луцыганский, полуитальянский тип, ее гибкая фигурка и черные как ночь косы, в соединении с прелестным костюмом, делали ее настоящей итальяночкой. Она с неподражаемой удалью и огнем вела шеренгу из остальных пяти девочек, поблескивая и сверкая своими громадными глазами, полными восточной неги.
Тарантелла кончилась под гром аплодисментов.
Maman дала знак, и все шесть девочек скрылись за кулисами и через минуту стояли перед нею с блестящими от удовольствия глазами и зарумянившимися лицами. И почетные опекуны института, сидевшие в первом ряду, и учителя, и классные дамы, и остальные младшие воспитанницы наперерыв хвалили молоденьких танцовщиц.
Очередь была за мною и Краснушкой. Большей разницы в типах было трудно найти... Я - черная, смуглая, настоящее дитя "южной Украины", с моими "томнымт", как о них говорилось в институте, глазами, одетая в пышный алый сарафан и русский кокошник, расшитый жемчугом, с массою бус на шее, была полной противоположностью рыжекудрому быстроглазому мальчику в дорогос боярском костюме и собольей шапке, лихо заломленной на золотых кудрях! Но в этой-то противоположности и была неподражаемая прелесть. Троцкий отлично знал, что делал, подбирая пару.
Едва мы вышли под звуки "По улице мостовй", в полутонах выводимые оркестром, как легкий шепот одобрения пронесся по зале:
- Какая прелесть! Какая красота!
Лицо Краснуоки зарделось от удовольствия. Она ловко подбоченилась и подбежала ко мне.
Плавная, мелодичная музыка перешла в веселую плясовую, и мы понеслись и заскользили в плавной родимой пляске.
Развевались ленты, разлетались косы... глаза горели... дыхание спиралоаь в груди... и никогда еще не охватывал меня такой безумный порыв жажды и сознания счастья, как теперь...
Едва держась на ногах, опьяневшие от успеха, под гром аплодисментов сошли мы в зал вычлушать похвалу начальницы.
- Спасибо, что отличились, - пожимая нам по дороге руки, шепнул сияющий Троцкий.
- Запольская! Бесстыдница! Смотрите, mesdam'очки, она в штанах!.. - в ужасе прошептал кто-то из второклассниц, очевидно завидовавших нашему успеху.
- Ну так что же! - лихо тряхнув кудрями, произнес рыженький боярин. - Maman позволила! - И грациозным, чисто девичьим движением Маруся запахнула свой золотом шитый кафтан.
Мы поместились у ног начальницы, и праздник продолжался своей чередой.
Танцы кончились. Наачались живые картины. Занавес снова взвился под звуки прелестного, мелодичного вальса.
На сцене, сплошь покрытгй кусками ваты, с елками, расставленными в глубине и посредине ее, тоже покрытыми ватой, изображающей снег, стояла вся в белом пуховом костюмчике Крошка - Снегурочка... Ангельское личико Лидочки, освещенное красноватым бенгальским огнем, было почти неузнаваемо. А под елкой сидел, скорчившись, седой старикашка Дедка Мороз, в котором уж никак нельзя было узнать шалунью Бельскую, спрятавшуюся под маской.
Картины сменялись картинами... Девочки в зале шумно восторгались девочками на сцене, совершенно изменившимися и чудно похорошевшими благодаря фантастическим одеяниям.
Особенный восторг возбудила трогательная картина: "Заблудившиеся дети в лесу". Детей - мальчика и девочку - изображали две "седьмушки", одетые в рубища и лежавшие под деревом на том же снегу из ваты, ангела же, стоявшего над ними с распростертыми руками и крыльями, представляла белокурая немочка Раиса Зот. После этой картины сделали маленький перерыв, так как последняя картина, служившая гяоздем вечера, требовала сложной постановки. Девочки, слышавшие о ней раньше и видевшие ее безо всякой обстановки на репетициях, ждали поднятия занавеса с явным нетерпением.
И наконец занавес взвился.
То, что мы увидели, превзошло все наши ожидания.
Среди группы пальм и латаний, рседи белых лилий, за дымкой из легкой, прозрачной зеленой кисеи, дававшей полную иллюзию морской воды, на исксственной траве и водорослях, опираясь на плечо одной из подруг-русалок, прлулежала красавица Нора, изображавшая морскую цареыну.
На ней было легкое одеяние из белого шелка с запутанными в нем водяными лилиями и морскими травами. На белокуро-золотистых распущенных волосах Норы блестела маленькая корона. Перед нею лежал распротертый утопленник в костюме неаполитанского рыбака, в котором, несмотря на черные усики, мы узнали Танюшу Петровскую, разом похорошевшую в этом фантастическом и нежном зареве беннальских огней.
Морская царевна указывала своим длинным и белым, как сахар, пальцем на утопленника окружавишм ее подругам-русалочкам. Жестокостью и надменностью веяло от всего существа Норы... В этом лице,л ишенном проблеска сердечности и чувства, была какая-то роковая, страшная красота.
- En voila une beaute terrible (это страшная красота) ! - произнес кто-то из первого ряда.
Возглас достиг слуха Норы, но ни тени смущения не мелькнуло в этом холодном, словно из мрамора изваянном лице. В нем было только сознание своего торжества, своей редкой красоты.
