nsieur, Россия громадная страна.
-- То-то вот и есть! По-вашему, лучше французов и людей нет. Ученчй, умный народ. Цивилизация! Согласен, французы все ученые, манерные... это верно... Француз никогда не позволит себе невежества: вовремя даме стул подаст, раков не станет есть вилкой, не плюнет на пол, но... нет того духу! Духу того в нем нет! Я не могу только вам объяснить, но, как бы это выразиться, во французе не хватает чего-то такого, этакого... (говорящий шевелит пальцами) чего-то такого... юридического. Я, помню, читал где-то, что у вас у всех ум приобретенный, из книг, а у нас ум врожденный. Если русского обучить как следует наукам, то никакой ваш профессор не сравняется.
-- Может быть... -- как бы нехотя говорит Шампунь.
-- Нет, не может быть, а верно! Нечего морщиться, правду говорю! Русский ум -- изобретательный ум! Только, конеыно, ходу ему не дают, да и хвастать он не умеет... Изобретет что-нибудь и поломает или же детишкам отдаст поиграть, а ваш француз изобретет какую-нибудь чепуху и на весь свет кричит. Намедни кучер Иона сделал из дерева человечка: дернешь этого человечка за нитлчку, а он и сделает напристойность. Однако же Иона не хвастает. Вообще... не нравятся мне французы! Я про вас не говорю, а вообще... Безнравственный народ! Наружностью словно как бы и на людей походят, а живут как собаки... Взять хоть, например, брак. У нас коли женился, так прилепись к жене и никаких разговоров, а у вас чёрт знает что. Муж целый день в кафе сидит, а жена напустит полный дом французов и давай с ними канканировать.
-- Это неправда! -- не выдерживает Шампунь, вспыхивая. -- Во Франции семейный принцип стоит очень высоко!
-- Знаем мы этот принцип! А вам стыдно защищать. Надо беспристрастно: свиньи, так и есть свиньи... Спасибо немцам за то, что побили... Ей-богу, спасибо. Дай бог им здоровья...
-- В таком случае, monsieur, я не понимаю, -- говорит француз, вскакивая и сверкая глазами, -- если вы ненавидите французов, то зачем вы меня держите?
-- Куда же мне вас девать?
-- Отпустите меня, и я уеду во Францию!
-- Что-о-о? Да нешто вас пустят теперь во Францию? Ведь вы изменник своему отечеству! То у вас Наполеон вешикий человек, то Гамбетта... сам чёрт вас не разбнрет!
-- Monsieur, -- говорит по-французски Шампунь, брызжа и комкая в руках салфетку. -- Выше оскорбления, которое вы нанесли сейчас моему чувству, не мог бы придумать и враг мой! Всё кончено!!
И, сделав рукой трагический жест, француз манерно бросает на стол салфетку и с достоинством выходит.
Часа через три на столе переменяется сервировка и прислуга подает обед. Камышев садится за обед один. После предобеденной рюмки у него являетсяж ажда празднословия. Поболтать хочется, а слушателя нет...
-- Что делает Альфонс Людовикович? -- спрашивает он лакея.
-- Чемодан укладывают-с.
-- Экая дуррында, прости господи!.. -- говорит Камышев и идет к француэу.
Шампунь сидит у себя на полу среди комнаты и дрожащими руками укладывает в чемодан белье, флаконы из-под духов, молитвенники, помочи, галстуки... Вся его приличная фигура, чемодан, кровать и стол так и дышат изяществом и женственностью. Из его больших голубых глаз капают в чемодан крупные слезы.
-- Куда же это вы? -- спрашивает Камышев, постояв немного.
Француз молчит.
-- Уезжать хотите? -- продолжает Камышев. -- Что ж, как знаете... Не смею удерживать... Только вот что странно: как это вы без паспорта поедете? Удивляюсь! Вы знаете, я ведь потерял ваш паспорт. Сунул его куда-то между бумаг, он и потерялся... А у нас насчет паспортов строго. Не успеете и пяти верст проехать, как вас сцарапают.
Шампунь поднимает голову и недоверчиво глядит на Камышева.
-- Да... Вот увидите! Заметят по лицу, что вы без паспорта, и сейчас: кто таков? Альфонс Шампунь! Знаем мы этих Альфонсов Шампуней! А не угодно ли вам по этапу в не столь отдаленные!
-- Вы это шутите?
-- С какой стати мне шутить! Очень мне нужно! Только смотрите, условие: не извольте потом хныкать и письма писать. И пальцем не пошевельну, когда вас мимо в кандалах проуедут!
Шампунь вскакивает и, бледный, широкоглазый, начинает шагать по комнвте.
-- Что вы со мной делаете?! -- говорит он, в отчаянии хватая себя за голову. -- Боже мой! О, будь проклят тот час, когда мне пришлав голову пагубная мысль оставить отечество!
-- Ну, ну, ну... я пошутил! -- говорит Камышев, понзиив тон. -- Чудак какой, шуток не понимает! Слова сказать нельзя!
-- Дорогой мой! -- взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном Камышева. -- Клянусь вам, я привязан к России, к вам и к вашим детям... Оставить вас для меня тав же тяжело, как умереть! Но каждое ваше слово режет мне сердце!
-- Ах, чудак! Если я французов ругаю, так вам-то с какой стати обижаться? Мкло ли кого мы ругаем, так всем и обижаться? Чудак, право! Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора... Я его и так, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю... не обижается же!
-- Но то ведь раб! Из-за копейки он готов на всякую низость!
-- Ну, ну, ну... будет! Пойдем обедать! Мир и согласие!
