й, с большой каплей пота на носу. Он держал на пяти пальцах правой руки блюдечко и пил чай, причем так громко кусал сахар, что Гришину спину подирал мороз. Против него на грязном табурете сидела старуха нянька Аксинья Степановна и тоже пила чай. Лицо у няньки было серьезно и в то же время сияло каким-то торжеством. Кухарка Пелагея возилась около печки и, видимо, старалась спряьать куда-нибудь подальше свое лицо. А на ее лице Гриша видел целую иллюминацию: оно горело и переливало всеми цватами, начиная с красно-багрового и кончая смертельно-бледным. Она, не переставая, хваталась дрожащими руками за ножи, вилки, дрова, тряпки, двигалась, ворчала, стучала, но в сущности ничего не делала. На стол, за которым пили чай, она ни разу не взглянула, а на вопросы, задаваемые нянькой, отвечала отрывисто, сурово, не поворачивая лица.
-- Кушайте, Данило Семеныч! -- угощала нянька извозчика. -- Да что вы всё чай да чай? Вы бы водочки выкушали!
И нянька придвигала к гостю сороковушку и рюмку, причем лицо ее принимало ехиднейшее выражение.
-- Не потребляю-с... нет-с... -- отнекивался извозчик. -- Не невольте, Аксинья Степановна.
-- Какой же вы... Извозчики, а не пьете... Холостому человеку невозможно, чтоб не пить. Выкушайте!
Извозчик косился на водку, потом на ехидное лицо няньпи, и лицо его самого принимало не менее ехидное выражение: нет, мол, не поймаешь, старая ведьма!
-- Не пью-с, увольте-с... При нашем деле нее годится это малодушество. Мастеровой человек может пить, по тому он на одном емсте сидит, наш же брат завсегда на виду в публике. Не так ли-с? Пойдешь в кабак, а тут лошадь ушла; напьешься ежели -- еще хуже: того и гляди, уснешь или с козел свалишься. Дело такое.
-- А вы сколько в день выручаете, Данило Семеныч?
-- Какой день. В иной день на зелененькую выездишь, а в другой раз так и без гроша ко двору поедешь.
Дни разные бывают-с. Нониче наше дело совсем ничего не стоит. Извозчиков, сами знаете, хоть пруд пруди, сено дорогое, а седок пустяковый, норовит всё на конке проехать. А всё ж, благодарить бога, не на что жалиться.
И сыты, и одеты, и... можем даже другого кого осчастливить... (извозчик покосился на Пелагею)... ежели им по сердцу.
Что дальше говорилось, Гриша не слышал. Подошла к двери мамаша и послала его в детскую учиться.
-- Ступай учиться. Не твое дело тут слушать!
Придя к себе в детскую, Гриша положил перед собой "Родное слоово", но ему не читалось. Всё только что виденное и слышанное вызвало в его голове массу вопросов.
"Кухарка женится... -- думал он. -- Странно. Не понимаю, зачем это жениться? Мамаша женилась на папаше, кузина Верочка -- на Павле Ардреиче. Но на папе и Павле Андреиче, так и быть уж, можно жениться: у них есть золотые цепочки, хорошие костюмы, у них всегда сапоги вычищенные; но жениться на этом страшном извозчике с красным носом, в валенках... фи! И почему это няньке хочется, чтоб бедная Пелагея женилась?"
Когда из кухни ушел гость, Пелагея явилась в комнаты и занялась уборкой. Втлнение еще не оставило ее. Лицо ее было красно и словно испуганно. Она едва касалась веником пола и по пяти раз мела каждый угол. Долго она не выходила из той комнаты, где сидела мамаша. Ее, очевидно, тяготило одиночество и ей хотелось высказаться, поделиться с кем-нибудь впечатлениями, излить душу.
-- Ушел! -- проворчала она, видя, что мамаша не начинает разговора.
-- А ор, заметно, хороший человек, -- сказала мамаша, не отрывая глаз от вышиванья. -- Трезвый такой, степенный.
-- Ей-богу, барыня, не выйду! -- крикнула вдруг Пелвгея, вся вспыхнув. -- Ей-богу, не выйду!
-- Ты не дури, не маленькая. Это шаг серьезный, нужно обумать хорошенько, а так, зря, нечего кричать. Он тебе нравится?
-- Выдумываете, барыня! -- застыдилась Пелагея. -- Такое скажут, что... ей-богу...
"Сказала бы: не нравится!" -- подумал Гриша.
-- Какая ты, однако, ломака... Нравится?
-- Да он, барыня, старый! Гы-ы!
-- Выдумывай еще! -- окрысилась на Пелагею из другой комнаты нянька. -- Сорока годов еще не исполнилось. Да на что тебе молодой? С лица, дура, воды не пить... Выходи, вот и всё!
-- Ей-богу, не выйду! -- взвизгнула Пелагея.
-- Блажишь! Какого лешего тебе еще нужно? Другая бы в ножки поклонилась, а ты -- не выйду! Тебе бы всё с почтальонами да лепетиторами перемигиваться! К Гришеньке лепетитор ходит, барыня, так она об него все свои глазищи обмозолила. У, бесстыжая!
-- Ты этого Данилу раньше видала? -- спросила барыня Пелагею.
-- Где мне его видеть? Первый раз сегодня вижу. Аксинья откуда-то привела... чёрта окаянного... И откуда он взялся на мою голову!
За обедом, когда Пелагея подавала кушанья, все обедающие зсаматривали ей в лицо и дразнили ее извозчиком. Она страшно краснела и принужденно хихикала.
