Лидия Алексеевна Чарская Княжна Джаваха Страница 23

о же... Тут, по крайней мере, maman - дуся, а там, в остальных, Бог весть какая. Вот сестра мне пишет из N-ского института, чем их там кормят... ужас!..

- Ваша светлость, - неожиданно произнесла точно из-под земли выползшая Бельская, - Fraulein послала меня звать спать вашу светлость. Имею честь довести сие до сведения вашей светлости, - и она отвесила мне насмешливо-почтительный реверанс.

Я вспыхнула до корней волос.

- Это ничего, - успокаивала меня моя новая знакомая, - стерпите уж как-рибудь... а там они сами увидятт свою глупость, сами придут к вам с повинной. И потом, видите ли, княжна, у вас... вы не рассердитесь на мою откровенность?

- Нет, нет, - поспешила я ответить.

- Видите ли, у вас такой вид, будто вы куда лучше и выше всех нас... Вы титулованная, богатая девочка, генеральская дочка... а мы все проще... Это и без того все видят и знают. Не надо подчеркивать, знаете... Ах да, я не умею говорить! вы меня, пожалуй, не поймете, обидитесь... - неожиданно оборвала она и вздохнула.

- Нет, нет, напротив, говорите, пожалуйста, - поспешила я ее успокоить.

- Ну вот... они и злятся... а вы бы попроще с ними...

- Schlafen, Kinder, schlafen! - еще раз окликнула нас Fraulein.

Как только мы вошли в спальню, девушка-служанка уменьшила свет в газовых рожках, и дортуар утонул в полумраке. Наступила тишина. Изредка только раздавался где-нибудь задавленный шепот, да с легким шумом передвигалась попавшаяся под руку табуретка. Поминутно то на одной, то на другой постели поднимались небольшие детские фигурки, укутанные до пояса в синие нанковые одеяла и, сложив на груди руки, набожно молились, кладя поклоны. Классная дама, тихо ступая, ходила по узким пространствам между рядами кроватей, "переулкам", как их называли в институте, и наконец, пожелав нам доброй ночи, исчезла за дверью своей комнаты, помещавшейся подле дорттуара.

Лишь только затихли ее осторожные шпги, Бельская поднялась на локте со своей подушки и произнесла звонким шепотом на всю спальню:

- Тише, mesdam'очки, а то вы мешаете спать ее светлости, сиятельной княжне.

Девочки слабо фыркнули.

- Ее светлость княжна почивают, - тем же шепотом произнесла она снова.

- Оставь ты татарскую княжну, Белка, - подхватила со своего места рыженькая Запольская, - не мешай ей творить свой вечерний намаз. Когда я была в Мцхете...

"Она была в Мцхете! В Мцхете - древней столице родимой Грузии, в Мцхете, так близко расположенном от милого Гори, в самом сердце моей родины... Она была в Мцхете..." - вихрем пронеслось в моей голове.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я в один миг соскочила с постели, подбежала к кроватке Краснушки, взобралась на нее, как была, босая, в одной сорочке, и, усевшись в ногах девочки, спрашивала дрожащим от радостного волнения голосом:

- Вы были в Мцхете? Неужели вы были в Мцхете?

Мне казалось теперь, что я давно знаю и люблю эту рыженькую воспитанницу, так бессердечно трунившую надо мною всего несколько минут тому назад. Ведь она была в Мцхете, она видела мою родину, мое бирюзовое небо, мои изумрудные долины и высокие горы, подернутые розоватым туманом, далекие горы с седыми вершинами!..

Краснушка не разделяла, казалось, моего восторга. Она как будто даже испугалась меня и, чтобы скрыть свое смущение, расхохоталась громко на весь дортуар не совсем, впрочем, естественным смехом.

- Mesdam'очки, светлейшая татарка рехнулась. Карт-раул!

Дверь соседней конматы широко распахнулась. На пороге появилась Fraulein Геринг.

- Wer schreit so? Bist du, Запольская? Schande!* Завтра ты будешь наказана.

______________

* Кто это так кричит? Это ты, Запольская? Это стыд! (нем.)



Дверь захлопнулась снова... Краснокудрая девочка, пугливо юркнувшая под одеяло при появлении классной дамы, теперь снова высунула из-под него свою лисью головку и сердито проговорила мне:

- Все из-за вас... Убирайтесь, пожалуйста!

Я молча спрыгнула с ее постели и пошла к себе. Мне было стыдно и больно за то, что я не сумела скрыть моего порыва перед всеми этими злыи, безжалостными девчонками. Молча легла я в свою постель, зарылась в подушку с глазами полными слез, и... тотчас же в моей памяти возникли дорогие картины...

Передо мною мелькнул Гори... наш дом, окруженный тенистым, благоухающим садом... тихо ропчущая Кура... Барбале, от которой всегда пахло свежим тестом и ореховым маслом... хорошенькая Бэлла... бабушка... Брагим... Магома... папа... А надо всем этим, надо всей моей чудесной кавказской природой, благоухающей и нежной, носился пленительный образ с печальными глазами и печальными песнями, - образ моей красавицы-деды...



Глава II



Уроки. Травля. Последнее прости



Дребезжащий звонок разбудил меня.

Мигом вскочила я, забыв, почему и зачем я нахожусь здесь, почему бегают и смеются эти сердито-сонные девочки в потешных колпачках и ночных кофточках.

- Пора вставать, Джаваха, - пробегая мимо моей постели, шепнула мне моя вчерашняя собеседница Чикунина.

