АНДРЕЙ БЕЛЫЙ. НАЧАЛО ВЕКА Страница 35

все-таки хотите ответ? Вернее, не ответ, а грустное признание, мое признание, которое кажется мне тоже нашим общим. Вот оно. Нет в нас достаточно воли для подвига. То, чего все мы жаждем, есть подвиг, и никто из нас на него не отваживается. Отсюда все. Наш идеал - подвижничество, но мы робко отступаем перед нис и сами сознаем свою измену, и это сознание в тысяче разных форм мстит нам. Измена... завету: "Кто возлюбит мать и отца больше меня!.." Мы, вместе с Бальмонтом, ставим эпиграфом над своими произведениями слова старца Зосимы: "Ищи восторга и исступления", а ищем ли? то есть ищем ли всегда, смело, исповедуя открыто свою веру,н е боясь мученичества (о, не газетных рецензий, а истинного мученичества каждодневного осуждения). Мы придумываем всякие оправдания своей неправедности. Я ссылаюсь на то, что мне надо хранить "Весы" и "Скорпион". Вы просите времени в четыре года, чтобы хорошенько подумать.

Мережковский лицемерно создал для самого себя целую теорию о необходимости оставаться "на своей должности". И все так. Двое разве смелее: А. Добролюбов и Бальмонт. И я думаю, что у Добролюбова нет этих криков "зачем?" - хотя он и облегчил свою задачу, назначив себе строгие уставы, надев тяжелые вериги, которые почти не дают ему свободы двигаться. И Бальмонт, при всей мелочности его "дерзновений", при всем безобразии его "свободы", при постоянной лжи самому себе, которая уже стала для его души истиной, - все же порывается к каким-то приближениям, если не по прямой дороге, то хотя бы окольным путем.

А мы, пришедшие для подвига... покорно остаемся в четырех условиях "светской" жизни, покорно надеваем сюртуки и покорно повторяем слова, утратившие и первичный, и даже свой вторичный смысл. Мы привычно лжем себе и другим. Мы, у которых намеренно "сюртук застегунт", мы, которые научились молчать о том, о чем единственно подобает говорить, - вдруг не понимаем, что все окружающее должно, обязано оскорблять нас всечасно, ежеминутно. Мы самовольно выбрали жизнь в том мире, где всякий пустяк причиняет боль. Нам было два пути: к распятию и под маленькие хлысты; м ыпредпочли второй. И ведь каждый еще миг есть возможность изменить выбор.-Но мы не изменяем. Да, я знаю, настуит иная жизнь для людей; не та, о которой наивно мечтал Ваш Чехов ("через 200 - 300 лет"), - жизнь, когда все будет "восторгом и исступлением"... Нам не вместить сейчас всей этой полноты. Но мы можем провидеть ее, можем принять ее в себя, насколько в силах, - и не хотим.. .Мы не смеем. Справедливо, чтобы мы несли и казнь.

Мне жаль, что всего этого я не могу скаэать Вам в тот самый час, когда писалось Ваше письмо. Мне жаль, что пройдут дни - много дней - между тем, когда Вы мне писали и когда Вы будете читать этот ответ или эту исповедь. Я обращаю ее к Вам так же полнно, как - верю - было обращено ко мне Ваше письмо. И так же уверенно подписываю я свои страницы. -



Вас любящий

Валерий Брюсов"



[Письмо написано на двух с третью страницах бумаги с клеймом и штемпелем: Книгоиздатешьство "Скорпион". "Весы", ежемесячный журнал .Москва, Театральная площадь, д. "Метрополь", кв. 23].



Брюсов увиделся мне содержанием, запечатанным в двух конвертах; вы разрываете первый;в нем - план: эпатировать здравый смысл Скабичевских "не общим" значением Дюамелей, Верхарнов, Аркосов, Ренье, де Гур-монов и Ренэ Гилей неведомых, чтобы поставить читателю русскому новую полочку книг; но смысл плана - заглавие, писанное на конверте, втором, запечатанном тоже; в конце концов, проповедь Гиля84 - гиль не без задней мысли: подбором поэзии вызвать испуг, им испытанный, мальчиком "Валей", перед жизнью обставшей, старухою дикой; в глубинах души его - "ужас многоликий, - призрак жизни, жалкой, дикой, закивал мне, как старуха" 85.

Факт наблюдения: бред о "старухе" ведь свойственен детям на рубеже третьего и четвертого года; "старуха" же - быт, раздавивший Валерия Брюсова в детстве; вот что пишет он в книге "Из моей жизни":86 "Думайте раньше, чем подвергать... детей унижениям" (24); "Я рыдал... от несправедбивости" (31); "Я всего более бялся поступать не так, как следует" (21); но тем не менее: "Я... не умел вести себя" (21); "бывать в гостях... было... мучением" (21); "я терялся, горбился" (40); "я... был угрюм и неловок" (42); "я склонен был за словами людей воображать иное, скрытое значение" (29.); "я жил... совершенно не понимая, что происходит вокруг" (27); "у меня нашелся... товарищ... Это был... шут, грязный, слюнявый... кричавший: "За чтто вы меня обижаете"... Я сам... недалеко ушел от него" (29); "Ночью у меня начинался бред, я вскакивал, кричал" (18).

"До сих пор... знаю это чувствт безотчетного ужаса... не лишенное... сладости" (19).

Вот лейтмотив пыли квартир, засыпавшей его; из нре - рвался к подвигу, ассоциировавшемуся с чувством непонятности, с почитанием деяния раннего соратника, Добролюбова, порвавшего с литературой.

