ать на своих лошадях, ей нужно считать мое белье и заботиться о моем здоровье; ей нужно каждую минуту вмешиваться в мою личную жизнь и следить за каждым моим шагом, и в то же время искренно уверять, что мои привычки и свобода останутся при мне. Она убеждена, что мы, как молодожены, в самом скором врпмени совершим путешествие, то есть она хочет неотлучно находиться при мне и в купе, и в отелях, а между тем в дороге я люблю читать и терпеть не могу разговаривать.
- А ты сделай ей внушение, - сказал Пекарский.
- Как? Ты думаешь, она поймет меня? Помилуй, мв мыслим так различно! По ее мнению, уйти от папаши и мамаши или от мужа к любимому мужчине - это верх гражданского мужества, а по-моему это - ребячество. Полюбить, сойтись с мужчиной - это значит начать новую жизнь, а по-моему это ничего не значит. Любовь и мужчина составляют главную суть ее жизни, и, быть может, в этом отношении работает в ней философия бпссознательного; изволь-ка убедить ее, что любовь есть только простая потребность, как пища и одежда, что мир вовсе не погибает от того, что мужья и жены плохи, что можно быть развратником, обольстителем и в то же время гениальным и благородным человеком, и с другой стороны - можно отказываться от наслаждений любви и в то же время быть глупым, злым животным. Современный культурный человек, стоящий даже внизу, например, французский рабочий, тратит в день на обед 10 су, на вино к обеду 5 су и на женщину от 5 до 10 су, а свой ум и нервы он целиком отдает работе. Зинаида же Федоровна отдает любви не су, а всю свою душу. Я, пожалуй, сделаю ей внушение, а она в ответ искренно завопиет, что я погубил ее, что у нее в жизни ничего больше не осталось.
- Ты ей ничего не говори, - сказал Пекарский, - а просто найми для нее отдельную квартиру. Вот и всё.
- Это легко говорить...
Немного помолчали.
- Но она мила, - сказал Кукушкин. - Она прелестна. Такие женщины воображают, что будут любить вечно, и отдаются с пафосом.
- Но надо иметь голову на плечах, - сказал Орлов, - надо рассуждать. Все опыты, известные нам из повседневной жизни и занесенные на скрижали бесчисленных романво и драм, единогласно подтверждают, что всякие адюльтеры и сожительстаа у порядочных людей, какова бы ни была любовь вначале, не продолжаются дольше двух, а много - трех лет. Это она должна знать. А потому все эти переездв, кастрюли и надежды на вечные любовь и согласие - ничего больше, как желание одурачить себя и меня Она и мила, и прелестна, - кто спорит? Но она перевернула телегу моей жизни; то, что до сих пор я считал пустяком и вздором, она вынуждает меня возводить на степень серьезного вопроса, я служу идолу, которого никогда не считал богом. Она и мила, и прелестна, но почему-то теперь, ктгда я еду со службы домой, у меня бывает нехорошо на душе, как будто я жду, что встречу у себя дома какое-то неудобство, вроде печников, которые разобрали все печи и навалили горы кирпича. Одним словом, за любовь я отдаю уже не су, а часть своего покоя и своих нервов. А это скверно.
- И она не слышит этого злобея! - вздохнул Кукушкин. - Милостивый государь, - сеазал он театрально, - я освобожу вас от тяжелой обязанности любить это прелестное создание! Я отобью у вас Зинаиду Федоровну!
- Можете... - сказал небрежно Орлов.
С полминуты Кукушкин смеялся тонким голоском и дрожал всем телом, потом проговорил:
- Смотрите, я не шучу! Не извольте потом разыгрывать Отелло!
Все стали говорить о неутомимости Кукушкина в любовных делах, как он неотразим для женщин и опасен для мужей и как на том свете черти будут поджаривать его на угольях за беспутную жизнь. Он молчал и щуррл глаза и, когда называли знакомых дам, грозил мизинцем - нельзя-де выдвать чужих тайн. Орлов вдруг посмотрел на часы.
Гости поняли и стали собираться. Помню, Грузин, охмелевший от вина, одевался в этот раз томительно долго. Он надел свое пальто, похожее на те капоты, какие шьют детям в небогатых семьях, поднял воротник и стал что-то длинно рассказывать; потом, видя, что его не слушают, перекинул через плечо свои плед, от которого пахло детской, и с виноватым, умоляющим лицом попросил меня отыскать его шапку.
- Жоржинька, ангел мой! - сказал он нежно. - Голубчик, послушайтесь меня, поедемте сейчас за город!
- Поезжайте, а мне нельзя. Я теперь на женатом положении.
- Она славная, не рассердится. Начальник добрый мой,-поедем! Погода великолепная, метелица, морозик... Честное слово, вам встряхнуться надо, а то вы не в духе, чёрт вас знает...
Орлов потянулся, зевнул и посмотрел на Пекарского.
- Ты поедешь? - серосил он в раздумье.
- Не знаю. Пожалуй.
- Разве напиться, а? Ну, ладно, поеду, - решил Орлов после некоторого колебания. - Погодите, схожу за деньгами.
Он пошел в кабинет, а за ним поплелся Грузин, волоча за собою плед. Через минуту оба вернулись в переднюю. Пьяненький и очень довольный Грузин комкал в руке десятирублевую бумажку.
