Лидия Алексеевна Чарская Люда Влассовская Страница 6

ее особенно в этой глупой истории с Арно, потрясшей, казалось, все существо нервной девочки.

- Mesdam'очки! У нее истерика будет! - шепотом заявила Маня Иванова. - Ах, Краснушка, что же это такое?

- Краснушечка! Маруся! Запольскя, душка, плачь еще! Плачь громче, чтобы разболеться от слез хорошенько! - молила Миля Корбина, суладывая на груди руки. - Если ты заболеешь и тебя отведут в лазарет, Maman узнает о несправедливости Пугачв, и ее наверное выгонят!

- Полно вздор молоть, Корбина, - строго остановила я девочку, - как не стыдно говорить глупости! Маруся, - олратилась я к Запольской, - сейчас же перестань плакать... Слышишь? Сию минуту перестань... Ведь у тебя голова разболится...

- Пускай разболится! - проговорила, заикаясь, сквозь истерические всхлипывания, Краснушка. - Пусай я вся разболеюсь и умру и меня похоронят в Новодевичьем монастыре, как Ниночку Джаваху.

- Ах, как это будет хорошо! - неожиданно подхватила Миля. - Умри, конечно! Пожалуйста, умри, Краснушка! Подумай только: белое платье, как у невесты, белые цветы, белый гроб! И поют и плачут кругом... Все плачут: и Maman, и учителя, и чужие дамы, и мы все, все... А Арно не плачет... Она идет в стороне от нас... ее нкито не хочет видеть... А когда тебя опустят в могилу, Maman подойдет к Арно и скажет нам, указывая на нее пальцем: "Смотрите на эту женщину! Она убийца бедной, маленькой, невинной Запольской! Она убийца... помните это все и изгоните ее из нашей тихой, дружеской семьи"... И Арношка упадет на край твоей могилы и будет плакать... плакать... плакать... Но воскресить тебя уже будет нельзя: мертвые не воскресают!

Последние словаа Миля Корбина произнесла с особенным подъемом... Краснушка при этом заплакала еще сильнее, у многих из нас невольно навернулись слезы. Глуперькие, наивные девушки поддались влиянию Милкиной фантазии. Но сильный, грудной голос Варюши Чикуниной, внезапно прозвучавший за нами, мигом отрезвил нас.

- Перестать! Сейчас перестать! - строго прикрикнула Варюша. - Запольская, не реви! Что это, в самом деле? "Седьмушки" вы, что ли? Ах, mesdames, mesdames, когда-то вы вырастете и будете умнее!

Варюша Чикунина была старше нас всех. Ей было около девятнадцати лет, и ее авторитет дружно признавался всеми.

При первых же звуках ее сильного голоса Краснушка подняла с крышки пюпитра свою рыженькую головку и произнесла, все еще всхлипывая:

- Я ей не прощу этого! Я ей отомщу... отомщу непременно!..

- Разумеется! - подхватила Миля. - Если уж нельзя умереть, так по крайней мере надо отомстить хорошенько!

- Mesdames! Mesdames! Maman в коридоре! Maman в коридоре! - послышались тревожные голоса девочек, сидевших на первых скамейках подле двери. Все разом стихло, успокоилось как по волшебству. Настала такая тишина, что, казалось, можно было услыхать полет мухи.

Лишь только высокая, полная фигура начальницы в синем шелаовом платье появилась в дверчх класса, мы все разом поднялись со своих мест и отвесили низкий реверанс, сопровождаемый дружным восклицанием:

- Nous avons l'honneur de vous saluer, maman (мы имеем честь вас приветствовать)!

Начальница была не одна. За нею вошел или, вернее, проскользнул в класс высокий господин в синем вицмундире, сидевшем на нем как на вешалке, очень молодой, очень белокурый и очень робкий на взгляд. Он потирал свои большие, красные руки, как будто они были отморожены у него, и краснел и смущался, как мальчик. Очевидно, он чувствовал себя очень неловко под перекрестными взглядами сорока взрослых девочек, рассматривавших его с полной бесцеремонностью и явным любопытством.

- Mes enfants! - произнесла Maman, окидывая нас всех разом острыми, проницательными глазами. - Представляю вам нового учителя русской словесности Василия Петровича Терпимова. Надеюсь, вы сумеете заслужить его расположение.

- Мы надеемся, Maman! - отвечал, приседая, дружный хор сорока девочек.

Начальница еще раз милостиво кивнула нам головою в белой кружевной наколке и величественно выплыла из класса, оставив Терпимова в обществе институток.

Последний мешковато уместился на кафедре и сразу уткнулся носом в классный журнал, очевидно, с целью скрыть от нас свое смущение и робость.

- Мой предшественник, - начал он под прикрытием журнала, - высокоуважаемый Владиаир Михайлович Чуловский, передал мне, что в истории литературы вы довольно сильны и что он дошел с вами до Фонвизина. Не правда ли, mesdemoiselles?

- Дежурная, ответьте monsieur Терпимову! - приказала со своего места Арно.

Учитель, не заметивший было классную даму при входе в класс, теперь окончательно смутился за свою оплошность, неуклюже привскочил с места и, подойдя к ней, отрекомендовался:

- Честь имею... Терпимов...

Кто-то тихо фыркнул под крышку пюпитра.

- Вот парочка-то подобрана - на славу! - прошептала Кира Дергунова, захлебываясь от приступа смеха.

