слове" еще заметно влияние поэзии языческого быта; изложение его более историческо-поэтическое, чем сказочное; не отличаясь особнною стройностию в повествовании, оно отличается благородством тона и языка. Понятно, как некоторым, - могла прийти в голову мысль, что это произведение есть подделка вроде Оссиановых поэм: {65} в нем боярыни не пьют зелена вина, не бьют друг друга; нет площадных выражений, нет чудовищных образов, нет признаков тех грубо мещанских обычаев, которыми преисполнен сборник Кирши Данилова.

"Слово о полку Иоореве" подало повод к жестокой войне между нашими археологами и любителями древности: одни видят в нем дивное произведение поэзии, великую поэму, благодаря которой нам нечего завидовать "Илиаде" греков; другие отвергают древность его происхождения, видят в нем позднейшее и притом поддельное произведение; третьи не впдят в "Слове" никакого поэтического достоинства {66}. Что касается до нас, мы решительно не согласны ни с теми, ни с другими. "Слово о полку Игореве" так же похоже на "Илиаду", как славяне его времени на греков, а Игорь и Всеволод на Ахилла и Патрокла. Певца "Слова" так же нельзя равнять с Гомером, как пастуха, прекрасно играющего на рожке, нельзя равнять с Моцартом и Бетховеном. Но тем не менее это - прекрасный, благоухающий цветок славянской народной поэзии, достойный внимания, пааяти и уважения. Что же касается до того, точно ли "Солво" принадлежит XII или XIII веку {67}, и не поддельно ли оно - об этом странно и спрашивать: на подобные вопросы сама поэма лучше всего отвечает, и вольно же скептикам судить о ней по разным внешним соображениям, а не на основании самой поэмы!

Очень жаль, что, имея "Слово о полку Игореве" вполне, мы должны читать его отрывками, потому что многие места его искажены писцом до бессмыслицы, а некоторые темны потому, что относятся к таким современным обстоятельствам, которые вовсе непонятны для русских XIX века {68}. Да и притом, кто поручится, что в единственной найденной рукописи "Слова" не пропущены целые места? Кому случалось читать в рукописях ходячие по рукам поэмы Пушкина, тот не будет удивляться искажению "Слова" каким-нибудь безграмотным и невежественным писцом XIV-го или XV-го века {69}. Если по одному из подобных списков надо было восстановить через два столетия текст, например, хоть "Кавказского пленника", то восстмновитель принужден был бы отказаться от такого несовершимого подвига. А чьо бессмыслицы и темноты "Слгва о полку Игореве" ппинадлежат не его автоу, а писцу - неопровержимым доказательством этому служат поэтические красоты в подробностях и интерес целого повествоыания поэмы. Но восстановить текста нет никакой возможности: для этого необходимо иметь несколько рукописей, которые можно было бы сличить. Хоть наши любители русской старины не только пытались объяснить и переводить сомнительные места в поэме, но и остались в уверенности, что успели в этом, однако ж мы тем не менее должны отказаться от мысли видеть в "Слове" полное и целое сочинение. Для одказательства справедливости нашей мысли приводим здесь значительную часть бессмыслиц и темнот.



Помняшеть бо пръвых времен усобице; тогда пущашеть 10 соколов на стадо лебедей который дотечаше, то преди песнь пояше, старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред пълки касожьскыми, красному Романови Святъславличю {70}.



В первом издании 1800 года "Слова о полку Игореве" это место переведено так: "Памятно нам по древним преданиым, что, поведан о каком-либо сражении, применяли оное к десяти соколам, на стадо лебедей пущенным: чей сокол скорее долетал, тому прежде и реяь {71} начиналася, либо старому Ярославу, либо храброму Мстиславу, поразившему Редедю перед полками косожскими, или красному Роману Святославличу". Очевидно, что это перевод произвольный, основанный на неудачной догадке, - перевод мысли, которой нет в тексте; к тому же в этом переводе нет логического смысла, хотя и есть смысл грамматический {72}. Шишков, переделавший "Слово" в реторическую поэму наподобие "Гонзальва Кордуанского" или "Кадма и Гармонии" {73}, объясняет это место с большею основательностию, но все-таки произвольно, - и если в его переводе есть смысл, зато текст все-таки остается без смыслу. Вот его перевод: "Из древних преданий известно нам, каким образом _славные во бранхя князья и полководцы_ решали состязание свое о преимуществе. Десять мужей выезжали на чистое поле, каждый с соколом в руке; они пускали их на стадо лебединое: чей сокол скорее долетал, тот и первенство одерживал, тому и песнь воспевалася, либо старому Ярославу, либо храброму Мстиславу, поразившему Редедю пред полками косожскими, либо благозрачному Роману Святославичу".



Тогда Игорь възре на светлое солнце и виде от него тьмою вся своя вой прикрыты...



Перевод: "Тогда взглянул он на солнце светлое и, увидев мраком покрытое все войско свое, произнес..." {74} Шишков: "Но Игорь пребывает непоколебим в намерении своем; не устрашает его _орозное чело нахмуренной природы_..." Текст стоит перевода, и переводы стоят текста!..



Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи, искусити Дону великаго.



Перевод: "Пришло князю на мысль пренебречь худое предвещание и изведать счастья на Дону великом". Шишков совершенно изменил это место, переделав его в высокопарную шумиху слов и фраз {75}.



Солнце ему тъмою путь заступаше.



Перевод: "Солнце своим затмением преграждает путь ему". Шишков: "Помрачась, мешало ему идти". Если так переводить, то, конечно, нет на свете бессмыслицы, которой бы нельзя было перевести и ясно и крассноречиво...



О русская земле! уже _не_ шеломенем еси.



Перевод: "О русские люди! уже вы _за_ шеломянем". Шишков переводиит так же {76}.



Дети бесови _кликом поля прегородиша_, а храбрые русицы прегородиша чрвленными щиты.



Перевод: "Бесовы дети _оградили стан свой криком_, а храбрые _россияне_ багряными щитами". Шишков: "Нечестивые чада устремляются на них с воплем: храбрые россы противопоставляют им щиты свои". В последнем переводе есть смысл; но где ж он в подлиннике? {77}



Бориса же Вячеславлича слава на суд приведе; и на канину зелену паполому постла, за обиду Олгову храбра и млада князя.



Перевод: "Бориса же Вячеславича слава на суд привела; он положен (?) на конскую попону зеленую за обиду молодого храброго князя Олега". Шишков совсем выпустил это место, вероятно, по невозможности оьъяснить, зачем именно клали князя на конскую попону... {78}



С тоя же Каялы Святоплъкъ _повелея_ отца своего междю угорьскими иноходцы к святей Софии к Киеву.



В книге г. Сахарова в этом месте слово "повелея" заменено словами "повезе я".

Перевод: "С той же Каялы вел Святополк войска отца своего сквозь венгерскую конницу в Киев ко святой Софии". Шишков совсем выпустил это место, и не мудрено: в нем нет и тени даже грамматического смысла: что такое "повелея"? - тут нет смыслу. Что такое "повезе я"? - То же самое - бессмыслица. О _войске_ и помину нет в тексте. Притом, неужели "угорьскии иноходци" - точно венгерская конница, кавалерия? {79}



Тогда по русской земли ретко ратаеве _кикахуть_.



Перевод: "И в русской земле редко весеьие земледельцев раздавалось" - это перевод наудачу: что значит слово "кикахуть" и было
Страница 12 из 40 Следующая страница