Лидия Алексеевна Чарская Княжна Джаваха Страница 24

ым, захватывающим вниманием впеерили в рассказывающего батюшку горевшие любопытством глазки.

Отец Филиимон ходил между партами, поочередно клал свою большую руку на голову той или другой воспитанницы и гладил поочередно ту или другую детскую головку.

Когда очередь дошла до меня и мои черные косы накрыл широкий рукав лиловой рясы, я еле сдержалась, чтобы не расплакаться навзрыд.

Это была первая ласка в холодных институтских стенах...

Вторым уроком была география.

Маленький, седенький учитель Алексей Иванович был очень строг со своей "командой", как называл он, шутя, воспитанниц. Он постоянно шутил с ними, смешил их веселыми прибаутками, именуя при этом учениц "внучками". И в то же время был взыскателен и требователен к их ответам.

- А ну-ка, пригожая, прокатимся по Амуиу.

Вызванная ученица уже понимала, чего хотел от нее Алексей Иванович, и, бойко водя черной линеечкой по дырявой старой карте, нараспев пересчитывала притоки этой сибирской реки.

Лености Алексей Иванович не терпел.

- На место поола, лентяйка, унывающая россиянка, вандалка непросвещенная, - бранился он самым искренним образом, не стесняясь ни классных дам, ни самой начальницы.

Увидя меня, он тотчас же произнес:

- А-а! моя команда увеличилась... Ну-ка, позабавь чем знаешь! - кивнул он в мою сторону.

Рек Сибири, заданных к этому дню, я, конечно, не могла знать, но зато как ловко отбарабанила я мои родимые кавказские реки, горы с их вершинами, и города Кахетии, Имеретии, Гурии и Алазании! Я отропилась и захлебывалась, боясь не успеть высыпать до конца урока весь запас моих познаний. Он не перерывал меня и только одобрительно взглядывал поверх своих синих круглых очков.

- Ишь ты! чего только не наговорила, - с довольным смехом сказал он, когда я кончила. - Ну, внучка! одолжила! Спасибо, матушка!.. Ну, а вы, здесь сидящие и нимало несмыслящие, слыхали? - обратился он к притихшему классу. - Ведь забьет вас, как Бог свят, забьет эта прыткая грузиночка.

- Она татарка, Алексей Иванович, - раздался пискливый голосок Бельской.

- А ты - лентяйка! - оборвал ее учитель. - Татаркой-то быть не стыдно, так Бог сотворил... а воо лентяйкой-то... великое всему нашему классу посрамление. А ну-ка, для подтверждения моих слов, позабавь, пригожая!

Но пригожая не позабавила! Урока она не знала по обыкновению, и в журнальной клеточке против ее фамилии воцарилась жирная двойка.

- И даже с точкой! - шутил неумолимый в таких случаях Алексей Иванович и с особенным старанием подле двойки поставил точку.

Бельская, идя на свое место, метнула н аменя разгоревшимися глазами...

Дребезжащий звук колокольчикс возвестил об окончании урока.

После десятиминутной перемены строгого и взыскмтельного Алексея Ивановича сменил быстрый, как ртуть, и юркий старичок-француз Ротье. Едва он уселся на кафедре, как ко мне подошла классная дама и шепнула, чтобы я шла в гардеробную переодеться в казенное платье.

- Муравьева, - обратилась она так же тихок худенькой, серьезной Додо, - вы проводите новенькую в гардеробную.

- Пойдемте, - подошла ко мне та, и, отвесив по низкому реверансу учителлю, мы вышли из класса.

Сппустившись в первый этаж, мы очутились в полутемном коридоре, к которому примыкали столовая, гардеробная и бельевая, а также комнаты музыкальных и рукодельных дам.

- Вот сюда, - коротко бросила Додо и толкнула какую-то дверь.

Мы вошли в светлую комнату, где работало до двадцати девушек, одинаково одетых в полосатые платьяя.

- Авдотья Матвеевна, - оббратилась Додо к полной женщине в очках, - я привела новенькую, княжну Джаваха.

При последних словах Додо гардеробная дама, или просто "гардеробша", как ее называли девушки-работницы, вскинула на меня глаза плверх очков, и все ее лицо расползлось в любезную улыбку.

- Пожалуйте, ваше сиятельство, милости просим, - сказала она.

Мне были неприятны и этот слащавый тон, и эта притрно-льстивая улыбка. Мельком взглянула я на Додо, желая убедиться, не смеется ли она надо мною. Но лицо девочки было по-прежнему бесстрастно и серьезно.

Грубое белье, уродливые прюнелевые ботинки и тяжелое, парусом стоящее камлотовое платье - все это показалось мне ужасно неудобным в первые минуты.

Пелеринка поминутно сползала на сторону, манжи (рукавчики), плотно завязанные тесемочками немного выше локтя, резали руки, а ноги поминутно путались в длинном подоле.

На обратном пути, проходя с тою же Додо мимо швейцарской, по дороге в класс я увидела высокую, статную фигуру отца за стеклянной дверью.

"Узнает папа или не узнает в этом новом одеянии свою Нину?" - мелькнула в моей голове быстрая, как молния, мысль, и с сильно забившимся сердцем я повернулась лицом к двери.

В ту же минуту широкая, радостная улыбка осветила лицо отца.

Он стремительно открыл стеклянную дверь, разделявшую нас, и, протянув вперед руки, громко и радостно крикнул:

- Нина!

Я упала в его объятия.

