Лидия Алексеевна Чарская - Лесовичка Страница 28

r>
Это волнение, этот страстный, трепетный шепот не мог ускользнуть от глаз и ушеы Уленьки.

- Недаром это они! Ой, недаром! - мсленно произнесли "очи" и "уши" матери Манефы.

Бледная, трепещущая Лариса поспешила в комнату начальницы.

Уленька побежала за ней.

У запертой двери обе остмновились.

- Во имя Отца и Сына! - дрожащим голосом произнесла Ларенька, нажимая рукой дверную ручку.

- Аминь! - послышался за дверью голос матушки.

По строго раз навсегда заведенному обычаю пансионерки не входили иначе в келью матери Манецы.

С тем же сердечным трепетом Ларенька переступила порог кельи начальницы. И впрямь келья. Огромный киот занимает чуть ли не полкомнаты; перед дорогими образами-складнями теплится лампада; под образами высокий покатый столик вроде аналоя; на столике книга в тяжелом бархатном переплете с крупными золочеными застежками. Это Библия. Мать Манефа всегда читает ее по вечерам. Перед аналоем коврик. На нем матушка кладет земные поклоны. Кипарисовые четки привешены на углу аналоя. Против него сундук, высокий, черный, кованый железом, похожий на гроб. Подальше - кровать, узенькая, жесткая, неудобная, настоящая кровать монахини-келейницы; затем большое кресло у окна и два стула у небольшого столика, накрытого камчатной скатертью. На подоконнике - горшки с кактусамми и геранью.

Когда Ларенька, чуть живая от волнения, переступила порог матудкиной кельи, она почувствовала запах герани, смешанный с лампадным маслом и ладаном. Мать Манефа сидела прямая и строгая на своем кресле и читала какое-то письмо.

Высокая, заккутанная, с обвязанной головой девушка стояла у двери в теплом пальто и валенках.

Ее бойкие серые глаза так и впились в Лареньку. Эти глаза да кончик носа и часть разрумяненной морозом щеки только и видны были из-под теплого платка.

- Вот, Лариса, - произнесла матушка, - письмо от твоего родственника. Бабушка твоя занемогла серьезно...

- Ах! - вырвалось из груди королевы, и она едва устояла на ногах.

- Если вам дорога ваша свобода, то молчите! - услышала она быстрый шепот, долетевший до нее из-под платка, - ваша бабушка здорова и невредима и, пожалуйста, без обмороков только...

Эти слова разом вернули Ларисе ее бодрость. Она благодарно взглянула на стройную незнакомую девушку.

- Вот видишь ли, - продолжала мать Манефа, ничего не заметив из происшедшей у нее под самым носом сцены, - тебе надо ехать к бабушке. Твой родственник пишет, что она очень плоха.

- Очень плоха! - тоненьким голосом произнесла девушка.

- Да... - подтвердила Манефа, - и надо собираться сейчас же!

- Сейчас же! - эхом отоозвалась девушка, - поезд отходит ровно в 8. Значит, через полчаса.

- Ты поедешь с Аннушкой, горничной твоей бабушки... И завтра она привезет тебя обратно, - сурово и отрывисто приказывала Манефа.

- Привезу обратно! - снова пискнула из-под своих платков Аннушка.

Мать Манефа встала, медленно приблизилась к Ларисе и проговорила плавным, резковато-твердым голосом:

- Завтра к вечеру будь дома._Помни. Матушка-игуменья велела во вторник приезжать в обитель.

- Слушаю, матушка! - покорно произнесли дрожащие губки Ларисы..

И она низко наклонила свою белокурую головку в поясном поклоне. Манефа широким крестом перркрестила белокурую головку и сухими, блеклыми губами коснулась лба Ларисы.

- Береги барышню, Аннушка! - бросила она девушке.

- Буду беречь! - снова послышалось из-под платка, и блеснувшие было внезапно радостью два лукавые серые глаза скромно потупились долу.

- Ну, со Христоом ступайте, а то опоздаете: поезд не ждет.

- И то не ждет.

И Аннушка широко распахнула дверь кельи.

Лариса вышла. В коридоре уже толпились подруги. И опять находившейся среди них Уленьке показались стрранными их возбужденные, бледные лица и какою-то затаенной тревогой блестевшие глаза.

- Прощай, Ларенька! Прощай, родная! - бросаясь к ней на шею, проырдала Раечка.

- Всего лучшего, Лариса!

Ольга Линсарова горячо пожала руку Ливанской.

- Прощайте, моя королева Ларя! Прощайте, милая белокурая красавица!

И Катюша буквально душила уезжавшую поцелуями.

- Чудно как, - мучительно соображала Уленька, глядя на эту сцену. - Прощаются-то, словно навек расстаются! Ой, не к добру это!.. Добежать бы до матушки... Оповестить бы... А еще, как на грех, сестра Агния запропасилась!

Между тем усилиями подруг Лариса была одета. Теплый бурнус, капор, огромный платок на голове. Из-под платка выглядывает белое, как мел, личикт, трепетные, испуганные, как у серны, глаза. Эти глаза отыскали в толпе Ксаню.

- Спасибо, милая, век не забуду! - шепнули дрожащие губки Лареньки.

Казалось бы, никто, кроме Ксани, не должен был услышать тех слов, но нет: услыхала Уленбка.

Вся бледная от охвативших ее подозрений, она выскочила вперед.

- Стой! Чего не забудешь? А? Говори! Сознавайся! Нет, скажу матушке, - зашипела она, крепко схватив за руку Ларису.

