печатлениями минувшего дня.
Павла Артемьевна, все еще не успокоенная после утреннего происшествия, ссылаясь на головную боль, раньше обыкновеенного ушла в свою комнату, приказав дежурной воспитаннице притушить в обычное время лампу.
Но лишь только она исчезла за дверью спальни, чуть слышное до сих пор шушуканье перешло в оживленную горячую болтовню.
Из дортуара старших прибежала Феничка и со слезами кинулась на шею Наташи.
- Милая моя... сердце мое... золотенькая... крассвинькая моя... куколка! прелесть моя бесценная! До чего мы дожиди! Как нас еще земля-то терпит! Ах, ты, господи! Тебя, мою радость, накажуо? Тебя, золотенькую мою Наташеньку! Ах, Создатель Господь! Ах, Владычица - Царица Небесная! - причитала она тонким жалобным голоском и, разливаясь слезами, целовала руки и платье своего "предмета".
У той на ее подвижном личике давно исчезли последние следы волнения... Уже по-прежнему лукаво блестели и щурились черные влажные глаза и сверкали в улыбке белые зубы...
- Ну, пошла-поехала, - отмахиваясь рукою и слегка отталкивая от себя Феничкц, произнесла Наташа, - терпеть не могу, когда по мне точно по покойнику воют... Словно бабы в деревне!
- Да как же, Наташенька? Да ведь завтра накажут тебя, остригут, принцесса моя, красавица чернокудрая! - снова затянула Феничка, театральным жестом заламывая руки...
- Ха-ха -ха! - рассмеялась Наташа. - И откуда только, из какого романа ты такие глупые слова выудила?.. "Прнцесса чернокудрая"! Глвпышка, дурочка ты, Феничка, даром что взрослая девица!
"Взрослая девица" вскинула обиженным взглядом свои темные глазки на "обидчицу" и затянула снова после короткого молчанья:
- Вот ты всегда так... Вот! Тебя больше жизни любят, больше солнышка красного, зоренька моя, бриллиантовая звездочка, царевна моя ясная, а ты... И глядеть не хочешь! И насмехаешься... И высмеиваешь. Стыдно тебе, Наташенька! Бесчувственнаая ты! Сердце у тебя мраморное. Вот что! Никого ты не любишь! Да!
Сверкающая весельем улыбка мигом сбежала с лица Наташи.
- Вот неправда! - слегка усмехаясь и мгновенно бледнея от волнения, произнесла всеобщая любимица. - Я не холодная, не бесчувственная. Только люблю-то я тех, кто искренен, кто прост со мною. А ты что ни слово, то книжными выражениями сыпешь... И сама, часто не понимая, мне такие странные и глупые фразы говоришь. А...
- Да коли я люблю тебя... обожаю... Предметом своим выбрала... - оправдывалась вся красная от смущения Феничка.
- А доктора Николая Николаевича ты не обожала разве? А батюшку отца Модеста? А Антонину Николаевну, до меня еще, когда была в "средних"? А барышню, что к начальнице ходит, массажистку? А? Не обожвла, скажешь? - И Наташа насмешливо и лукаво смотрела в заалевшееся о смущения Фенино лицо.
- Вот уж и сплеток от других наслушалась! - произнесла Клементьева, краснея до слез. - А я-то тебе помогаю, работу твою справляю за тебя...
- А разве я просила тебя об этом? - И лукавые черные глсзки стали совсем уже насмешливымм.
Феничка окончательно потерялась, пристыженная перед лицом сорока младших воспитанниц. Она сердито взглянула на своего кумира и вдруг неожиданно всхлипнула и выбежала, закрыв лицо передником, из дортуара.
- Хорошо сделала, что ушла! - засмеялась Оня Лихарева. - Надоедливая она до страсти. Ноет да лижется все время! Куда как хорошо!
- Небось теперь уборку за тебя делать не станет! - усмехнулась Паша Канарейкина, просовывая вперед свою лисью мордочку.
- Пускай себе. Другие найдутся. Сделают... - беспечно усмехнулась Наташа.
- Слушай, Румянцева, а как же завтра-то? Ведь стричь будут публично. При всем приюте! Эка срамота! - и костлявая нескладная фигура Вассы выросла перед Наташиной кроватью, на которой расселось теперь несколько девочек с самой хозяйкой во главе.
- Ну, нет, дудки! Стригут овец да баранов, а я не дамся! - расхохоталась беспечно девочка. - Да бросьте все это "завтра" вспоминать, девмцы... Лучше сядем рядком да поговорим ладком. Хотите, расскажу про Веенцию лучше?
- Расскажи! Расскажи! - зазвучали вокруг Наташи оживленные голоса.
- Прекрасно. Молчите и слушайте. Дунюшка, иди ко мне поближе... Вот так. Дора, и ты лезь на кровать. Великолепно, в тесноте да не в обиде. Ну, молчите, тише вы, начинаю!
И ровный звонкий голосок Наташи полился нежной мелодичной волною, заползая в дкши ее слушательниц.
Когда девочка начинала рассказывать обо всем пережитом ею в ее недавнем таком богатом впечатлениями прошлом, лицо ее менялось сразу, делалось старше и строже, осмысленнее как-то с первых же слов... Черные глаза уходили вовнутрь, глубоко, и в них мгновенно гасли их игривые насмешливые огоньки, а глухая красивая печаль мерцала из темной пропасти этих глаз, таких грустных и прекрасных!
