Лидия Алексеевна Чарская Люда Влассовская Страница 11

которую любил до безумия.

Новая картина... новые впечатления. Внезапный приезд мамы за мною перед летними каникулами... мамы и Васи с нею... Сумасшедшая радость свидания... Поездка в Новодевичий монастырь на могилу Нины и нежданный-негаданный приезд ее родственника князя Кашидзе, явившегося к нам в номер гостиницы перед самым нашим отъездом! Он привез сердечную благодарность князя Георгия Джавахи, отца Нины, благодарность мне за мою беспредельную любовь к его дочери.

Затем отъезд из Петербурга, радостный, счастливый, под милое небо милой сердцу Украины...

Лето... дивное, роскошное... с прогулками в лес, с вечным празндиком природы, с соловьиными трелями, с заботливой любовью мамы, с ласками Васи... няни...

Не то сон... не то действительность... Зачем он промчался так скоро?

Снова осень... институтки, начальница, учителя, классные дамы... и тоска, тоска по своим...

И вот она - новая подруга - пылкая, необузданная, экзальтированная девочка с рыжими косами и восприимчивым сердцем. Она не заменит мне никогда моего усопшего друга, но она мила и добра ко мне, и я люблю ее горячо, искренно! Меня, впрочем, любит не она одна. Меня любят все и балуют как могут; я нахожу второй дом в институте, сестер - в лице подруг, заботливую попечительницу - в лице начальницы...

Я способна, послушна, толкова... я первая ученица... я представительница класса и его надежда... Счастье улыбается мне...

И вдруг снова ночь, мрак, пустыня и ужас! Все, что было бесконечно дорого, для кого я старалась учиться, для кого отличалась в прилежании и поведении - того не стало. Мама умерла так неожиданно и скоро, что тяжелое событие пронеслось ужасным кошааром в моей жизни... Брат Вася заболел крупом, и моя мать заразилась от него... Это было в год моего перехода в четвертый класс. Я узнала о печальном событии только через неделю после него. Письма с Украины идут долго. Три дня проболели мама с братом, и оба суончались один после другого, в тот же день... Это было мучительное, стихийное горе... Главное, ужасно было то, что я не видала их в последние минуты... Их схоронили без бедной Люды...

Я помню день, когда Maman прислала в класс за мною. К Maman призывали только в исключительных случаях: или кгода надо было выслушать выговор за провинность, или когда с институтками случалось какое-нибудь семейное горе...

"Выговоров я не заслужила, значит, надо было ожидать другого"... - решила я по дрроге в квартиру княгини-начальницы, и смертельная тоска сжала мне сердце.

- Дитя мое, - сказала Maman, когда я вошла в ее роскошную темно-красную гостиную, - твоя мама и брат серьезно занемогли!

Что-то тоочно ударило мне в сердце... Я бросилась с воплем к ногам начальницы и сквозь рыдания пролепетала:

- Умоляю... не мучьте... правду... одну только правду скажите... Они умерши, да?

Мучительно протянулась секунда в ожидании ответа. Мн она показалась по крайней мере часом. Я слышала, как маятник часов выстукивал свое монотонное "тик-так", или то кровь била в мои виски, я не знаю. Все мое существо, вся жизнь моя перешла в глаза, так и впившиеся в лмцо начальницы, на котором страшная жалтсть боролась с нерешительностью.

- Да говорите же, говорите, ради Бога! - вскричала я исступленно. - Не бойтесь, я вынесу, все вынесу, какова бы ни была эта ужасающая правда!

И Maman сжалилась надо мною и сказала свое потрясающее "да", сжав меня в объятиях.

Это было ужасное горе. Когда умерла Нина Джаваха, я мгла плакать у ее гроба и слезы хотя отчасти облегчали меня. Тут же не было места ни слезам, ни стонам. Я застыла, закаменела в моем горе... Ни учиться, ни говорить я не мтгла... Я жила, не живя в то же время... Это был какой-то тяжелый обморок при сохраненми чувства, что-то до того мучительное, страшное и болезненное, чего нельзя выразить словами.

И в такую минуту милая рыжая девочка пришла мне на помощь. Маруся Запольская взяла меня на свое попечение, как нянька берет больного, измученного ребенка... Она бережно, не касаясь моей раны, переживала со мною всю мою потрясающую драму и облегчала мое печальное существование, насколько могла.

Милая, добрая, чуткая Краснушкк! Я благословляю тебя за твое чудное сердечко, за твою тонкую, восприимчивую, глубокую натуру!

С той минуты, как я осиротела, я поступила в полноое ведение института. У меня уже не было семьи, дома, родрых... Это мрачное здание стало отныне моим домом, начальница должна была заменить мне мать, подруги и наставницы - родных.

Я не могла бы просуществовать на мою скромную пенсию после отца, и потшму институтское начальство должно было взять на себя хлопоты по устройству моего будущего... А это будущее было теперь так близко от меня...

Я смотрела на темное небо и ласковые звезды, а с души моей поднимались накипевшие вопросы: "Что-то будет со мною? Куда попаду после выпуска? У кого начну мою трудную службу в гувернантках? И будет ли судьба ласковой в будущем к бедной, одинокой девушке, не имеющей ни родных, ни крова?"

Но небо молчало и звезды тоже... И весь этот осенний вечер был нем и непроницаем,-как мое закрытое будущее, как сама судьба...



