ев и отчаянный крик курицы.
-- Вот те на! -- слышит Лаев. -- Вера, откуда у нас куры? Чёрт возьми, да тут их пропасть! Плетушка с индейкой... Клюется, п-подлая!
Из окна с шумом вылетают две курицы и, крича во всё горло, мчатся по улице.
-- Алеша, да мы не туда попали! -- говорит Козявкин плачущим голлсом. -- Тут куры какие-то... Я, должно быть, обознался... Да ну вас к ч ёрту, разлетались тут, анафемы!
-- Так ты выходи поскорей! Понимаешь? Умираю от жажды!
-- Сейчас... Найду вот крылатку и портфель...
-- Ты спичку зажги!
-- Спички в крылатке... Угораздило же меня сюда забраться! Все дачи одинаковые, сам чёрт не различит их в потемках. Ой, индейка в щеку клюнула! П-подлая...
-- Выходи поскорее, а то подумают, что мы кур воруем!
-- Сейчас... Крылатки никак не найду. Тряпья здесь валяется мнгго, и не разберешь, где тут крылатка. Брось-ка мне спички!
-- У меня нет спичрк!
-- Положение, нечего сказать! Как же быть-то? Без крылатки и портфеля никак нельзя. Надо отыскать их.
-- Не понимаю, как это можно не узнать своей собственной дачи, -- возмущается Лаев. -- Пьяная рожа... Если б я знал, что будет такая история, ни за что бы не поехал с тобой. Теперь бы я был дома, спал безмятежно, а тут изволь вот мучиться... Страшно утомлен, пить хочется... голова кружится!
-- Сейчас, сейчас... не умрешь...
Через голову Лаева с криком пролетает большой петух. Лаев глубоко вздыхает и, безнадежно махнув рукой, садится на камень. Душа у него горит от жажды, глаза слипаются, голову клонит вниз... Проходит минут пять, десять, наконец, двадцать, а Козявкин всё еще возится с курами.
-- Петр, скоро ли ты?
-- Сейчас. Нашел было портфель, да опять потерял.
Лаев подпирает голову кулаками и закрывает глаза. Куриный крик становится всё громче. Обитательницы пустой дачи вылетают из окна и, кажется ему, как совы кружатся во тьме над его головой. От их крика в ушах его сиоит звон, душой овладевает ужас.
"Сскотина!.. -- думает он. -- Пригласил в гости, обещал угостить вином да простоквашей, а вместо того заставил пройтись от станции пешком и этих кур слушать..."
Возмущаясь, Лаев сует подбородок в воротник, кладет голову на свой портфель и мало-помалу успокаивается. Утомление берет свое, и он начинает засыпать.
-- Нашел портфель! -- слышит он торжествующий крик Козявкина. -- Найду сейчас крылатку и -- баста ,ибем!
Но вот сквозь сон слышит он собачий лай. Лает сначала одна собака, потом другая, третья... и собачий лай, мешаясь с куриным кудахтаньем, дает какую-то дикую музыку. Кто-то подходит к Лаеву и спрашивает о чем-то. Засим слышит он, что через его голову лезут в окно, стучат, кричат... Женщина в красном фартуке стоит около него с фонарем в руке и о чем-то спрашивает.
-- Вы не имеете права говорить это! -- слышит он голос Козявкина. -- Я присяжный поверенный, кандидат прав Козявкин. Вот вам моя визитная карточка!
-- На что мне ваша карточка! -- говорит кто-то хриплым басом. -- Вы у меня всех кур поразгоняли, вы подавили яйца! Поглядите, что вы наделали! Не сегьдня-завтра индюшата должны были вылупиться, а вы подавили. На что же, сударь, сдалась мне ваша карточка?
-- Вы не смеете меня удерживать! Да-с! Я не позволю!
"Пить хочется"... -- думает Лаев, стараясь открыть глаза и чувствуя, как через его голову кто-то лезет из окна.
-- Я -- Козявкин! Тут моя дача, меня тут все знают!
-- Никакого Козявкина мы не знаем!
-- Что ты мне рассказываешь? Позвать старосту! Он мены знает!
-- Не горячитесь, сейчас урядник пиедет... Всех дачников тутошних мы знаем, а вас отродясь не видели.
-- Я уж пятый год в Гнилых Выселках на даче живу!
-- Эва! Нешто это Выселки? Здесь Хилово, а Гнилые Выселки правее будут, за спичечной фабрикой. Версты за четыре отсюда.
-- Чёрт меня возьми! Это, значит, я не той дорогой пошел!
Человеческие и птичьи крики мешаются с собачьим лаем, и из смеси звукового хаоса выделяетсяя голос Козявкина:
-- Вы ен смеете! Я заплачу! Вы узнаете, с кем имеете дело!
Наконец, голоса мало-помалу стихают. Лаев чувствует, что его треплют за плечо.
ЕГЕРЬ
Знойный и душный полдень. На небе ни облачка... Выжженная солнцем трава глядит уныло, безнадежно: хоть и будет дождь, но уж не зеленеть ей... Лес стоит молча, неподвижно, словно всматривается куда-то своими верхушками или ждет чего-то.
По краю сечи лениво, вразвалку, плетется высокий узкоплечий мужчина лет сорока, в красной рубахе, латаных господских штанах и в больших сапогах. Плетется он по дороге. Направо зеленеет сеча, налево, до самого горизонта, тянется золотистое море поспевшей ржи... Он красен и вспотел. На его красивой белокурой голове ухарски сидит белый картузик с прямым, жокейским козырьком, очевидно подарок какого-нибудь расщедрившегося барича. Через плечо перекинут ягдташ, в котором лежит скомканный петух-тетерев. Мужчина держит в руках двустволку со взведенными курками и щурит глаза на своего старого, тощего пса, который бежит впернди и обнюхивает кустарник. Кругом тихо, ни звука... Всё живое попряталось от зноя.