Точно песня лился живой, захватывающий рассказ... В нем говорилось о теплой южной стране с вечно голубым небом... с алмазным сверканием непобедимого дневного светила, о синих в полдень и темных ночью каналах... Об узких черных гондолах, похожих на плавучие гробы. И певучих мандолинах, льющих бесконечно днем и ночью, ночью и днем свом дивные песни... О бархатных голосах гондольеров... О роскошных дворцах дожей, отраженных водами каналов... И о море, свободном, как воля, широком, как жизнь... Попутно рассказала Наташа кратко о злодействах и кознях кровожадных Медичи... О нпсчпстной догорессе, погибшей в подвале огромного здания, залитой водой по одному подозрению гневного старого дожа в измене их роду...
С захватывающим интересом разливался рассказ Наташи... Затаив дыхание, слушали его девочки... Ярко блестели глаза на их побледневших лицах... Все это было так ново, так прекрасно, так упоительно-интересно для них!
Голубоглазая Дуня ближе придвинулась к рассказчице...
С упоением вслушивалась она теперь в передаваемый Наташей старинный обряд обручения дожей с Адриатическим морем. Волны народа... Пестрые наряды... певучая итальянская речь... Гондола, вся увитая цветами... И сам дож в золотом венце, под звуки труб, лютней, литавр поднимается в лодке со скамьи, покрытой коврами, и бросает перстень в синие волны Адриатики при заздравных кликах народа...
Эту самую картину видит и во сне часом-двумя позднее впечатлительная Дуня, когда чья-то рука осторожно ложится ей на плечо...
- Что это? Кто это? - лепечет она, еще не вполне проснувшись.
- Вставай! Вставай скорее! - слышится у ее уха знакомый певучий голос.
- Наташа? Что тебе надо? - удивляется Дуня, широко тараща в полутьме слипающиеся сонные глаха.
Кругом всюду спят девочки... Задернутый зеленой тафтяной занавеской ночник тускло мерцает в длинной, угрюмой комнате.
- Что ты, Наташа?
В полутьме лицо Румянцевой кажется бледнее и значительнее. Губы плотно сжаты. Глаза глядят решительно, неспокойно.
- Любишь ли ты меня настолько, Дуня, чтобы помочь мне идбежать позорного наказаания? - звенит снова металлический Наташин голосок.
Дуня, тихая по обыкновению, сейчас стремительно соскакивает с постели.
- Наташа... - лепечет она с испугом... - что ты задумала опять, Наташа?
- Хочешь ли ты помочь мне?
Голос "барышни-приютки" становится резче, нетерпеливей. Она любит полное подчинение и не переносит никаких пререканий. И с Дуней дружна она только потому, что робкая, тихая Дуня подчмняется вполне ее власти. С Дорушкой они меньше дружны. Дорушка тверда и настойчива. У нее своя собственная воля, которой она не отдаст ни за что.
- Любишь ли ты меня?
Дуня с восторгом и преаднностью глядит в лицо Наташи. Она никогда не говорит ей о своей любви, как Феничка и другие. Ей дико это и стыдно. Но когда Дуня ходит, обнявшись, в короткие минуты досуга между часами занятий с Наташей по зале или слушает ее пленительные рассказы из ее, Наташиного, прошлого житья, сама Наташа кажется бедной маленькой Дуне какой-тш сказочной волшебной феей, залетевшей сюда случайно в этот скучный и суровый приют.
Дуня и про деревню свою стала позабывать в присутствии Наташи. И самая мечта, лелеемая с детства, которою жила до появления Наташи здесь, в приюте, Дуня, мечта вернуться к милой деревеньке, посетить родимую избушку, чудесный лес, поля, ветхую церковь со старой коооколенкой, - самая мечта эта скрылась, как бы улетела из головы Дуни.
Несложная, покорная натура бывшей деревенской девочки вся, с первого дня встречи, поддалась обаянию властного и прелестного существа, барышни-приютки.
Теперь на смену робкой прежней мечты в душе Дуни родилось новое желаниее: умереть, если понадобится, за Наташу, отдать всю свою жизнь за нее...
И она, Наташа, еще можеь спрашивать, любит ли ее Дуня?
Голубые глазки девочки в полутоме сверкают, горят...
- Наташа... - шепчет она, - все, что хочешь, я сделаю для тебя, Наташа!
- Хорошо, - звонким шепотом говорит та, - ты должна мне помочь исполнить что-то... Ничего не спрашивай и делай то, что я укажу тебе.
И Наташа, взяв за руки подругу, ведет ее в умысальную.
- Ты понимаешь, чего я хочу? - шепотом осведомляется она у нее по дороге.
Голубые глаза изумленно вскидываются в лицо Наташи. Нет, она, Дуня, не понимает ничего.
- Ну...
Наташа, зябко пожимаясь и кутаясь в большой байковый платок, половиной которого она накрыла худенькие плечи дрогнувшей в одной рубашонке, босой Дуни, шепчет ей на ухо что-то долго и чуть слышно.
Лицо Дуни сперва краснеет, потом бледнеет от испуга и неожиданности.
- Как, Наташа? Ты хочешь?. .
- Молчи... Молчи. Не спорь... Я так решила... - звенит, точно жужжит пчелкой чуть слышный голосок.
И обе входят в умывальню.
Газовый рожок горит здесь тускло... Дальний угол комнаты прячется в темноте. Там табуретка... На нее опускается Наташа.
- На, бери скорее и действуй! - говорит она тем же шепотом и передает Дуне какой-то слабо блеснувший при тусклом свете металлический предмет.
Дрожащие, худенькие ручонки ед
Страница 29 из 47
Следующая страница
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 38 ]
[ 39 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 47]