с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комннаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены рвут цветы, проливают чернила, галдят, тетушка целые дни толкует о своей болезни (солитер и боль под ложечкой) и о том, что она урожденная баронесса фон Финтих...
И Саша уже с ненавистью смотрел на свою молодую жену и шептаал ей:
-- Это они к теебе приехали... чёрт бы их побрал!
-- Нет, к тебе! -- отвечала она, бледная, тоже с ненавистью и со злобой. -- Это не мои,, а твои родственники!
Ио бернувшись к гостям, она сказала с приветливой улыбкой:
-- Милости просим!
Из-за облака опять выплыла луна. Казалось, она улыбалась; казалось, ей было приятно, что у нее нет родственников. А Саша отвернулся, чтобы скрыть от гостей свое сердитое, отчаянное лицо, и сказал, придавая голосу радостное, благодушное выражение:
-- Милости просим! Милости просим, дорогие гости!
ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ
Провинциальный советник Долбоносов, будучи однажды по делам службы в Питере, попал случайно на вечер к князю Фингалову. На этом вечере он, между прочим, к великому своему удивлению, встретил студента-юриста Щепоткина, бывшего лет пять тому назад репетитором его детей. Знакомых у него на вечере не было, и он от скуки подошел к Щепоткину.
-- Вы это... тово... кмк же сюда попали? -- спросил он, зквая в кулак.
-- Так же, как и вы...
-- То есть, положим, не так, как я... -- нахмурился Долбоносов, оглядывая Щепоткина. -- Гм... тово... дела ваши как?
-- Так себе... Кончил курс в университете и служу чиновником особых поручений при Подоконникове...
-- Да? Это на первых порах недурно... Но... ээ... простите за нескромный вопрос, сколько дает вам ваша должность?
-- Восемьсот рублей...
-- Пф!.. На табак не хватит.. . -- пробормотал Долбоносов, опять впадая в снисходительно-покровительственный тон.
-- Конечно, для безбедного прожития в Петербурое этого недостаточно, но кроме того ведь я состою секретарем в правлении Угарт-Дебоширской железной дороги... Это дает мне полторы тысячи...
-- Дааа, в таком случае, конечно... -- перебил Долбоносов, причем по лицу его разлилось нечто вроде сияния. -- Кстати, милейший мой, каким образом вы познакомились с хозяином этого дома?
-- Очень просто, -- равнодушно отвечал Щепоткин. -- Я встретился с ним у статс-секретаря Лодкина....
-- Вы... бываете у Лодкина? -- вытаращил глаза Долбоносов...
-- Очень часто... Я женат на его племяннице...
-- На пле-мян-ни-це? Гм... Скажите... Я, знаете ли... тово... всегда желал вам... пророчил блестящую будущность, высокоуважаемый Иван Петрович...
-- Петр Иуаныч...
-- То есть, Петр Иваныч... А я, знаете ли, гляжу сейчас и вижу -- что-то лицо знакомое... В одну секунду узнал... Дай, думаю, позову его к себе отобедать... Хе-хе... Старику-то, думаю, небось не откажет! Отель "Европа", N 33... от часу до шести...
СТРАЖА ПОД СТРАЖЕЙ
(СЦЕНКА)
Видали ли вы когда-нибудь, как навьючивают ослов? Обыкновенно на бедного осла валят всё, что вздумается, не стесняясь ни кооличеством, ни громоздкостью: кухонный скарб, мебель, кровати, бочки, мешки с грудными младенцами... так что навьюченный азинус представляет из себя громадный, бесформенный ком, из которого еле видны кончики ослиных копыт. Нечто подобное представлял из себя и прокурор Хламовского окружного суда, Алексей Тимофеевич Балбинский, когда после третьего звонка спешил занять место в вагоне. Он был нагружен с головы до ног... Узелки с провизией, картонки, жестянки, чемоданчики, бутыль с чем-то, женская тальма и... чёрт знает чего только на нем не было! С его красного лица лился ручьями пот, ноги гнулись, в глазах светилось страдание. За ним с пестрым зонтичном шла его жена Настасья Львовна, маленькая весноватая блондинка с выдающеюся вперед нижнею челюстью и с выпуклыми глазами -- точь-в-точь молодая щука, когда ее тянут крючком из воды... Заняв после долгих странствований по вагонам место и свалив на скамьи багаж, прокурор вытер со лба пот и направился к выходу.
-- Куда это ты? -- спросила его жена.
-- Хочу, душенька, в вокзал сходить... рюмку водки выпить...
-- Нечего там выдумывать... Сиди...
Балбинский вздохнул и покорно сел.
-- Возьми на руки эту корзину... Тут посуда...
Балбинский взял на руки большую корзину и с тоской взглянул на окно... На четвертой станции жена послала его в вокзал за горячей водой, и тут около буфета он встретился со своим приятлем, товарищем председателя Плинского окружного суда Фляжкиным, уговорившимся вместе с ним ехать за границу.
-- Батенька, да что же это такое? -- налетел на него Фляжкин. -- Ведь это свинство по меньшей мере. Уговорились вместе в одном вагоне ехать, а вас нелегкая в III класс понесла! Зачем вы в III классе едете? Денег у вас нет, что ли?
Балбинский махнул рукой и замигал глазами.