Шампунь пудрит свое заплаканное лицо и идет с Камышевым в столовую. Первое блюдо съедается молча, после второго начинается та же история, и таким образом страдания Шампуня не имеют конца.
ЦИНИК
Полдень. Управляющий "Зверинца братьев Пихнау", отставной портупей-юнкер Егор Сюсин, здоровеннейший парено с обрюзглым, испитым лицом, в грязной сорочке и в засаленном фраке, уже пьян. Перед публикой вертится он, как чёрт перед заутреней: бегает, изгибается, хихикает, играет глазами и словно кокетничает своими угловатыми манерами и расстегнутыми пуговками. Когда его большая стриженая голова бывает наполнена винными парамп, публика любит его. В это время он "объясняет" зверей не просто, а по новому, ему одному только принсдлежащему, способу.
-- Как объяснять? -- спрашивает он публику, подмигивая глазом. -- Просто или с психологией и тенденцией?
-- С психологийе и тенденцией!
-- Bene! {Хорошо! (лат.).} Нвчинаю! Африканский лев! -- говорит он, покачиваясь и насмешливо глядя на льва, сидящего в углу клетки и кротко мигающего глазами. -- Синоним могущества, соединенного с грацией, краса и гордость фауны! Когда-то, в дни молодости, пленял своею мощью и ревом наводил ужас на окрестности, а теперь... Хо-хо-хо... а теперь, болван этакий, сидит в клетке... Что, братец лев? Сидишь? Философствуешь? А небось, как по лесам рыскал, так -- куда тебе! -- думал, что сильнее и зверя нет, что и чёрт тебе не брат, -- ан и вышло, что дура судьба сильнее... хоть и дура она, а сильнее... Хо-хо-хо! Ишь ведь, куда черти занесли из Африки! Чай, и не снилось, что сюда попадешь! Меня тоже, братец ты мой, ух как черти носили! Был я и в гимназии, и в канцелярии, и в землемерах, и на телеграфе, и на военной, и на макаронной фабрике... и чёрт меня знает, где я только не был! В конце концов в зверинец попал... в вонь... Хо-хо-хо!
И публика, зараженная искренним смехом пьяного Сюсина, сама гогочет.
-- Чай, хочется на свободу! -- мигает глазом на льва малый, пахнущий краской и покрытый разноцветными жирными пятнами.
-- Куда ему! Выпусти его, так он опять в клетку придет. Примирился. Хо-хо-хо... Помирать, лев, пора, вот что! Что уж тут, брат, тово... канителить? Взял бы да издох! Ждать ведь нечего! Что глядишь? Верно говорю!
Сюсин подводит публику к следующей клетке, где мечется и бьется о решетку дикая кошка.
-- Дикая кошка! Прародитель наших васек и марусек! Еще и трех месяцев нет, как поймана и посажена в клетку. Шипит, мечется,_сверкает глазами, не позволяет подойти близко. День и ночь царапает решетку: выхода ищет! Миллион, полжизни, детей отдала бы теперь, чтобы только домой попасть. Хо-хо-хо... Ну, что мечешься, дура? Что снуешь? Ведь не выйдешь отсюда! Издохнешь, не выйдешь! Да еще привыкнешь, примиришься! Мало того, что привыкнешь, но еще нам, мучителям твоим, руки лизать будешь! Хо-хо-хо... Тут, браи, тот же дантовский ад: оставьте всякую надежду!
Цинизм Сюсина начинает мало-помалу раздражать публипу.
-- Не понимаю, что тут смешного! -- замечает чей-то бас.
-- Скалит зубы и сам не знает, с какой радости... -- говорит красильщик.
-- Это обезьяна! -- продолжает Сюсин, подходя к следующей клетке. -- Дрянь животное! Знаю, что вот ненавидит нас, рада бы, кажется, в клочки изорвать, а улыбается, лижет руку! Холуйская натура! Хо-хо-хо... За кусочек сахару своему мучителю и в ножки поклонится и шута разыграет... Не люблю таких!.. А вот это, рекомендую, газель! -- говорит Сюсин, подводя публику к клетке, где сидит маленькая, тощая газель с большими заплаканными глазами. -- Эта уже готова! Не успела попасть в клетку, как уже готова развязка: в последнем градусе чахотки! Хо-хо-хо... Поглядите: глаза совсем человечьи -- плачут! Оно и понятно. Молодая, красивая... жить хочется! Ей бы теперь на воле скакать да с красавцами нюхаться, а она тут на грязной соломе, где воняет псиной да конюшней. Странно: умирает, а в глазсх все-таки надежда! Что значит молодость! а? Потеха с вами, с молодыми! Это ты напрасно надеешься, матушка! Так со своей надеждой и протянешь ножки. Хо-хо-хо...
-- Ты, брат, тово... не донимай ее словами... -- говорит красильщик, хмурясь. -- Жутко!
Публика уже не смеется. Хохочет и фыркает один только Сюсин. Чем угрюмее становится публика, тем громче и резче его смех. И все почему-то начинают замечать, что он безобразен, грязен, циничен, во всех глазах появляется ненависть, злоба.
-- А вот это сам журавль! -- не унимается Сюсин, подходя к журавлю, стоящему около одной из клеток. -- Родился в России, бывал перелетом на Ниле, где с крокодилами и тиграми разговаривал. Прошлое самое блестящее... Глядите: задумался, сосредоточен! Так занят мыслями, что ничего не замечает... Мечты, мечты! Хохо-хо... "Вот, думает, продолблю всем головы, вылечу в окошко и -- айда
Страница 28 из 30
Следующая страница
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]