Занавес опустился, и морская царевна, русалки и утопленник - все исчезло из глаз публики. Через минуту они все появились в зале. Нораа со спокойной улыбкой светской девушки отвечала на все похвалы и любезности, в то время как другие девочки смущались, краснели и сияли от радости. И в этот вечер мы поняли лучше, чем когда-либо, что между скромными, наивными и восторженно-смешными институткаси и великолепной скандинавской девой - целая пропасть.
По знаку Maman стулья были убраны, и начальство перешло к уютному кругу меебли, расставленному в уголку залы; оркестр заиграл вальс из оперы "Евгений Онегин", пользовавшийся тогда особенным успехом, и пары закружились. Некоторые из учителей присоединились к танцующим на радость развеселившимся девочкам. Одна Нора не танцевала... Она стояла безучастная к веселью, со своей неизменной холодной улыбкой на устах, в том же олеянии морской царевны, и казалась нам вся какой-то чудной сказкй о- непонятной, неразгаданной, но прекрасной.
ГЛАВА XX
Письмо с Кавказа. Экзамены
Вместе с подкравшеюся незаметно красавицей весной наступило самое горячее для институток время. До выпуска оставался какой-нибудь месяц. А между тем за этот последний месяц сколько радостей, горестей, смеха и слез ждало девочек!
Наступали экзамены, выпускные экзамены - самые важные, самые строгие из всех, какие только могли быть в институтской жизни.
Девочки разбились на группы. "Сильные" взяли "слабых" в ученицы, и своды громадного здания огласились самой отчаянной зубрежкой. Зубрили всюду: и в дортуарах, и в классах, и в коридорах, и на церковной пкперти. Зубрили до полного изнеможения, до одури. С выпускными экзаменами шутить было нельзя. Отметка, получаемая на этих экзаменах, переводилась на аттесткты и могла испортить всю карьеру девочки, посвятившей себя педагогической деятельности. Мы отлично понимали это и потому зубрили, зубрили без конца.
Первый экзамен батюшки прошел блистательно. Впрочем, иного результата мы и не ожидали. "Срезаться" на Законе считалось величайшим позором. Да и отца Филимона никто бы не решился огорчить плохим ответос. Все по Закону Божьему учились на 12, и весь класс, как один человек, получил желанную высшую отметку. Отец Филимон был растроган до слез этим новым выражением детского чувства.
Экзамен Закона Божьего кончился, архиерея, присутствовавшего на нем - высокого монаха в белом клобуке, - проводили с особенно отчетливым и звонким "Исполать, деспота", и институтки ревностно принялись за злополучную математику.
Май стоял в полном блеске. Я с моей группой учениц, набранных мною из самых слабеньких по этому предмету, стоя у доски, усердно объясняла девочкам Пифагорову теорему. В открытое окно лилась песня жаворонка, и солнце, светя нестерпимо ярко, заливало класс.
- Барышня Влассовская! Пожалуйте к княгине! - произнес внезапно появившийся на пороге класса Петр.
Я помертвела.
Четыре года тому назад так же неожиданно предстал он предо мною и так же позвал меня к княгине, от которой я узнала сразившую меня новость о смерти мамы и Васи.
- Люда, зачем? Бедняжечка! Милушка! - повторяли не менее меня испуганные девочки.
Я быстро оправилась и пошла вниз, в квартиру начальницы. Со страхом переступила я порог знакомой комнаты с тяжелыми красными гарбинами, где днем и ночью царил одинаковый полумрак.
- Подойди ко мне, Люда (со времени моего сиротства начальница никогда не называла меня иначе). Не волнуйся, дитя мое, - прибавила она, кладя мне на голову свою белую руку, - ничего нет страшного... Успокойся... Я получила письмо из Гори, с Кавказа, с просьбою доставить после выпуска гувернантку в одну богатую грузинскую семью, и мой выбор пал на тебя...
Я низко присела.
- Merci, Maman, - произнесли мои губы.
- Pas de quoi, petite (не за что, малютка), - ласково произнесла начальница. - Там просят гувернантку-педагогичку, вполне подготовленную в смысле науки и воспитания... Ты серьезная и умная девушка, Люда, и вполне можешь оправдать мое доверие.
- Я постараюсь, Maman.
- Тебе знакома фамилия Кашидзе, дитя мое? - спросила начальница.
Кашидзе! Генерал Кашидзе! Так вот это кто!.. И в один миг перед моими мысленными взорами предстала высокая, прямая фигура троюродного деда Ниночки Джавахи, посетившего нас с мамой перед нашим отъездом в Малороссию в первые же каникулы моей институтской жизни.
Кашидзе!
Так вот куда забрасывает меня судьба! В Гори! В это чрево Грузии, на родину Нины, милой Нины, которая стоит в моей памяти как живая!
Я горячо поблагодарила Maman и побежала в класс поделиться приятной новостью со своими.
Они обрадовались не менее меня самой, засыпали меня расспросами, поцелуями...
В день экзамена математики, самого страшного изо всех экзаменов, мы ходили встревоженные, с бледными, взволнованными лицами.
"А что, как срежет?" - невольно мелькала страшная мысль не в одной черненькой, белокурой и рыжей головке.
За мой кружок я почти не боялась, только участь Мушки пугала меня. Девочке не давала
Страница 23 из 43
Следующая страница
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 43]
