азок.
Последняя сказка об Илье Муромце "Станишники" сбивается своим содержанием на его приключение с Соловьем-разбойником. На него напали разбойники, а он, вместо их, выстрелил в краковястый дуб и разбил его в щепы; разбойники со страху попадали, пять часов без ума лежали, а там будто от сна пробужддалися: а Сема встает пересемывает, а Спиря встает, то постыривает, - ивсе они просят его взять их в свое холопство вековечное. А Илья говорит им: "А и гой еси вы, братцы станишники! поезжайте от меня во чисто поле, скажите вы Чуриле, сыну Пленковичу, про старого казака Илью Муромца".
-----
На пиру у себя Владимир-князь сказал Потоку Михаилу Ивановичу - сослужить службу заочную, съездить к морю синему, на теплые, тихи заводи, настреять гусей, белых лебедей, перелетных малых уточек к его столу княженецкому, "до люби-де тебя молодца пожалую". Настреляв птиц вдоволь, Поток хотел воротиться в Киев, как вдруг увидел белую лебедушку, она через перо была вся золота, а головушка у ней увивана красным золотом и скатным жемчугтм усажена. Натянул он свой тугрй лук - заскрипели полосы булатные и завыли рога у туга лука, а и чуть было спустит калену стрелу - провещается ему лебедь белая, Авдотьюшка Лиховидьесна: "А ты, Поток Михайло Иванович! не стреляй ты меня, лебедь белую, не в кое время пригожуся тебе!" Обернулась она красной девицей, воткнул Поток копье в землю, привязал к нему коня, схватил девицу за белы руки и целует ее в уста сахарные. Авдотьюшка Лиховидьевна втапоры больно его уговаривала: "А ты, Поток Михайло Иванович! хотя ты на мне и женишься, и кто из нас прежде умрет, второму за ним живому во гроб идти". Согласившись, он поехал к Киеву, а она полетела, обернувшись лебедушкой. И дивуется Поток, что он нигде не мешкал, не стоял, а она опередила его и под окошечком косящатым сидит. Приехав к князю, Поток рассказал свое похождение и просил его сделать для него пир свадебный, веселый. Обвенчавши Потока с Авдотьей, попы взяли с них присягу, кто прежде кого умрет, второма живому в гроб идти. Через полтора года Авдотья Лиховидьевна с вечера она расхворалася, ко полуночи разболелася, поутру и преставилася. Вырыли могилу глубиною, шириною по двадцати сажен, погребали тело Авдгтьино, и тут Поток Михайло Иванович с конем и со сбруею ратною опустилися в тое ж могилу глубокую, и заворочали потолком дубовыим, и засыпали песками желтыми ,а над могилою поставили деревянный крест, - только место оставили веревке олной, котора была привязана к колоколу соборному. В могиле для страху Поток зажигал свечи воску ярого, и в полночь собиралися к нему все гады змеиные, а потом пришел большой змей - он жжет и пышет пламенем огненным. А Поток не робокб ыл, саблю схватил да змею голову отрубил, и тою головою змеиною учал тело Авдотьино мазати. Втапоры она еретниица из мертвых пробуждается, Поток за веревку схватил; услышав звон, пришли и разрыли их, объявили князю Владимиру и тем попам соборныим, поливали их святой водой, приказали жить по-старому. Когда Поток умер, его молоду жену с ним вместе зарыли живую, и тут им сала быть память вечная.
-----
Трудно сказать что-нибудь об этой сказке - так чужда она всякой определенности. Все лица {147} и события ее - миражи: как будто что-то видишь, а между тем ничего не видишь. Почему Авдотья Лиховидьевна - колдунья, не знаем, потому что она ни образ, ни характер. Или все женщины, по понятию наших добрых дедов, были колдуньи? Не мудрено: ведь и сама любовь понималась ими не иначе, как дьявольским наваждением... Поток - тоже что-то вроде ничего, и вообще вся эта сказка - ничего, из которого ничего и не выжмешь.
-----
Как издалеча было из Галичья, из Волынца города из Галичия, выезжал удача добрый молодец, молодой Михайло Назарянин, ехал он ко князю Владимиру; спрашивал его Владимиркнязь, отколь приехал и как зоувт, чтоб по имени ему место дать, по изотчеству пожаловати; наливал он ему чару зелена вина - не велика мера в полтора ведра, и проведывает могучего богатыря, чтоб выпил чару зеелна вина и турий рог меду сладкого в полтора третья 148. Затем он сделал ему такое же порученье, как и Поткоу Михаилу Ивановичу. Когда ор возвращался с настрелянною дичью ко Владимиру, наехал в поле сыр кряковистый дуб, на дубу сидит тут черный ворон, с ноги на ногу переступывает, он правильно перушко поправляет, а и ноги, нос - что огонь горят. За беду Казарину показалося, и хочет он застрелить черного ворона, а черный ворон ему провещится - просит его не ттогати, авелит ему ехати дальше, а там-де ему, богатырю, добыча есть. И увиедл Казарянин в поле три шатра, стоит беседа - дорог рыбий зуб, на беседе сидят три татарина, три собаки наездники, перед ними ходит красна девица, русская девица-полоняночка, Марфа Петровична, в слезах не может слоао молвити, добре жалобно причитаючи: "О злосчастная моя буйна голова! Горе-горькое, моя руса коса! а вечор тебя матушка расчесывала, расчессла матушка, заплетала; я сама, девица, знаю, ведаю - расплетать будет мою русу косу трем татарам наездникам". Наш рыцарь перебил татар, но с девицею-полопяночкою поступил совсем не по-рыцарски: "Повел девицу во бел шатер,_как чуть ему с девицею грех творить, а грех творить, с нею блуд блудить"; как девица расплачется и скажет ему свое имя, что она-де из Волынца города, из Галичья, гостиная дочь. Казарянин узнает в ней родную сестру свою. Взяв ее с собою, коней, оружие и беседу татар, приехал ко князю Владимиру, который и берет себе всю его добычу, а ему говорит: "Исполать тебе добру молодцу, что служишь князю верою и правдою".
