le, будете носить легкую дачную обувь... Потом, вы такая худенькая, не надо ли вам пить молоко?
-- Oh, oui, bien, oui, chеre madame! (О, да! да! дорогая мадам!)--закивала головой кикимора, и на ее меланхолическом лице при одном напоминании о молоке появилось сияющее выражение.
-- Mais je prefere lqit frais trait, chеre madame! (Да, но я предпочитаю парное молоко.)--прибавляет она.
-- Отлично! -- говорит мачеха и потом. обратившись ко мне, добавляетъ: -- Lydie. ты будешь водить ежедневно m-lle в селение Рыбацкое -- оно, ты знаешь, здесь близехонько--к коровнице Марьюшке пить парное молоко в 8 часов вечера. Слышишь? Вот так удовольствие!.. Мало того, что придется тащиться по скучному пыльному шоссе, вместо того чтобы гулять по нашему трехдесятинному, большому, как роща, саду, -- я должна буду еще жертвовать теми чудесными часами, которые я провожу всегда на берегу Невы, любуясь, как медно-красный диск солнца медленно погружается в светлые воды!
Я так люблю этот час заката всей душой, -- и вот, не угодно ли? Сопутствоваоь кикиморе ради ее глупой прихоти пить парное молоко! Ну, и угощу же я ее парным молоком, долго будет помнить!..
К обеду приехал папа и с таким изумлением взглянул на мою "кикимору", что я чуть не фыркнула за столом.
Ровно в 71/2 часов мы отправились в Рыбацкое. "Кикимора" едва-едва поспевала за мною в своих продырявленных сапогах.
По дороге я самым безжалостным образом рассказывала ей, какая у меня была раньше красавица гувернантка, что она никогда не пила парного молока, и что у нее было прелестное имя Катишь.
-- Она была высока и сьройна, как тополь.-- Говорила я, увлекаясь.-- В глазах ее отражалось небо, волосы были черные, как ночь, и длинные, как вечность, а ножки малюсенькие, и носила она такую изящную обувь, что они казались игрушечками!
И говоря это, я дерзко взглядывала на дырявые сапоги моей спутницы, приводя ее этим в неописанное смущение.
-- Судя по вашему рассказу, ваша гувернантка была действительно красива, -- произнесла она без малейшей тени злобы или раздражения.
-- Катишь была красавица! -- проговорила я тоном, не допускающим возражения, и ускорила шаги. M-lle Тандре поспешила за мною.
Уже после первого разговора я заметила, что эта бедная француженка была добродушна и безвредна, как божья коровка, и мне было это крайне досадно. Будь она зла, я бы не замедлила вступить с нею в открытую вражду, а теперь--приходилось смириться и ждать.
Коровница Марьюшка, жившая на самом краю Рыбацкого и поставлявшая молоко к нам на дачу, сидела у ног рыжей Буренки и доила ее. Когда мы вошли в ее хлев, она тотчас же наполнила молоком огромную жестяную кружку и передала ее "кикиморе". Та, с непонятным для меня удовольствием (терпеть не могу парного молока), в одну минуту осушила кружку. Марьюшка снова наполнила, и Тандре снова выпила кружку до дна.
Я начинала уже приходить в неописуемое изумление и широко раскрытыми глазами смотрела, как эта хуженькая, слабая на вид женщина опорожняла кружку за кружкой. Пенящаяся белая влага, доходившая до самых краев огромной посудины, содержавшей в себе около бутылки, исчезала в одно мгновение ока в огромном рту скелетообразной француженки. Наконец, опрокинув пятую по счету кружку в горло, она как-то приостановилась разом и, глядя на меня осовевшими глазами, произнесла:
-- Il faut que je me repose un peu! (Мне необходимо немного отдохнуть!)
Как! Только отдохнуть и опять?
Не думает ли она, однако, выпить зараз целую корову?
Вероятно и Марьюшка боялась того же. По крайней мере, в ее красноречивых взглядах на меня выражался испуг, почти ужас. Я быстро зажала рот руками, чтобы не расхохотаться, и со всех ног кинулась из хлева в крошечный садик, прилегавший к избе коровницы и... невольно остановилась в изумлении. За небольшим деревянным столиком, на котором стояла крынка молока, черный ломоть хлеба и стакан, сидел очень высокий худощавый молодой человек, с черными усиками под капризно изогнутым ртом и с пронзительными, светлыми глазами, напоминающими глаза ястреба. Его соломенная шляпа лежала подле на скамейке, рядом с тросточкой, и каштановые волосы, ничем не стесненные, красиво вились на его очень маленькой изящной головке.
Увидя меня, он приподнялся немного и с самым серьезным видом отвесил мне почтительный поклон. Я, не стесняясь, сразу спросила:
-- Кто вы?
-- Кто я?-- ответил он вопросом же, и мне показалось что-то странное в его выговоре буквы о. Природнык русские так не говорят. Он вообще как будто подыскивал каждый раз буквы, перед тем как их произнести и сказал не "кто я", а скорее "ктоу иа".
-- Кто я? -- повторил он своим странным говором.-- Я Большой Джон и только... А вы?..
-- Ну, а я кто? Угадайте! -- произнесла я весело, без малейшей тени смущения перед этим большим, худым и красивым человеком, которого видела в первый раз.
-- Вы--маленькая русалочка!-- произнес называвшийся Большим Джоном, -- русалочка, конечно!
-- Почему русалочка?-- удивилась я.