- Ну, что? ну, что? - спрашивал он, в то время как глаза его любовно и ласковг разглядывали меня.

- Нет, ты скажи мне, как ты узнал меня? как ты меня узнал, мой папа? - приставала я, смеясь сквозь слезы.

- Злая девочка, - с дрожю в голосе отвечал он, - неужели ты хоть одну минутку сомневалась, что твой папа не узнает своей джанночки?

О, нет, я не сомневалась! ни минуты не сомневалась! Я прильнула к нему и рассказывала ему быстро, быстро, словно боясь потерять время, о том, какой громадный наш иоститут, сколько в нем девочек, как добр наш батюшка, как ласкова maman и какой чудесный, за душу хватающий голосок у Варюши Чикуниной!

О том, как я мучилась одиночеством, как недобро обошлись со мною мои одноклассницы и как твердо решила я перейти в другой институт, - я промолчала.

Мне не хотелось опечалить беззаветно любящего меня отца...

И на его вопрос: хорошо ли тебе здесь, Нина? - я отвечала тверщо, без запинки:

- Да, мне хорошо, папа!..



Глава III



Последнее прости. Обыск



Это была маленькая, совсем маленькая книжечка, с белыми, чистыми страницами, но если посмотреть на свет, то на белых чистых страницах обрисовывались смешные фигурки маленьких карикатурных человечков.

Лидочка Маркова, или Крошка, как ее называли в классе, владелица книжечки, привезла ее из-за границы и показывала всем с особенной гордостью эту изящную и интересную вещицу.

И вдруг книжечка пропала.

Еще на уроке monsieur Ротье Крошка пересылала ее к Всбе Лер, которая не успела расмотреть ее в перемену. После урока мы вышли в коридор, пока проветривались классы. Внезапно подбежала к группе седьмушек красная, как зарево, Крошка, заявляя всем, что ее книжечка исчезла.

Поднялся гвалт невообразимый... Я не могла как следует понять, на чем порешили девочки, потому что в эту минуту передо мной появился важный, внушительного вида институтский швейцар Петр.

- К папаше пожалуйте! Их сиятельство внизу дожидаются, - возвестил он мне.

Сломя голову, перепрыгивая через три ступеньки, я бросилась в приемную.

Уже больше недели прошло со дня моего поступления в институт, а папа все еще жил в Петербурге. Сегодня он пришел в последний раз. В этот же вечер он должен был пуститься в обратный путь.

Я бросилась в его объятия... Мы говорили тихо-тихо, точно боясь, что нас услышат.

- Папа, ненаглядный мой, дорогой, - шептала я, обнимая его шею, - я буду хорошо учиться, буду стараться, для того чтобы ты мог гордиться мною!

- Спасибо, деточка, спасибо, но только не надрывай своих силенок... А лето опять вместе, да?.. Что передать Шалому? - улыбнулся он сквозь застилавшие его глаза слезы.

Мой отец - рубака и воин, смело водивший полк на усмирение восставшего аула, - теперь плакал при расставании со своей маленькой девочкой горькими, тяжелыми слезами!

- Вот, Нина, - сказал он, снимая с груди своей маленький золотой медальон, - носи на память о твоем папе и о покойном деде.

И, не дав мне опомниться, он надел мне его на шейную цепочку, на которой уже висел образок святой Нины, этот медальон с портретами покойной мамы и моим собственным, на котором я была изображена в костюме маленького джигита.

Отец отдал мне самую дорогую, самую близкую сердцу вещь!..

Мы крепко обнялись...

- Передай Барбале, Михако... Шалому... да, даже Шалому, он должен понять... что я люблю их крепко, крепко и буду думать о них постоянно... - с возрастающим волнением говорила я.

Миг разлуки приближался... И вдруг внезапно выплыл в моей памяти мой безумный поступок с бегством... Мне хотелось еще раз услышать из уст моего отца, что он вполне простил сумасшедшую маленькую Нину, и я тихонько, на ушко шепнула ему об этом, еще раз прося у него прощения.

- О, моя детка! - мог только произнести он в ответ и обнял меня крепко последним прощальным объятием...

Он был уже в швейцарской, а я все еще стояла на одном месте, не в силах двинуться, ни пошевелиться, так глубоко было охватившее меня волнение. И только увидя генеральское пальто моего отца в руках швейцара, я словно очнулась от моего столбняка, опрометью бросилась к нему и застыла без слез, без стона на его груди.

Горе, разрывавшее мое сердце, было слишком сильно, чтобы вылиться слезами... Я точно окаменела...

Как сквозь сон почувствовала я на своем лбу его благослочляющую руку, его поцелуи, смоченные слезами на моих щеках, и что-то точно сдавило клещами мою грудь и грло...

- До свтданья, Нинуша, до свиданья, крошка-джаным, до свиданья, чеми-потара, сакварелла!

И, еще раз поцеловав меня, он стремительно направился к выходу. Я видела, как удалялась его статная фигура, как он оглядывался надад, весь бледный, с судорожно подергивающимися губами, и только молча с мольбою протянула к нему руки. Он тоже оглянулся и в ту же минуту был снова подле.

- Нет, я так не уеду! - стоном вырвалось из его груди. - Ну, радость, ну, малюточка, хочешь - едем со мною?

Хочу ли я! Он спрашивал хочу ли я?.. О, Боже всесильный! Я готова была крикнуть ему, рыдая: "Да, да, возьми меня, возьми отсюда, мой дорол
Страница 24 из 32 Следующая страница