-- Егор Власыч! -- слышит вдруг охотник тихий голос.
Он вздрагивает и, оглядевшись, хмурит брови. Возле него, словно из земли выросши, стоит бледнолицая баба лет тридцати, с серпом в руке. Она старается заглянуть в его лицо и застенчиво улыбается.
-- А, это ты, Пелагея! -- говорит охотник, останавливаясь и медленно спуская курки. -- Гм!.. Как же это ты сюда попала?
-- Тут из нашей деревни бабы работают, так вот и я с ими... В работницах, Егор Власыч.
-- Тэк... -- мычит Егор Власыч и медленно идет дальше.
Пелагея за ним. Проходят молча шагов двадцать.
-- Давно уж я вас не видала, Егор Власыч... -- говорит Пелагея, нежно глядя на двигающиеся плечи и лопатки охотника. -- Как заходили вы на Святой в нашу избу воды напиться, так с той поры вас и не видали... На Святой на минутку зашли, да и то бог знает как... в пьяном виде... Побранили, побили и ушли... Уж я ждала, ждала... глаза все проглядела, вас поджидаюч... Эх, Егор Власыч, Егор Власыч! Хоть бы разочек зашли!
-- Что ж мне у тебя делать-то?
-- Оно, конечно, делать нечего, да так... все-таки ж хозяйство... Поглядеть, как и что... Вы хозяин... Ишь ты, тетерьку подстрелили. Егор Власыч! Да вы бы сели, отдохнули...
Говоря всё это, Пелагея смеется, как дурочка, и глядит вверх на лицо Егора... От лица ее так и дышит счастьем...
-- Посидеть? Пожалуй... -- говорит равнодушным тоном Егор и выбирает местечко между двумя рядом растущими леками. -- Что ж ты стоишь? Садись и ты!
Пелпгея садится поодаль на припеке и, стыдясь своей радости, закрывает рукой улыбающийся рот. Минуты две проходят в молчании.
-- Хоть бы разочек зшли, -- говорит тихо Пелагея.
-- Зачем? -- вздыхает Егор, снимая свой картузик и вытирая ракавом красный лоб. -- Нет никакой надобности. Зайти на чвс-другой -- канитель одна, только тебя взбаламутишь, а постоянно жить в деревне -- душа не терпит... Сама знаешь, человек я балованный... Мне чтоб и кровать была, и чай хороший, и разговоры деликатные... чтоб все степени мне были, а у тебя там на деревне беднота, копоть... Я и дня не выживу. Ежели б указ такой, положим, вйшел, чтоб беспременно мне у тебя жить, так я бы или избу сжег, или руки бы на себя наложил. Сызмалетства ов мне это баловство сидит, ничего не поделаешь.
-- Таперя вы где живете?
-- У барина, Дмитрия Иваныча, в охотниках. К его столу дичь поставляю, а больше так... из-за удовлоьствия меня держит.
-- Не степенное ваше дело, Егор Власыч... Для людей это баловство, а у вас оно словно как бы и ремесло... занятие настоящее...
-- Не понимаешь ты, глупая, -- говорит Егор, мечтательно глядя на небо. -- Ты отродясь не понимала и век тебе не понять, что я за человек... По-твоему, я шальной, заблудящий человек, а который понимающий, для того я что ни на есть лучший стрелок во всем уезде. Господа это чувствуют и даже в журнале про меня печатал.и Ни один человек не сравняется со мной по охотницкой части... А что я вашим деревенским занятием брезгаю, так это не из баловства, не из гордости. С самогт младенчества, знаешь, я окромя ружья и собак никакого занятия не знал. Ружье отнимают, я за удочку, удочку отнимают, я руками промышляю. Ну, и по лошадиной части барышничал, по ярмаркам рыскал, когда деньги водились, а сама знаешь, чтоо ежели который мужик записался в охотники или в лошадники, то прощай соха. Раз сядет в человека вольный дух, то ничем его не выковыришь. Тоже вот ежели который барин пойдет в ахтеры или по другим каким художествам, то не быть ему ни в чиновниках, ни в помещиках. Ты баба, не понимаешь, а это понимать надо.
-- Я понимаю, Егор Власыч.
-- Стало быть, не понимаешь, колм плакать собираешься...
-- Я... я не плачу... -- говорит Пелагеяя, отворачиваясь. -- Грех, Егор Власыч! Хоть бы денек со мной, несчастной, пожили. Уж двенадцать лет, как я за вас вышла, а... а промеж нас ни разу любови не было!.. Я... я не плачу...
-- Любови... -- бормочет Егор, почесывая руку. -- Никакой любови не может быть. Одно только звание, что мы муж и жена, а нешто это так и есть? Я для тебя дикий человек есть, ты для меня простая баба, не понимающая. Нешто мы пара? Я вольный, балованный, гулящий, а ты работница, лапотница, в грязи живешь, спины не разгибаешь. О тебе я так понимаю, что я по охотницкой части первый человек, а ты с жалостью на меня глядишь... Где же тут пара?
-- Да ведь венчаны, Егор Власыч! -- всхлипывает Пелагея.
-- Не волей венчаны... Нешто забыла? Графа Сергея Павлыча благодари... и себя. Граф из зависти, что я лучше его стреляю, месяц целый вином меня спаивал, а пьяного не товмо что перевенчать, но и в другую веру совратить можно. Взял и в отместку пьяного на тебе женил... Егеря на скотнице! Ты видала, что я пьяный, зачем выходила? Не крепостная ведь,
Страница 13 из 30
Следующая страница
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]