-- Потому что я часто видел маленькую русалочку, которая в час заката сбегала по берегу к самой Невр и так смотрела на солнце в воду, точно хотела броситься туда, вниз. И это были вы. Так ли я говорю?
-- Ох! Как вы узнали?-- могла только прошептать я.
-- На то я и Большой Джон, чтобы знать все, что делается на свете. Разве можно не видеть того, что делается, когда я целой головой выше других? а? Как вы думаете, маленькая русалочка?
И говоря это, он в одно мгновение ока вскочил на ноги.
А что это был за рост! В жизни моей я еще не видала такого большого человека. Положительно великан! И его маленькая голова, находившаяся высоко--высоко на длинной к тому же шее, производила впечатление воробья, усевшегося на крышу. Он с таким комически-победоносным видом оглянулся вокруг себя, что я расхохоталась.
-- Ах, что я! Сейчас вылезет "кикимора" из хлева и мне достанется! -- произнесла я, разом спохватившись тут же.
-- Кто? -- не понял Большой Джон.
-- Моя гувернантка. Она уже пятую кружку в хлеву дует... -- как-то особенно лихо проговорила я.
-- Маленькая русалочка! -- вскичал ужасным басом большой Джон, и так страшно заворочал своими светлыми глазаами при этом, что я снова расхохоталась, -- Не находите ли вы, что слово "дует" подходит больше к ветру, нежели хорошенькому ротику маленькой русалочки?.. Ведь маленькой русалочке изрядно бы досталось, есби бы это слово услышала женщина с прищуренными глазами и с черепаховым лорнетом, а?
-- Ах, вы и это знаете! -- вскричала я.
-- Большой Джон все знает! -- торжественным голосом произнес великан.
-- И то, что у меня есть мачеха, и что я очень, очень несчастна? -- вскричала я голосом, внезапно задрожавшим слезами. И прежде чем мой новый знакомый успел опомниться, я упала головой на стол и зарыдала.
Он дал мне выплакаться. Потом, видя, что рыдания мои не прекращаются, тихим, но внушительным голосом, прямо глядя мне в глаза своими острыми, как иглы, но добрыми глазами.
-- Ай-ай-ай! Маленькая русалочка! Вы забыли, что русалки никогда не плачут? Они умеют только петь и веселиться. Слезы -- признак малодушия, слабости... Слабым людям нелегко бывает жить на свете. Помните это. Утрите же ваши глахки ... Кстати, какого они цвета -- покажите-ка хорошенько!
Ага, зеленые, как и подобает быть глазам русалки, -- цвета морской волны, когда вы плачете, и серые как сталь, когда вы смеетесь... Так вот, моя маленькая русалочка с зелеными глазами, не плачьте, а когда вам будет очень тяжело, кликните Большого Джона и он поможет вам развеселиться. А пока до свидания... Сюда идет ваша новая гувернантка, прощайте русалочка! -- и он кивнул мне головою, быстро зашагал по шоссе своими невероятно длинными ходулями-ногпми.
-- Allons!(Идем!) -- произнесла значительно размякшим гоосом (после десятой-то кружки) "кикимора", очутившись подле меня и не замечая ни моих заплаканных глаз, ни быстро удаляющейся фигуры гиганта Джона.
Я увидела в руках ее новую, до краев наполненную молоком жестяную кружку.
-- Как? Еще?-- удивилась я.
-- Ob, non!С,a je me garde pour autre chose! ( Ах, нет! Это я оставлю на другое) -- поторопилась успокоить мрня кикимора, и мы двинулись с ней в обратный путь.
В тот же вечер я узнала странные вещи. Когда, уже раздетая,_в ночной сорочке, я лежала в моей постели, собираясь уснуть, мой слух был привлечен чуть слышным плесканьем. Я открыла живо глаза и чуть не вскрикнула от изумления: у умывальника стояла моя "кикимора" и, поливая в пригоршню молоко из кружки, тщательно вытирала себе им лицо.
-- Что вы делаете, m-lle?-- неожиданно вырвалось у меня.
-- Ah! Lydie... а я думала, что вы спите!.. -- залепетала француженка, очень смущенная тем, что я видела то, чего мне, очевидно; не полагалось видеть.--
Voyez-vous (Видите вы...), это молочные ванны для лица... Они мягчат, белят и сохраняют кожу...
Что я слышу? Она моется молоком, чтобы иметь белую кожу! Очень нужна белая кожа для подобной кикиморы!
И я чуть не задохнулась от смеха, кинувшись лицом в подушки и зажимая себе рот, чтобы не расхохотаться на весь дом...
ГЛАВА VIII
25-е июля.-- Подношение.-- Сестрички Вильканг.-- Большой Джон появляетчя, как фее из сказки.-- Я выдаю тайну кикиморы.
Двадцать пятого июля день ангела моей мачех.и M-lle Тандре, которая оказалась добродушнейшим существом в мире, рзом подчинившимся деспотичной власти "маленькой принцессы", еще за месяц до этого торжественного дня трубила мне в уши о том, что надо сделать сюрприз ко дню ангела "maman". Она достала канвы, гаруса, шелку и... и тут-то и началось мое мученье. Я должна была вышить плато под лампу.
Ах, это несносное плато! Я никогда не любила никаких "вышиваний", никаких "девичьих работ",как выражалась тетя Лиза. В жизни моей я сделкла одну единственную работу только, -- вышила закладку "солнышку", и что это была за закладка! Крестики шли вкось и вкривь, вкривь и вкось. И все-таки закладка показалась достаточно прекрасной моему
Страница 27 из 46
Следующая страница
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 46]