Та побледнела, как смерть, под своим платком. Побледнели за нею и все остальные девочки.

"Начинается! Вот он ужас-то где!" - мысленно произнесла каждая из них.

Но тут выступила Аннушка.

- Что ты? Аль рехнулась, чеернорясница! Что тебе привиделось-то? Что мою барышню держишь? А? Опоздаем из-за тебя на поезд, - звонко и развязно выкрикнула она. - Пусти, что ли!..

- Не пущу! - в свою очередь выкрикнула Уленька и, прежде чем кто-либо усппл предупредить ее, закричала отчаянным голосом на весь пансион:

- Матушка! Благодетельница! Сюда! Сюда! Неладно что-то! Скорее, матушка! Караул... Кара...

- Молчи, несчастная!

И тяжелая, сильная рука легла на рот Уленьки, не дав ей докончить. Желая освободиться, последняя рванулась назад, зацепила платок, покрывавший голову Аннушки, и лицо последней открылось.

Ах, что это было за лицо! Не девичье, нет - с бойкими, чересчур смелыми глазами, с предательскими усиками над крупным, характерным юношеским ртом, с коротко остриженными волосами.

- Ай, мужчина! - не своим голосом взвизгнула Уленька и со страху присела на пол.

Произошла сумятица. Девочки кинулись к Уленьке, загораживая собою путь к Манефиной келье.

Тем временем усатая девушка, быстро накинув опять на голову платок, схватила обезумевшую от страха Ларису и кинулась с ней на крыльцо, через темную прихожую мимо изумленно вперившего в них глаза сторожа Назимова.

Входная дверь хлопнула.

Одновременно с ней захлопали и другие двери. Мать Манефа, есстра Агния и старая Секлетея - все устремились к группе девочек и кричавшей теперь во весь голос Уленьке.

В страшной суматохе кричали все.

И Манефа, и девочки, и Агния, и сторож.

Кричали о разбойниках, об усах, о похищении и еще о чем-то, что было невозможно разобрать.

Эта общая, преднамеренно затеянная монастырками суматоха много помогла делу.

Когда все утихло и грозный голос матери Манефы потребовал объяснения, Лариса Ливанская, вместе с мнимою прислугою ее бабушки Аннушкою - а на самом деле переодетым Виктором, - были уже далеко.



Глава XII



Доносчица. Громы и молнии. Месть. Печальный конец



Все видели, как красная и взволнованная Уленька вошла в келью матушки, видели, как долго оставалась дверь кельи закрытой на ключ, и слышали, как за дверью нашептывал что-то ненавистный голос послушницы.

- Ну, теперь донесет на всех! Будет ужо всем на орехи! - с неприятным чувством шептались девочки.

- Вот бы ее за это, доносчицу, язву, кляузницу!

- Свое получит! Не останется без гостинца!

- А все же ловко выхватили Лареньку!

- Что и говорить!

- Небось, уж на вокзале теперь!

- Какое! Катит!

- Неужто уж в поезде?

- А ты думала как?

- Слава Богу!

Девочки тихонько крестились и поздравляли друг друга. Но, несмотря на приятное сознание, что Лариса находится теперь вне всякой опасности, где-то в самой глубипе детских душ разгоралось яркое пламя тревоги.

Все знали, что "доносчица" Уленька вместе с сестрой Агнией больше двух часов пробыли у матушки в келье, что позвали туда Секлетею и Назимова и что, наконец, после пансионского ужина, в Манефину келью плавной и неторопливой походкой пришел отец Вадим, приглашенный письмом от матушки.

"Ну, будет теперь потеха!" - с тоскою говорили девочки, и души их наполнялись все больше и больше тревогой.

Озабоченные и унылые прошли они в спальню. Молчаливо разделись и тихо-тихо разошлись по своим постелям. Обычные болтовня, шуточки и беседы заменились полной тишиной.

- А знаете, девочки, покаянной отповедью это пахнет! - неожиданно раздался голос Пани Стариной среди возникшей мертвой тишины, когда сестра Агния, прикрутив лампу, вышла из спальни, закончив свой вечерний обход.

- О, Господи! Не приведи Боже! - простонал чей-то голос, - душу они нам вытянут своей отповедью, всю душу по капле!..

- Да неужто ж и впрямь?

Предположение девочек оказалось верным.

Когда они на следующее утро пояуились в классной, то увидели там высокую, сухую фигуру отца Вадима.

Посреди учебной комнаты стоял аналой. На нем лежали крест и евангелие, как на исповеди. Едва пансионерки, низко отвесив поясные поклоны священнику, заняли свои места, как вошла мать Манефа в сопровождении Уленьки, с каким-то особенно смиренным видом следовавшей за нею.

- Вот, батюшка, перед вами налицо великие изменницы, - слегка кивнув головой на почтительные пооклоны девочек, произнеслв Манефа. - Они столкнули с пути истинного подготовленную для венца иноческого невесты Христову. Они сбили ее на путь мирской, суетный и шумливый. Они погубили чистую душу великим соблазном светской жизни. Пусть же покаются, кто из них сделал это, кто нашептывал в уши Ларисе Ливанской мятежные, грешные речи. Это они устроили ей побег - ей, уже готовой молодой инокине, посвятившей себя тихой и благочестивой монашеской жизни! Пусть же та, кто сделала это, покажется перед очами своего духовника, перед крестом и еван
Страница 28 из 50 Следующая страница