Лидия ЧАРСКАЯ РАДИ СЕМЬИ Страница 14

толе у инспектора. Надя сама говорила, что он кладет всегда ключ перевода в письменный стол.

- Надя говорила? Надежда... Копорьева?.. Правда? Да где же она? Позовите ее! Позовите Надю Копорьеву! - затараторили нетерпеливые девочки.

Красная, смущенная Надя предстала перед подругами, пряча за стеклами очков застенчивые глаза.

- Что вам надо от меня, mesdames? - осведомилась она.

- Ты знаешь, где лежит сейчас ключ к заврашней работе? В письменном столе твоего отца? Да? - внезапно обрушивается на нее Шура Августова.

- Знаю... так что же?

И глаза под очками устремляют на говорившую удивленный взгляд. И не только одна Копорьева, но и все остальные пансионерки смотрят изумленно на Шуру. И в голове каждой из девочек мелькает одна и та же мысль:

- Неужели же? Неужели у этой отчаянной Августовой мелькнула мысль совершить дерзкий нечестный поступок?

Но почему же нечестный, однако? Разве сам Арнольд справедливо поступает, задавая такие ужасно трудные темы и мучая всех придирками и своим чрезмерным педантизмом. Ведь он назло им всем тиранит их этими невозможными письменными работами. И кому они нужны, эти работы, которые, кроме одних единиц, не приносят ничего?

И поэтому, когда Шура Августова с возбужденно горящими глазами подходит к Наде Копорьевой и шепотом говорит:

- Ты должна достать во что бы то ни стало у твоего отца тему паревода и дать нам ее, хотя бы на один только час, - ее словам уже никто не удивляется Даже Ева Ларская, протестовавшая постоянно против всех "выпадов" таклго рода и любившая оставаться одною при особом мнении, молчит на этот раз.

Арнольд давно сеомпрометировал себя в глазах класса своей несправедливостью и жестокостью, и провести его хотя бы единый раз в жизни никто из девочек не считает за грех. И только по лицу одной Нади Копорьевой разливается ужас после того, как она узнает о намерении кьасса.

- Как хотите, mesdames, но я ни за что не полезу в стол отца и не стану выкразывать тему, - говорит она дрожащим голосом, догадываясь сразу, какой услуги требует от нее Шура.

- Выкрадывать - какое громкое слово! Подумаешь тоже, - далеко не искренним смехом рассмеялась последняя. - Да разве это называется выкрасть, если взять на несколько минут тему с тем, чтобы переписать ее и снова положить обратно в стол?

- Но ведьь...

- Безо всяких но, пожалуйста. Если сама не хочешь сделать этого, помоги, по крайней мере, классу. Или и этого не пожелаете сделать, достоуважаемая госпожа профессорша? - иронизирует Августова, и ее заячья губка презрительно оттопыривается.

- Решайся же, решайся! - кричит Наде Зюнгейка так громко, что на нее шикают со всех сторон.

- Нечего сказать, хорошее, однако, вы задумали дело, - гшворит Маня Струева, оглядывая толпившихся и взволнованных девочек.

- Я с тобой согласна - дело неважное, - поддержала ее Катя.

- Ну вот, еще две святоши решили, так тому и быть, значит, - внезапно закмпает гневом Зюнгейка, - а того не понимают, что самому Арнольду любо единицами сыпать... Одна единица, две единицы, три, четыре, много их, как снега зимою. Сколько звезд в небе, столько единиц у француза в журнале, - неожиданно нелепым, но образным сравнением под общий хохот заключает она.

- Оставь их, Зюнгейка, - презрительно машет в сторону Кати и Струевой руками Шура, - разве не видишь, сколько в них святости объявилось вдруг? Нашу Манечку с тех пор, как появилась Катечка, и узнать невозможно. За добродетельность ее живой на небо возьмут.

- Ну, пожалуйста, Августова, оставь их в покое, - неожиданно подняла голос Ева, - действительно, Струеву узнать нельзя с тех пор, как она раздружилась с тобою. И учится лучше, и ведет себя прекрасно, а когда и шалить случается совместно с Катей Баслановой, то никому от этих шалостей вреда нет. Между тем, как...

Но Еве пришлось замолчать, не докончив фразы.

- Не твое дело, - грубо оборвала ее Августова, - и нечего тут мне проповеди читать. Сама не лучше. Отовсюду повыгоняли. Уж молчи! Куда полезнее было бы, нежели нравоученьями-то заниматься, - сообща придумать, как нам раздобыть тему, хоть на полчаса.

- Шура права, давайте думать! - послышались отдельные голоса, и группа девочек сомкнулась вокруг Августовой, стараясь найти выход из неприятного положения и облегчить себе задачу на завтрашний день.

Надя Копорьева, Ева, Глухова, Зюнгейка находились тут же.

Только Катя и маленькая Струева оставались в стороне. Им как-то не по душе пришелся задуманный поступок. Впрочем, от класса они не могли да и не хотели отступать.

Это значило бы идти против правила товарищества, столь распространенного среди учащихся. И девочки прекрасно сознавали это.

Ночь... Пробило мерных одиннадцать ударов на стенных часах в коридоре, и снова навтупила прежняя тишина. В маелнькой, состоящей из трех комнат квартирке инспектора классов, находящейся тут же, в здании пансиона, царит та же ничем не нарушаемаф тишина.

Сам Георгий Семенович еще не вернулся с затягивавшегося обычно до полуночи заседания.

Прислуга спит в крошечной кухне. Однм Надя, бодрствовавшая в этот поздний час, нервно ашгает по гостиной с целой бурей в душе.

