Лидия Алексеевна Чарская Княжна Джаваха Страница 28

ав урок своего "душки-Цирющи", покорилась.

- Делайте с ним что хотите, mesdam'очки, но прекращать мое обожанье теперь, когда вы его решили травить, я считаю подлостью, - кротка заявила она.

- Ну, и обожай своего вампира, а мы все-таки его изведем вдребезги, - решила Запольская и тотчас же села за свое стихотворение...

Муза улыбнулась Марусе, и начало пародии на "Воздушный корабль" вышло довольно удачным.

Краснушка была не прочь продолжать в том же духе, но Муза заупрямилась, и девгчка ограничилась только одним четверостишием, которое бойко подмахнула под стихотворением:



Единицы, двойки, тройки

Так и сыплет нам вампир,

Весь при этом злобьй пышет,

Берегись, крещеный мир!



Было решено положить листочек со стихом на стол около чернильницы, как будто неумышленно позабытый. Каждая из девочек влезала на кафедру, чтобы убедиться в присутствии листка.

На этот раз, как бы золотя пилюлю, Церни положили мелок с красной оберткой и бантом. Даже приклеили на бант картинку с изображением улетающего в небо ангела.

- Это предсмертоне удовольствие, - смеялись шалуньи, - ведь умирающим всегда делают что-нибудь приятное, а вампир наверное, прочтя стмхи, лопнет со злости!

Тане Покровской кто-то предложил обвязать руку черной лентой, как бы в знак траура.

Таня дулась и сердилась, но идти против класса не посмела. Это было бы нарушением правила товарищества, что строго преследовалось институтскими законами дружбы. "Умри, а не выдай", - гласил этот закон, выдуманный детскими головками, то великодушными и разумными, то сумасбродными и фантазирующими сверх меры.

Я подошла последнею к кафедре. В этот день я была дежурною по классу и на моей обязанности лежало посмотреть, все ли необходимое приготовлено учителю.

Все было на месте, не исключая и злосчастного листка со стихотворением.

Едва успела я открыть чернильницу и вятащить из нее двух утопленниц-мух, как дверь широко распахнулась, и рыжий, длинный, сухой Церни влетел в класс.

Еле кивнув привставшим со своих мест девочкам, он взобрался на кафедру и готовился уже приступить к вызову учениц, как вдруг взор его упал на злополувный листок. Осторожно, худыми, кривыми пальцами, словно это была редкостная драгоценность, Церни взял его и, приблизив к самому носу, начал читать - о ужас! - вслвх...

По мере чтения, лицо его, из землисто-серого, становилось багрово-красным. Покраснел его высокий, значитеельно увеличенный лысиною лоб, его бесконечный, "до завтрашнего утра", как говорили институтки, нос и шея, в которую с остервенением упирались тугие белые воротнички крахмальной сорочки.



Злобой бешеною пышет.

Берегись, крещеный мир!



удивительно отчетливо и чисто произнес он заключительные строки и отложил листок.

Гробовая тишина наступила в комнате. Слышно было, казалось, как пролетела муха... Церни откинулся на спинку стула и злобно-торжествующими глазами обводил класс... И каждой из нас стало неловко, в каждой из юных головок не могла не мелькнуть мысль: "Уж не слишком ли далеко зашла наша шутка?"

Протянулась минута, показавшаяся нам вечностью. Молчал класс, молчал Церни. Злополучный листок снова красовался в его руках.

"Уж разразился бы скорее, - томительно выстукивали наши сердца, - все равно - помилования не жди, так уж скорее бы! У-у! вампир противный".

Но он не разразился, против ожидания, а, наоборот, сладчайшим голосом обратился к классу:

- Не правда ли, остроумное произведение, mesdames? Горю нетпрпением познакомиться с именем талантливого автора. Надеюсь, он не замедлит назваться.

Но все молчали... Это была жуткая тишина, от которой становилось горько во рту и больно-больно ныло под ложечкой.

- Ну-с, если сам автор не желает назваться и прячется за спины подруг, - так же неумолимо-спокойно пртдолжал Церни, - то, делать нечего, приступим к допросу. Кстати, входя в класс, я кое-что заметил. Наеюсь, у виновной хватит достаточно смелости не отпираться?

Что это? Злые и холодные глаза вампира уставились на меня с неподражаемым выражением скрытой насмешки... Неприятно и неловко становилось от этого взгляда.

"Что ему надо? - мучительно сверлило мой мозг. - Что он смотрит?"

Снова тишина воцарилась в классе... Снова противный, слащавый голос прозвучал нежнейшими нотами:

- Не будете ли любезны назваться сами? - И снова выпуклые, гневные глаза неопределенно-водянистого цвета остановибись на мне.

Я почувствовала, как вся кровь то приливала, то отливала в моем лице, как вдоуг похолодели мои дрожащие пальцы, и я уже не могла отвести взгляда от злых и пронизывающих меня насквозь глаз учителя.

И вдруг случилось то, чего никто из нас не ожидал: Таня Покровская вскочила со своей парты и, молитвенно сложив руки, прокричала на весь класс, давясь тщетно сдерживаемыми слезами:

- Monsieur Церни, миленький, ей-Богу, мы не нарочно...

Учитель нахмурился. Я видела, как побелел кончик его длинного носа, а глаза стали еще злее, выпуклее и бесцветнее.