Действительно, высокая, прямая как жердь Арно и такой же длинный и сухой Терпимов составляли вдвоем весьма карикатурную пару.

- Дежурная, - повысил голос Пугач, - скажите monsieur, что вы проходили у Владимира Михайловича в прошлом году по истории литературы.

Варюша Чикунина тотчас же поднялась со своего места и громко отчеканила:

- От Кантемира до Грибоедова.

- Господи! Да это Дон-Кихот какой-то! - звонким шепотом прошептала Кира, оглядывавшая нового учителя не то со страхом, не то с удивлением.

- А кто, mesdames, может познакомить меня со способом декламации в вашем классе? - снова спросил Терпимов, опять усевшись на кафедру.

Все молчали. Никому не хотелось "выскакивать". Декламацию у нас ставили выше всего и охотно учили и декламировали стихи.

- Кто из вас может прочесть какое-нибудь выученное в прошлом году стихотворение? - повторил свой вопрос учитель.

- Влассовская Люда, прочти "Малороссию", ты ее так хорошо читаешь, - послышались со всех сторон голоса моих подруг.

Я встала.

- Вы желаете прочесть? - обратился ко мне учитель, смотрф не на меня, а куда-то поверх моей головы.

Теперь он был красен, как вареный рак, на лбу его выступили крупные капельки пота. Он слегка заикался, когда говорил, и вообще был довольно-таки смешон и жалок.

Я вышла на середину класса и начала:



Ты знаешь край, где все обильем дышит,

Где реки льются чище серебра,

Гдр ветерок степной ковыль колышет,

В зеленых рощах тонут хутора...



Как истая малороссиянка, я обожаю все, что касается моей родины, и стихи эти я читала всегда с особенным жаром: стоило мне только начать их, как я уже видела в своем воображении и белые хатки, и вишневые рощи, и смурлую хохлушку, вплетающую цветы в свои темные косы, и слепого бандуриста, запевающего песни о своей родимой Хохлатчине, - словом, все то, о чем говорилось у поэта. Чуловский, высоко ставивший декламацию, выучил меня оттенять чтение, делать паузы, повышать и понижать голос. Моя южная натура помимо меня вкладывала сюда много пыла, и я каждый раз с успехом читала "Малороссию", заслуживая шумные одобрения и Чуловского и подруг. Но Василий Петрович Терпимов, или Дон-Кихот, как его сразу окрестила насмешница Дергунова, имел, вероятно, свои особенные воззрения на способ декламации. Он внимательно прослушал меня до конца, не выражая никакого удовольствия на своем худом, некрааивом лице, а когда я кончила, произнес лаконически, точно отрзал:

- Нехорошо-с!

- Почему? - помимо моего желания вырвалось у меня.

- Нехорошо-с... Так можно только молитвы читать-с , а стихи не годится... Проще надо, естественнее.

- А monsieur Чуловский очень хвалил! - посылшался с последней скамейки голос Бельской.

- Taisez vous (замолчите)! - зашикала на нее тревожно вскочившая со своего стула Арно.

- Monsieur Чуловский имеет свою методу... - заикаясь от смущения и мучительно краснея, произнес Терпимов, - я имею свою.

- Влассовская - наша первая ученица... - как бы желая поднять мой авторитет, крикнула Дергунова.

- И профессгра могут ошибаться, а не только первые ученицы, - вызывая нечто вроде улыбки на своем длинном лице, произнес учитель.

- Ах, противный, - звонким шепотом заявила Иванова, - да как он смеет против Чуловского говорить! Да мы его "потопим"! Это он из зависти, mesdam'очки, непременно из зависти!

Чуловский был нашим общим кумиром. Молодой, красивый, остроумный, он обращался с нами не как с детьми, а как со взрослыми барышнями, и мы гордились этим его отношением к намм. Едва заметным осуждением Чуловского Дон-Кихот сразу вооружил пнотив себя восторженных девочек.

Его тут же решили "топить", то есть изводить всеми силами, как только могли и умели изводить опытные на эти выдумки институтки...

Мне самой было очень неприятно, что Терпимов забраковал мое чтение любимой "Малороссии". Недовольная вернулась я на мое место.

- Не горюй, Галочка, он, ей-Богу же, ровно ничего не понимает. И откуда только выкопали нам этакую кикимору, - тихонько утешала меня Маруся, у которой едва успели обсохнуть после "истории" слезы на глазах.

- Я... ни... чего, что ты! - ответила я, между тем как в душе подымалась злость против нового учителя.

Прослушав двух-трех девочек, Терпимов заговорил о Державине. Начал он смущенно и робко, поминнутно заикаясь на словах, но по мере того как он говорил, голос его крепнул с каждой минутой, речь делалась образнее и красивее, и он незаметно овладел нашим вниманием... Говорил он доступно, просто и понятно, умея заинтересовать девочек, приводя примеры на каждом шагу, прочитывая отрывки стихотворений все с тою же удивительной простотой.

- Ай да Дон-Кихот, отлично справляется, - прошептала Дергунова, внимательно, против своего обыкновения, слушавшая речь учителя.

- Ничего нет хорошего! - протянула Краснушка сердито. - Люда дивно прочла "Малороссию", а он "нехорошо-с"! Еще смеет Чуловского критиковать, кикимора этакая! Интересно знать, кто его обожать возьмется.

- Придется "разыграть", душки, - проговорила шепотом Мушка, - добровольно, наверное, уж ник
Страница 6 из 43 Следующая страница