- Что же они так долго? Почему не идут?

Ее сердце стучит так громко, что девочке кажется, что она слышит его неровное сильное биение. Или это стучит маятник на часах?

В своем волнении Надя едва сознает действительность.

Уж скорее бы приходили! Скорее кончалась бы эта лютая мука ожидания!

Сама она категорически отказалась участвовать в похищении темы. Она не могла бы ни за что на свете обмануть своего любимого старенького отца. Но открыть дверь "тем", "отчаянным", Надя все же обещала после долгих колебаний и сделок с собственной совестью. Обещала также и указать им дорогу в отцовский кабинет.

Но чего же они ждут, однако? Почему медлят? Или отменили свое безумное решение? Или изоьрели новый исход?

Из бледного лицо Нади, постепенно краснея, становится алым, как кумач, и с каждой минутой все сильнее и сильнее бьется неугомонное сердце.

Вдруг легкое движенье ручки у входной двери в передней оповестило девочку о приходе "заговорщиков".

- Зюнгейка? Августова? Вы? - Прежде, нежели открыть дверь, дрожащим голосом спрашивает Надя.

- Мы! Мы! Отворяй скорее, не бойся!

Дальше все происходит как во сне. Надя, открыввши сначала входную дверь, потом другую, дверь отцовского кабинета, и пропустив вперед обеих посетительниц, протягивает дрожащую руку к выключателю. Маленькая комната с большими книжными шкафами освещается сразу.

Глаза трех девочек сразу приковываются к письменному столу! Увы! Он заперт на ключ... Все ящики до единого..

- Вот незадача-то! - сорвалось с губ оторопевшей Зюнгейки.

Вся дрожа и волнуясь, Надя повторяет только одно:

- Вы видите сами теперь, что нельзя достать темы. Видите, - заперто на ключ. Уходите же, уходите же, ради Бога, скорее! Вдруг заседание сегодня кончится раньше, отец вернется и застанет вас.

Но Шура Августова только усмехнулась в ответ на эти слова.

- Уйти всегда успеется. Георгий Семенович так скоро не вернется. Нам же необходимо употребить все усилия, прежде нежели уйти.

Тут она опустила руку в карман и вытащила из него связку с ключами. С этой связкой в руке Шура подошла к столу.

- В котором ящике прячет обыкновенно Георгий Семенович темы? - принимясь хозяйничать у замка, спросила онк.

Надя молча указала рукой на правый ящик. Ей было безгранично тяжело в эту минуту. Не хотелось обманывать отца и в то же время жаль было подруг, обреченных завтра на получение дурных отметок.

- Только скорее! Ради Бога, скорее! Папа каждую минуту может вернуться с заседания, и тогда...

Легкий крик Шуры заставил ее вздрогнуть всем телом. В тот же миг бледное до прозрачносит лицо с выступившими на лбу капельками пота глянуло на нее снизу.

- Я... я... - зашептала испуганная насмерть Августова, - я сломала ключ... В замке осталась одна бородка!.. Что делать? Ах, господи, что-то будет теперь!

- Аллах мой, все пропало! - чуть ли не в голос завопила Зюнгейка.

Надя не нашла даже силы что-либо сказать. Бледная, без кровинки в лице стояла она над злополучным ящиком. Зубы ее нервно стучали. Губы беспомощно двигались. Она вся тряслась.

Опомнилась первая Шура.

- Дело дрянь, но реветь все же не следует. Сдезами горю все равно не помочь, - начала она при виде двух крупных слезинок, выкатившихся из глаз Копорьевой, - но и не пропадать же мне одной по милости всего класса! Понятно, надо говорить тпеерь, что все двадцать человек были здесь и каждая потрудилась вдоволь, открывая ящик. И кто из нас слоал ключ, неизвестно. Все открывали, - все сломали, вот и все. А теперь бежим скорее, Зюнгейка! А то инспектор вернется, пожалуй, и тогда пропали наши головушки ни за грош.

Она первая кинулась к двери. За нею поспешила ее спутница.

Надя снова осталась одна. Теперь никто не мешал ей плакать. И упав головой на стол, она, не будучи в состоянии сдерживать слез, горько разрыдалась.

Ей было бесконечно жаль старика отца. Она знала, что поступок пансионерок больно отзовется на этом достойном и благородном человеке.

Надя прекрасно знала и чрезвыччайную чуткость Георгия Семеновича в вопросах чести, а этот поступок, с неудавшимся похищением темы, казался ей самой таким недостойным и некрасивым, хотя она и оправдывала подруг, обвиняя во всем Арнольда.

Но как взглянет на это дело отец? Она так любила своего одинокого старичка, пожертвовавшего ей, Наде, всей своей жизнью. Копорьев рано овдовел и, болезненно любя дочь, не пожелал женитьс явторично, чтобы не дать своей Надюшке, как он всегда называл дочь, мачехи. Он сам воспитал, вырастил Надю безо всяких нянек, бонн и гувернанток, трогательно заботясь о ней и живя и работая исключительно для нее одной.

И вот такого-то отца она хотела обмануть вместе с другими чужими ему девочками.

При одной этой мысли слезы Нади полились сильнее и перешли в рыдания.

Среди этих рыданий она не слышала, как позвонили в прихожеей, как пробежала мимо отворять дверь разбуженная звонком прислуга, как зазвучали в соседней с кабинетом гостиной шаги, и опомнилась лишь тогда, когда чьи-то руки обвили ее плечи, а ласковый голос спросил с тревогою:

- О чем, Надюшка, родная моя, о чем?

Вслед за т
Страница 14 из 18 Следующая страница