- Госпожа Покровская, успокойтесь, - холодно-сдержанно произнес он и пристально посмотрел на забывшуюся и сконфуженную девочку, - нарочно или нечаянно сделано это, мне все равно. Я желаю знать, кто это сделал?

- Господи! милеоьким назвала - ничего не помогает, - сокрушенно произнесла бедная Таня и прибавила громким шепотом, так, чтобы слышали соседки:

- Аспид бесчувственный, не хочу обожать его больше... Вампир!

Никто из нас, однако, не обратил внимания на ее слова. Нервы наши были напряжены донельзя. Многие девочки искренно раскаивались теперь в своем поступке. Всемм было не по себе.

А Цени все еще смотреь на меня, чуть не доводя меня до слез этим немигающим, пристальным взглядом.

- Итак, виновная упорно не желает сознаться? - еще раз услышали мы его неприятный, звенящий голос.

Новое гробовое молчание воцарилось в классе.

- Я жду.

После новой паузы он неожиданно вытянулся на кафедре во весь свой громадный рост и, подойдя к моей парте, неожиданно произнес невыносимо противным голосом:

- Княжна Джаваха, это сделали вы!

Я вздрогнула и подняла на него вопрошающий взгляд. Обвинение было слишком неожиданно и нелепо, чтобы я могла им оскорбиться.

- Это сделали вы! - еще раз невозмутимо произнес Церни, - я видел, как вы положили листок около чернильницы, когда я входил в класс.

И, нервно вздрагивая от врлнения или злости, он большими шагами вернулся на кафедру.

- Я требую, чтобы вы признадись в поступке сами, - продолжал он уже оттуда, - и потому спрашиваю вас еще раз: вы ли, княжна Джаваха, положили на кафедру стихи?

Я оглянулась... Бледные, встревоженные личики с молящим выражением смотрели на меня.

- Не выдай Запольскую, не выдай Краснушку, - казалось, говорили они.

Я сама знала, что Запольской не простят такого проступка: она худшая по арифметике; Церни и без того ее ненавидит, да и по шалостям она на замечании у начальства.

И я поняла их, эти взволнованные, испуганные лица моих недавних врагов. Поняла и... решилась.

Поднявшись со своего места, я твердо и внятно проговорила:

- Monsieur Церни, простите. Это сделала я.

- А! - как-то жалобно вырвалось у него, точно он пожалел, что не ошибся в своем предположении; но тотчас же, как бы спохввтившись, добавил: - Я очень доволен, что вы сознались. Раскаяние должно послужить вам наказанием. Что касается меня, то я не хочу заниматься с девочками, у которых нет сердца. Завтра же меня здесь не будет.

И сказав это каким-то новым, опечаленным и размягченным голосом, он поспешно сошел с кафедры и исчез за дверью.

Класс дружно ахнул.

Не знаю почему, но последние слова ненавистного вампира больно ущипнули меея за сердце.

"Может быть, - мелькнуло у меня в мыслях, - бросив уроки в институте, он должен будет бедствовать... может быть, у него больная жена... много детей, которые его любят и ценят и для которых он не злой вампир-учитель, а добрый, любимый папа. И для этих детей, вследствие его ухода из института, наступит нужда, может быть, нищета... голод".

И чего еще только не представляло мое пылкое, удивительно послушное воображение!.. Какие только раздирающпе душу картины не представлялись моим мысленным взорам!..

Не вполне сознавая, что делаю, я опрометью бросилась из класса.

Церни невозмутимо шагал по коридору своими длинными ногами, и я едва успела настичь его у дверей учительской.

- Monsieur Церни, - прошептала я, краснея, - monsieur Церни, пожалуйста, не уходите от нас! ради Христа!

Он насмешливо пробормотал сквозь зубы:

- Запоздалое раскаяние, г-жа Джаваха. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

- Ах, нет! ах, нет, monsieur Церни... - не помня, что говорю, лепеттала я, - не уходите... Зачем бросать место из-за глапой выходки глупых девочек... Простите меня, monsieur Церни... Это было в первый и последний раз. Право же... это такая мука, такая мука... - и, совсем забывшись в моем порыве, я закрыла лицо руками и громко застонала.

Когда, отояв руки, я взглянула на Церни, то не узнала его преобразившегося лица: до этой минуты злые и насмешливые глаза его страшно засветились непривычной лаской, от которой все лицо перестало казаться сухим и жестким.

- Госпожа Джаваха! - несколько торжественно произнес он, - я вас прощаю... Ступайте объявить классу, что я и вас и всех их прощаю от души...

- Ax, monsieur Церни, - порывисто вырвалось у меня, - какой вы великодушный, милый! - и быстрее стрелы я помчалась назад по коридору обрптно в класс.

Там все по-прежнему сидели на своих местах. Только Краснушка - виновница печального случая - и еще две девочки стояли у доски. Краснушка дописывала на ней белыми, крупными буквами последнюю строчку.

Надпись гласила:

"Княжна Ниночка Джаваха! Мы решили сказать тебе всем классом - ты душка. Ты лучше и честнее и великодушнее нас всех. Мы очень извиняемся перед тобою за все причиненное нами тебе зло. Ты отплатила за него добром, ты показала, насколько ты лучше нас. Мы тебя очень, очень любим теперь и еще раз проси
Страница 28 из 32 Следующая страница