Я поспешила натянуть на ноги чулки, нактнуть юбочку и побежала умываться.

В 8 часов к нам поднялась высокая, худая, как жердь, французская дама, m-lle Арно. Я подошла к ней по совету той же Чиауниной и присела.

- Bonjour, mademoiselle! - сухо произнесла она, - надеюсь, вы скоро привыкнете к нашим порядкам и станете примерною ученицей.

Потом, зорко оглядывая класс, она спросила:

- Кто дежурная?

Выступила очень худенькая, не по годам серьезная девочка.

- Это наша первая учениуа, Додо Муравьева, - пояснила мне Варя Чикунина, вставшая, по моей просьбе, со мною в пару.

Я с невольным уважением взглянула на худенькую девочку и втайне позавидовала ее выдержанности.

Между тем, пары двинулись в столовую. Сегодня меня уже не так оглядывали старшие и младшие классы: событие поступления новенькой за полусуточной давностью, казалось, потеряло весь свой интерес.

Первый упок был батюшкин. Я узнала это за столом, в то время как с трудом заставляла себя выптть жидкий, отдающий мочалою чай и съесть казенную сухую булку. Узнала и то, что Закону Божию все учились прилежно и что дружно "обожали" батюшку, относившегося равро отечески-справедливо ко всему классу. Сегодня меня, казалось, оставили в покое, только рыженькая Запольская сердито-насмешливо бросила в мою сторону:

- Ты можешь не торопиться, Джаваха, ведь тебя, как татарку, не пропустят на урок Закона Божия. А вашего муллу еще не успели выписать с Кавказа.

Девочки дружно прыснули, но я, помня наставление Чикуниной, сделала равнодушное лицо и продолжала пить мутный чай из фаянсовой кружки.

Батюшка оказался таким, каким я его себе мысленно представляла: небольшого роста, седенький, с невыразимо кротким лицом и ласковыми глазами, - он производил отрадное впечатление.

Тихо вошел он по звонку в класс, тихо велел дежурной прочесть молитву, тихо сел за приготовленный ему перед партами столик с чернильницей и журналом и надел очки. Потом окинул весь класс ласковым взором и остановил его на мне, одиноко сидевшей на ближней скамейке.

- А я вижу, новенькая у вас?

Я встала.

- Как ваша фамилия, деточка? - обратился он ко мне тем же ласковым голосом, от звуков кшторого точно много легче становилось на сердце.

Я хотела по обыкновению сказать мой полный титул, но, вспомнив совет Чикуниной, просто ответила:

- Нина Джаваха.

- Княжна! - пискнул за мною чей-то насмешливый голосок.

- Как же, слышал, - закивал головою батюшка, - князья Джаваха изветсны по всему Кавказу... Как же, как же, в войне с горцами отличались... Князь Михаил Джаваха драгоценную услугу оказал главнокомандующему и пал в бою... Не родственник ли он вам, деточка?

- Князь Михаил - мой родной дедушка, - вырвашось с невольным порывом гордости из моей груди.

Вероятно, глаза мои и щеки разгорелись от прилива необычайного счастья. Я торжествовала.

"Слышите! - хотелось мне крикеуть всем этим присмиревшим воспитанницам, - слышите! мои предки - славные герои, мой дед пал в бою за свободу родины, и вы, злые, ничтожные, маленькие девочки, не имеете права оскорблять и обижать меня, прирожденную грузинскую княжну!.."

И голова моя гордо поднималась, а на губах уже блуждала надменная улыбка.

Но вдруг мои глаза встретились с чистым и открытым взглядом отца Филимона.

"Вправе ли ты гордиться славою твоих предков? - казалось, говорил мне его кроткий взор, - и какая твоя зачлуга в том, что родилась ты в знатной княжеской семье, а не в хижине бедняка?"

Краска стыда залила мне щрки. И батюшка понял, казалось, меня. Новой удвоенной лаской загорелся его приветливый взор.

- Пойдите-ка сюда, чужестраночка, - улыбнулся он, - да расскажите-ка, что знаете о сотворении мира...

Я вышла на середину класса.

Историю сотворения мира я знала отлично. Я часто рассказывала ее Барбале, не знавшей ни Ветхого, ни Нового Завета. Моя речь, всегда немного образная, как и ве речи на милом Востоке, понравилась батюшке. Понравилось, должно быть, толковое изложение и моим товаркам, но они, казалось, не хотели выказывать этого и продолжали поглядывать на меня косо и недружелюбно.

- Хорошо, чужестраночка, молодец! - похвалил меня батюшка, отпуская на место.

За мною вышла Додо Муравьева и внятно, и громко прочла канон Богородице.

- Хорошо, Дуняша, - похвалил и ее батюшка.

Недоброе чувство зависти толкнулось в мое сердце по отношению к худенькой Додо, заслужившей одинаковую похвалу со мною.

Между тем священник встал, оправил рясу и, подойдя к первой парте, положил на голову белокурой Крошки свою большую, белую руку.

"Почему он ласкает эту маленькую девочку с ангельским личиком и злым сердечком? - мелькнуло у меня в мфслях. - Если б он знал, как смеется она заодно со всеми над бедной чужестраночкой!"

А из груди батюшки уже лилось плавное, складное повествование о том, как завистливые братья продали в рабство кроткого и прекрасного юношу Иосифа. И все эти девочки, бледные и розовые, худенькте и толстенькие, злые и добрые - все с жив
Страница 23 из 32 Следующая страница