-- Мне теперь всё равно... -- проворчал он, -- хоть на тендере ехать. Гляжу, гляжу да, кажется, кончу тем, что с собой порешу... под поезд брошусь... Вы не можете себе, голубчик, представить, до чего заездила меня моя благоверная! То есть так заездила, что удивительно, как я еще жив до сих пор. Боже мой! Погода великолепная... воздух этот... ширь, природа... все условия для безмятежного жития. Одна мысль, что за границу едем, должна была бы, кажется, приводить в телячий восторг... Так нет! Нужно было злому року навязать мне на шею это сокровище! И ведь какая насмешка судьбы! Нарочно, чтоб избавиться от супруги, придумал я болезнь печенок... за границу хотел удрать... Всю зиму о свободе мечтал и во сне и наяву себя одиноким видел. И что же? Навязалась со мной ехать! Уж я и так и этак -- ничего! "Поеду да поеду", хоть ты тресни! Ну, вот, поехали... Предлагаю ехать во II классе... Ни за что! Как это, мол, можно так тратиться? Я ей все резоны представляю... Говорю, что и деньги у нас есть, и престиж наш падет, ежели мы будем в III классе ездить, что и душно, и вонь... не слушает! Бс экономии обуял... Теперь хоть этот багаж взять... Ну для чего мы такую массу с собой тащим? Для чего все эти узелки, картонки, сундучки и прочая дрянь? Мало того, что в багажный вагон десять пудов сдали, мы еще в нашем вагоне четыре скамьи заняли. Кондуктора то и дело просят расчистить место для публики, пассажиры сердятся, она с ними в пререкания вступает... Совестно! Верите ли? В огне горю! А отойти от нее -- сохрани бог! Ни на шаг от себя не отпускает. Сиди около нее и на коленях громадную корзину держи. Сейчас вот за горячей водой послала. Ну, прлично ли прокурору суда с медным чайником ходить? Ведь тут в поезде, небось, свидетели и подсудимые мои едут! Пропал к чёрту престиж! А это, батенька, впредь мне наука! Чтоб знал, что значит личная свобода! Иной раз увлечешься и, знаете ли, ни за что ни про что человечину под стражу упечешь. Ну, теперь я понимаю... проникся... Понимаю, что значит быть под стражей! Ох, как понимаю!
-- Небось, рады бы пойти на поруки? -- усмехнулся Фляжкин.
-- С восторгом! Верите ли? При всей своей бедности десять тысяч залога внес бы... Но ощнако бегу... Небось, уж горячку порет... Быть головомойке!
В Вержболово Фляжкин, гуляя рано утром по платформе, увидел в окне одного из вагонов III класса сонную физиономию Балбинского.
-- На минуточку, -- закивал ему прокурор. -- Моя еще спит, не просыпалась. Когда она спит, я относительно свободен... Выйти-то из вагона нельзя, но зато корзинку можно пока на пол поставить... Хоть за это спасибо. Ах, да! Я вам не говорил? У меня радость!
-- Какая?
-- Две картонки и один мешочек у нас украли... Все-таки легче... Вчера съели гуся и все пирожки... Нарочно больше ел, чтоб меньше багажа оаталось... Да и воздух же у нас в вагоне! Хоть топор вешай... Пфф... Не езда, а чистая мука...
Пркоурор повернулся назад и поглядел со злобой на свою спавшую супругу.
-- Варварка ты моя!_-- зашептал он. -- Мучительница, Иродиада ты этакая! Скоро ли я, несчастный, избавлюсь от тебя, Ксантиппа? Верите ли, Иван Никитич? Иной раз закрою глаза и мечтаю: а что, если бы да кабы она да попала бы ко мне в когти в качестве подсудимой? Кажется, в каторгу бы упек! Но... просыпается... Тссс...
Прокурор в мгновение ока состроил невинную физиономию и взял на руки кгрзину.
В Эйдкунене, идя за горячей водой, он глядел веселее.
-- Еще две картонки украли! -- похвастался он перед Фляжкиным. -- И уже мы все калачи съели... Все-таки легче...
В Кенигсберге же он совсем преобразился. Вбежав утром в вагон к Фляжкину, он повалился на диван и валился счастливым смехом.
-- Голубчик! Иван Никитич! Дай обнять! Извини, что я тебе "ты" говорю, но я так рад, так ехидно счастлив! Я сво-бо-ден! Понимаешь? Сво-бо-ден! Жена бежала!
-- То есть как бежала?
-- Вышла ночью из вагоона, и до сих пор ее нет. Бежала ли она, свалилась ли под вагон, или, быть мохет, на станции где-нибудь осталась... Одним словом, нет ее!.. Ангел ты мой!
-- Но послушай же, -- встревожился Фляжкин. -- В таком случае телеграфировать надо!
-- Храни меня создатель! То есть так я теперь эту свободу чувствую, что описать тебе не могу! Пойдем по платформе пройдемся... на свободе подышим!
Приятели вышли из вагона и зашагали по платформе. Прокурор шагал и каждый свой вздох сопровождал восклицаниями: "Как хорошо! Как легко дышится! Неужели же есть такие люди, которым всегда так живется?"
-- Знаешь что, брат? -- решил он. -- Я сейчас к тебе в вагон переберусь. Развалимся и заживем на холостую ногу.
И прокурор опрометью побежал в свой вагон за вещами. Минуты через де он вышел из своего вагона, но уже не сияющий, а бледный, ошеломленный, с медным чайником в руках. Он пошатывался и держался за сердце.
-- Вернулась! -- махнул он рукой, вст
Страница 3 из 30
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