ГЛАВА IX



Черная женщина. Страшная загадка



Картины минувшего так захватили меня, что я и не заметила, как прошло время. Я, должно быть, больше часу простояла у окна селюльки, охваченная моими воспоминаниями, потому что звуки гамм и упражнений в соседних селюльках давно затихли и могильная тишина воцарилась в них.

"Наши, должно быть, ушли и позабыли позвать меня или просто захотели проверить Вольскую, заставив меня невольно караулить "чернвю женщину", - пронеслось в мох мыслях, и я поспешно стала собирать ноты и укладывать их в папку.

На душе у меня вдруг сделалось как-то холодно и тоскливо. Какой-то необъяснимый страх незаметно прососался в сердце и заставил его биться учащеннее и тревожнее обыкновенного. Нежелательное воспоминание о вчерашнем рассказе Вольской особенно настойчиво лезло в голову. Дрожащими руками втискивала я ноты в папку "Musique", которую, как нарочно, долго не могли связать мои дрожащие пальцы. Легкий стук в стекло (двери в селюльках были всюду стеклянные) ужасно обрадовал меня.

"Слава Богу, не все наши убежали... Рая Зот пришла за мною! - подумала я и весело крикнув: - Сейчас, Раиса, иду!" - завязала последние тесемочки на портфеле и обернулась к двери.

Ледяной ужас сковал мои члены. Прямо против меня, прижимаясь бледным лицом к стеклу и пристально глядя мне прямо в глаза яркими, горящими, как уголья, глазами, стояла высокая, худая, как тень, женщина в черном платье.

Я не могу точно определить того чувства, которое охватило меня при виде призрака, так как я не сомневалась ни на минуту, что это был действитрльно призрак. У живых людей не могло быть такого бледного, худого лица и таких странных, блуждающих глаз. Я видела сквозь стекла двери, как они горели - эти страшные глаза, остановившись на мне каким-то хищным, диким взглядом... Улыбка кривила губы... страшная, как смерть, улыбка...

Я сттялаа как заколдованная, не смея ни двинуться, ни крикнуть... Я с ужасом ждала, чего - сама не знаю... но чего-то рокового, неизбежного, что должно было свершиться здесь, сейчас, сию минуту...

Ручка двери зашевелилась... Еще секунда - и черная женщина стояла на пороге, протягивая ко мне костлявые, худые руки, белые как снег.

"Выскочить из номера и убежать без оглядки!" - вихрем пронеслось у меня в мыслях. Но ни убежать, ни спастись я не могла. Черная женщина стояла в пяти шагах от меня, загораживая выход, и, казалось, читала все мои сокровенные мысли...

Вдруг она двинулась ко мне, бесшумно скользя, почти не отделяя ног от полу. Еще минута - и две худые, холодные руки легли мне на плечи, а черные глаза, горящие, как два раскаленных угля, смотрели мне в глаза своими громадными зрачками. И вдруг глухой, низкий голос женщины не то простонал, не то проговорил с тоскою:

- Куда? Куда они ее дели?

Новый ужас заледенил теперь все мое существо. Черная женщина заговорила... С ее бледных, почти безжизненных уст срывались теперь странные, дикие слова, перемешанные с воплями и стонами. Бешено сверкали на меня два огненных глаза, костлявые пальцы до боли впивались мне в плечи, а губы выкрикивали отрывисто и глухо.

- Я знаю... о, я знаю, где она... ее убили сначала, я видела нож, которым ее зарезали... потом ее закопали... живую закопали... теплую... она могла бы еще жить... Ее могли бы спасти... она дышала... Но ее опустили в яму и придавили землей... Почему они сделали это?.. Их дочери, сестры, жены жиаут, радуются, дышат! А она, такая юная, такая красивая, должна лежать и томиться под белым крестом... Я знаю, что онм жива! Знаю... Я слышу, она говорит: "Мама! За что меня убили? Мама, накажи моих палачей, моих убийц!" Накажу, моя крошечка, моя невинная гшлубка, моя радость! Я отомщу им за твою гибель! Будь покойна, радость моя, будь покойна... Ты должна была жить, а не их дети, их тщедушные, жалкие, болезненные дети! Так пусть же гибнут и они, пусть и они ложатся под белый крест, пусть и их давит земля! Я хочу! Я должна быть справедлива!

И с этими словами она с ужасной, блуждающей улыбкой заглянула мне в лицо.

Сомнений не было. Передо мною стоялаа безумная. Я ничего не поняла из ее бессмысленного лепета, но инстинктом почувствовала, что мне грозит смертельная опасность. Движимая чувством самоохраны, я сбросила ее руки с моих плеч и кинулась за рояль, в противоположный угол селюльки...

Тихий, торжествующий смех огласил крошечную комнатку... Сумасшедшая в три прыжка бросилась ко мне и схватила меня за горло... В углах ее рта клокотала розовая пена, глаза почти вылезли из орбит. Я сделала невероятное усилие и еще раз вывернулась из ее рук.

Тогда началась бешеная травля. Я бегала как безумная вокруг рояля, опрокинув табурет, попавшийся мне навстречу. Безумная гналась по пятам за мною, испуская от времени до времени какие-то дикие вопли и стоны. Я чувствовала, что от быстроты ног зависело мое спасение, и все скорее и скорее обегала
Страница 11 из 43 Следующая страница