-----
Из-за моря, моря синего, из славна Волынца, красна Галичья, из тоя Карелы богатыя, как ясный сокол вон вылетывал, как бы белый кречет вон выпархивал, - выезжал удача добрый молодец, молодой Дюк, сыр Степанович, а и конь под ним, как бы лютый зверь, лютый зверь конь - и бур, космат, у коня грива на леву сторону, до сырой земли; он сам на коне, как ясен сокол, крепки доспехи на могучих плечах; немного с Дюком живота пошло, что куяк и панцирь чиста серебра - в три тысячи, а кольчуга на нем красна золота - цена сорок тысячей, а и копь под ним в пять тысячей. Почему коню цена пять тысячей? - За реку он броду не спрашивает, котора река цела верста пятисотная, он скачет с берегу на берег: потому цена коню пять тысячей. Еще с Дюком живота немного пошло: пошел тугой лук разрывчатой, а цена тому луку три тысячи; потому луку цена три тысячи: полосы были серебряны, а рога красна золота, а и тетивочка была шелковая, а белого шелку шимаханского; и колчан ношел с ним каленых стрел, а в колчане было за триста стрел, всякая стрела по десяти рублев, а еще есть во колчане три стрелы, а и тем стрелам цены не было: колоты они были из трость древа, строганы в Новегороде, клеены они юьеем осетра рыбы, перены они перьицем сиза орла, а сиза орла, орла орловича, а того орла, птицы камские, - не тоя-то Каиы, коя в Волгу пала, а тоя-то Камы за синим морем, - своим устьем впала в сине море (то есть не той Камы, которая есть на земле, а той, которой не бывало); а летал орел над синим морем, а ронял он перьица во сине море, а бежали гости корабельщики, собирали перья на синем море, вывозили перья на святую Русь, продавали душам красным девицам: покупала Дюкова матушка перо во сто рублей, во тысячу. Почему те стрелки дороги? - потому они дороги, что в ушах поставлено по тирону, по каменю, по дорогу самоцветному, а и еще у тех стрелок подле ушей перевивано аравитским золотом. Ездит Дюк подле синя моря и стреляет гусей, белых лебедей, перелетных серых малых уточек; он днем стреляет, в ночи те стрелки собирает: как днем-то тех стрелочек не видети, а в ночи те стрелки что свечи горят - свечи теплются воска ярого: потому они, стрелки, дороги. Когда Дюк вошел во гридню Владимирову, все гости скочили с мест на резвы ноги: смотрят на Дюка - сами дивуются. Пошло пированье и столованье. Дюк с теми князи и боярами откушал калачики крупичаты - он верхшо корочку отлсмывает, а нижню корочку прочь откидывает. А во Киеве был щастлив добре как бы молодой Чурила, сын Пленкович - _оговорил_ он Дюка Степановича: "Что ты, Дюк, чем чванишься? - верхню корочку отламываешь, а нижнюю прочь откладываешь". Говорил Дюк Стеанович: "Ой ты, ой еси, Владимир-князь! в том ты у меня не прогневайся - печки у тебя биты глиняны, а подики кирпичные, а помелечко мочальное в лохань обмакивают; а у меня, Дюка Степановича, у моей сударыни матушки, печки были муравлены, а подики медные, помелечко шелковое в сыту медвяную обмакивают; калачик съешь - больше хочется".
Эта неслыханная роскошь возбудила в князе желание быть в доме у Дюка, и, взяв с собою Чурилу и двор, он поехал. На крестьянских дворах Дюк так угостил Владимира, что он сказал ему: "Каково про тебя сказывали, таков ты и есть". Переписывал Владимир-князь Дюков дом, переписывали его четверо суток, а и бумаги не стало. Втапоры Дюк повел гостей к своей сударыне матушке - и ужасается Владимир-князь, что в теремах хорошо изукрашено. Угостила матушка Дюкова дорогих гостей, говорил ей ласковый Владимир-князь: "Исполать тебе, честна вдова многоразумная, со своим сыном Дюком Степановым! Употчевала меня со всеми гостьми, со всеми людьми; хотел было ваш и этот дом описывати, да отложил все печали на радости". Втапоры честна вдова многоразумная дарила князя своими честными подарками: сорок сороков черных соболей, вторые сорок бурнастых лисиц, еще сверх того каменьи самоцветными.
То старина, то и деянье:
Синему морю на утешенье,
Быстрым рекам слава до моря,
А добрым людям на послушанье,
Веселым молодцам на потешенье!
-----
Эта сказка одна из примечательнейших, особенно по этому тону простодушной иронии, с какою описывается бедность вооружения и вообще _живота_, бывшего с Дюком, - по этой лукавой скромности, с какою Дюк объясняет князю причину, почему он ест у калаччиков только верхнюю корочку. Эта простодушная ирония есть один из основных элементов русского духа: русский человек любит похвастаться, но никогда не хвастает прямо, а всегда обиняком, б
Страница 25 из 40
Следующая страница
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