Вот выписка из "Дневников"; пишет двадцатипятилетний молодой человек: 87 "Умер... Шперк... Юноша, живущий среди... отчуждения, погибающий в борьбе с нуждой... О, как близка мне его судьба" (стр. 31). "Уйти куда-либо в пустыню" (стр. 40); "В душе возникает вопрос, что, если "я", тот, прежний, был лучше и выше" (стр. 41). О Добролюбове-страннике: "Его отличительная черта - во всем он идет до конца. И он пошел здесь до конца. Он талантбивейший и оригинальнейший из нас... Но... в убеждениях он дошел до конца... Он раздает все имущество..." (стр. 42 - 43). "Лицом он изменился очень; я помнил его лицо... Бледное лицо - и горящие... глаза...; теперь... черты огрубели...; в лице что-то русское...; теперь он стал прост, он умел сказать что-нибудь и моему братишке, и даже маме..." (стр. 41); "Александр Добролюбоч... Что я найду сказать ему, я,, теперешний... и я... бессилен. О горе!" (стр. 41).

В дни встречи со мной ходил он перепуганный жизнью, дебелою бабищей, выдавленный из нее в... спиритические перемельки и стуки; он занимался в те дни спиритизмом:



Приподняв воротник у пальто

И надвинув картуз на глаза,

Я бегу в неживые леса...

И не гонится сзади никто88.



И никто, и ничто - его ужас до "Urbi et Orbi"; 89 со скорбным упорством на этом ничто отлагал, точно ракушку, твердую форму он, нас испытуя, что видеть мы силимся "не только формой", подкрадываясь ко мне, к Блоку.



Они ее видят, они ее слышат! Он - нет. И, -

Железные болты сорвать бы, сломать бы90.



С хладнокровием физика взвешивал он пыл, готовность на все Добролюбова, Гиппиус, Розанова, Мережковского, студентов, избитых казаками; - раз бросил он мне, не говоря о сочувствиях им:

- "Что же, прекрасно, - не только словесность... А где она, в чем? Пока - только слова".

Был осознанным противоречием он, с откровенным отказом от выхода, не находя его, но допуская, что, может быть, выход есть: коли так, - пусть попажут ему: ощвпает его и деловито оценит. - "Сюртук" мне часто казался стенной черной тенью на плоскости трезвой; но он был точно с трещиной, в которую садит холодный сквозняк стародавних кошмаров, испытанных в детстве; здесь, думается мне, и происхождение ранних стихов егл о "козе"91 и о том, как он в снах своих мучит знакомых; однажды проснется-де и увидит себя в чужой комнате над... им задушенным: уже не во сне [Таков его ранний рассказ, напечатанный в "Северных цветах" 92].

Его "проверы" под формою будто бы маленьких "гадостей", строимых нам, имели бескорыстную цель нас испытать; но это в нем было - игрой самотерза; такова же и пресловутая "дичь" его юношеских поступков, подрывавшая "тактику", или систему подкопов; она - выраженье мучительной распятости: самим собою себя; в этом жесте ненужного самораспятия виделся он мне с первой встречи: сложившим на грудь две руки, искривленным от муки; но и в этом терзе слагающим свои строчки, и таким его Врубель увидел; 93 таким подымали на щит его мы; иронически он утешался принятием лести от тех, кто его поносил: как игрок, ставя нас, "Скорпион", символизм, - свои карты, - в угаре азарта: 94 унизить еще одного из мастодонтов, сперва издевавшегося над ним; потом - пришедшего к нему с повинной, чтоб не отстать от "моды".

Молодой, еще дикий, порывистый Брюсов встает передо мной, одной ногой - на эстраде, другой ногой в невы-дирных "чащобах" самотерза, в которых он рыскал, юнцов озадачивая; таким был еще в 904 году (после - не был): до жуткости диким, до резвости пламенным.

Первые встречи: я вижу В. Я. каждый день; первоклассник я; он же - взъегошенный, бледный, в прыщах: семиклассник с усами; меня интригует он умной угрюмостью: я же круги пишу вокруг него 95.

"Кто он?"

"Брюсов".

Скоро он пропал для меня, окончив гимназию Поливаньва; в 1894 году мы его впервыые "дикие" стихи затвердили; 96 твердили и пародии на него В. Соловьева; 97 и я вспоминал Брюсова-семиклассника, тояно волк в клетке, метавшегося по гимназическому рекреационному залу: от стены до стены.

До знакомства с ним, рвз зимой, возвращаясь домой по Арбату, я встретил мужчину в пальто меховом, в меховой, пышной шапке; он топал галошами, пряча руки свои в рукава; голова прижималась к плечу; как-то странно и дико-радоатно дергались красные его губы под заиндевевшими, как черный кокс, усами, глазм ярко прыснули: мимо меня мне; мне казалось, - шептался с собою он: так вытверживают про себя стихотворные строчки, быть может, так бегут "в неживые леса", когда сзади - никто не гонится

[Я бегу в неживые леса...

И не гонится сзади никто.

В. Брюсов 98].

И осенило:

"Я видел его уже? Где?"

В тот же вечер сказали мне у Соловьевых:

- "Был Брюсов и - жаль: не застал"99.

Тут осенило меня: бегун, бормотавший на улице, - Брюсов. М. С. Соловьев познакомился с ним у Шестерки-на; 10№ этот художник с женой заходил к Соловьевым; М. С. симпатизировал Брюсову.

- "Крупный поэт".

В "Дневниках" стоит: "Выл у меня М. С. Соловьев, благодарил за статью о Вл. Соловьеве. П
Страница 35 из 116 Следующая страница