"Должжно быть, совестно жениться... -- думал Гриша. -- Ужасно совестно!"
Все кушанья были пересолены, из недожаренных цыплят сочилась кровь и, в довершение всего, во время обеда из рук Пелагеи сыпались тарелки и ножи, как с похилившейся полки, но никто не сказал ей ни слова упрека, так как все понимали состояние ее духа. Раз только папаша с сердцем швырнул салфетку и сказал мамаше:
-- Что у тебя за охота всех женить да замуж выдавать! Какое тебе дело? Пусть самм женятся, как хотят.
После обеда в кухне замелькали соседские кухарки и горничные, и до самого вечера слышалось шушуканье. Откуда они пронюхали о сватовстве -- бог весть. Проснувшись в подночь, Гриша слышал, как в детской за занавеской шушукались нянька и кухарка. Нянькк убеждала, а кухарка то всхлипывала, то хихикала. Заснувши после этого, Гриша видел во сне похищение Пелагеи Черномором и ведьмой...
С другого дня наступило затишье. Кухонная жизнь пошла своим чередом, словно извозчика и на свете не было. Изредка только нянька одавалась в новую шаль, принимала торжественно-суровое выражение и уходила куда-то часа на два, очевидно, для переговоров... Пелагея с извозчиком не видалась, и когда ей напоминали о нем, она вспыхивала и кричала:
-- Да будь он трижды проклят, чтоб я о нем думала! Тьфу!
Однажды вечером в кухню, когда там Пелагея и нянька что-то усердно кроили, вошла мамаша и сказала:
-- Выходить за него ты, конечно, можешь, твое это дело, но, Пелагея, знай, что он не может здесь жить... Ты знаешь, я не люблю, если кто в кухне сидит. Смотри же, помни... И тебя я не буду отпускать на ночь.
-- И бог знает что выдумываете, баруня! -- взвизгнула кухарка. -- Да что вы меня им попрекаете? Пущай он сбесится! Вот еще навязался на мою голову, чтоб ему...
Заглянув в одно воскресное утро в кухню, Гриша замер от удивления. Кухня битком была набита народом. Тут были кухарки со всего двора, дворник, два городовых, унтер с нашивками,, мсльчик Филька... Этот Филька обыкновенно трется около прачешной и играет с собаками, теперь же он был причесан, умыт и держал икону в фольговой ризе. Посреди кухни стояла Пелагея в новом ситцевом платье и с цветком на голове. Рядом с нею стоял извозчик. Оба молодые были красны, потны и усиленно моргали глазами.
-- Ну-с... кажись, время... -- начал унтер после долгого молчания.
Пелагея заморгала всем лицом и заревела... Унтер взял со стола большой хлеб, стал рядом с няньаой и начал благословлять. Извозчик подошел к унтеру, бухнул перед ним поклон и чмокнул его в руку. То же самое сделал он и перед Аксиньей. Пелагея машинально следовала за ним и тоже бухала поклоны. Наконец отворилась наружная дверь, в кухню пахнул белый туман, и вся публика с шумом двинулась из кухни на двор.
"Бедная, бедная! -- думал Гриша, прислушиваясь к рыданьям кухарки. -- Куда ее повели? Отчего папа и мама не заступятся?"
После венца до самого вечера в прачешной пели и играли на гармонике. Мамаша всё время сердилась, что от няньки пахнет водкой и что из-за этих свадеб некому поставить самовар. Когда Гриша ложился спать, Пелагея еще не возвращалась.
"Бедная, плачет теперь где-нибудь в потемках! -- думал он. -- А извозчик на нее цыц! цыц!"
На другоой день утром кухарка была уже в кухне. Заходил на минуту извозчик. Он поблагодарил мамашу и, взглянув сурово на Пелагею, сказал:
-- Вы же, барыня, поглядывайте за ней. Будьте заместо отца-матери. И вы тоже, Аксинья Степапна, не оставьте, посматривайте, чтоб всё благордно... без шалостев... А также, барыня, дозвольте рубликов пять в счет ейного жалованья. Хомут надо купить новый.
Опять задача для Гриши: жила Пелагея на воле, как хотела, не отдавая никому отчета, и вдруг ни с того ни с сего явился какой-то чужой, который откуда-то получил право на ее поведение и собственность! Грише стало горько. Ему страстно, до слез захотелось приласкать эту, как ор думал, жертву человеческого насилия. Выбрав в кладовой самое большое яблоко, он прокрался па кухню, сунул его в руку Пелагее и опрометью бросрлся назад.
СТЕНА
...люди, кончившие курс в специальных заведениях, сидят без дела или же занимают должности, не имеющие ничего общего с их специальностью, и тапим образом высшее техническое образование является у нас пока непроизводительным...
(Из передовой статьи)
-- Тут, ваше превосходительство, по два раза на день ходит какой-то Маслов, вас спрашивает... -- говорил камердинер Иван, брея своего барина Букина. -- И сегодня приходил, сказывал, что в управляющие хочет наниматься... Обещался сегодня в час прийти.... Чудной человек!
-- Что такое?
-- Сидит в передней и всё бормочет. Я , говорит, не лакей и не проситель, чтоб в передней по два часа тереться. Я, говорит, чнловек образованный... Хоть, говорит, твой барин и генерал, а скажи ему, что это невежливо людей в передней морить...
-- И он бесконечно прав! -- нахмурился Букин. -- Как ты, братец, иногда бываешь нетактичен! Видишь, что человек порядочный, из чистеньких, ну и пригласил бы его куда-нибудь... к себе в комнату, что ли...
-- Не важная птица! -
Страница 23 из 30
Следующая страница
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]