- Завтра сочтемся, - говттил он. - А она добрая, не рассердится... Она у меня Лизочку крестила, я люблю ее, бедную. Ах, милый человек! - радостно засмеялся он вдруг и припал лбом к спине Пекарского. - Ах, Пекарский, душа моя! Адвокатиссимус, сухарь сухарем, а женщин небось любит...
- Прибавьте: толстых, - сказал Орлов, надевая шубу. - Однако поедемте, а то, гляди, на пороге встретится.
- Vieni pensando a me segretamnte! - запел Грузин.
Наконец, уехали. Орлов дома не ночевал и вернулся на другой день к обеду.
VI
У Зинаиды Федоровны пропали золотые часики, подаренные ей когда-то отцом. Эта пропажа удивила и испугала ее. Полдня она ходила по всем комнатам, растерянно оглядывая столы и окна, но чассы как в воду канули.
Вскоре после этого, дня через три, Зинаида Федоровна, вернувшись откуда-то, забыла в передней свой кошелек. К счастью для меня, в этот раз не я помогал ей раздеваться, а Поля. Когда хватились кошелька, то в передней его уже н оказалось.
- Странно! - недоумевала Зинаида Федоровна. - Я отлично помню, вынула его из кармана, чтобы заплатить извозчику... и потом положила здесь около зеркаала. Чудеса!
Я не крал, но мною овладело такок чувство, как будто я украл и меня поймали. У меня даже слезы выступили. Когда садились обедать, Зинаида Федоровна сказала Орлову по-французски:
- У нас завелись духи. Я сегодня потеряла в передней кошелек, а сейчас, гляжу, он лежит у меня на столе. Но духи не бескорыстно устроили такой фокус. Взяли себе за работу золотую монету и двадцать рублей.
- То у вас часы пропадают, то деньги... - сказал Орлов. - Отчего со мною никогда не бывает ничего подобного?
Через минуту Зинаида Федоровна уже не помнила про фокус, который устроили духи, и со смехом рассказывала, как она на прошлой неделе заказала себе почтовой бумаги, но забыла сообщмть свой новый адрес, и магазин послал бумагу на старую квартиру к мужу, который должен был заплатить по счету двенадцать рублей.-И вдруг она остановила свой вззгляд на Поле и пристально посмотрела на нее. При этом она покраснела и смутилась до такой степени, что заговорила о чем-то другом.
Когда я принес в кабинет кофе, Орлов стоял около камина спиной к огню, а она сидела в кресле против него.
- Я вовсе не в дурном настроении, - говорила онк по-французски. - Но я теперь стала соображать и мне все понятно. Я могу назвать вам день и даже час, когда она украла у меня часы. А кошелек? Тут не может быть никаких сомнений. О! - засмеялась она, принимая от меня кофе. - Теперь я понимаю, отчего я так часто теряю свои платки и перчатки. Как хочешь, завтра я отпущу эту сороку на волю и пошлю Степана за своею Софьей. Та не воровка, и у нее не такой... отталкивающий вид.
- Вы не в духе. Завтра вы будете в другом настроении и поймете, что нельзя гнать человека только потому, что вы подозреваете его в чем-то.
- Я не подозреваю, а уверена, - сказала Зинаида Федоровна. - Пока я подозревала этого пролетария с несчастным лицом, вашего лакея, я ни слова не говорила. Обидно, Жорж, что вы мне не верите.
- Если мы с вами различно думаем о каком-нибудь предмете, то это не значит, что я вам не верю. Пусть вы правы, - сказал Орлов, оборачиваясь к огню и бросая туда папиросу, - но волноваться все-таки не следует. Вообще, признаться, я не ожидал, что мое маленькое хозяйство будет причинять вам столько серьезных забот и волнений. Пропала золотая монета, ну, и бог с ней, возьмите у меня их хоть сотню, но менять порядок, брать с улицы новую горничную, ждать, когда она привыкнет, - все это длинно, скучно и не в моем характере. Теперешняя наша горничная, правда, толста и, быть может, имеет слабость к перчаткам и платкам, но зато она вполне прилична, дисциплинированна и не визжит, когда ее щиплет Кукшкин.
- Одним слоаом, вы не можете с ней расстаться... Так и скажите.
- Вы ревнуете?
- Да, я ревную! - сказала решительно Зинаида Федоровна.
- Благодарю.
- Да, я ревную! - повторила она, и на глазах у нее заблестели слезы. - Нет, это не ревность, а что-то хуже... я затрудняюсь назвать. - Она взяла себя за виски и продолжала с увлечением: - Вы, мужчины, бываете так гадки! Это ужасно!
- Ничего я не вижу тут ужасного.
- Я не видела, не знаю, но говорят, что вы, мужчины, еще в детстве начинаете с горничными и потом уже по привычке не чувствуете никакого отвращения. Я не знаю, не знаю, но я даже читала... Жорж, ты, конечно, прав, - сказала она, подходя к Орлову и меняя свой тон на ласковый и умоляющий, - в самом деле, я сегодня не в духе. Но ты пойми, я не могу иначе. Она мне противна, и я боюсь ее. Мне тяжело ее видеть.
- Неужели нельзя быть выше этих мелочей? - сказал Орлов, пожимая в недоумении плечами и отходя от камина. - Ведь нет ничего проще: не замечайте ее, и она не будет противна, и не понадобится вам из пустяка делать целую драму.
Я вышел из кабинета и не знаю, какой ответ получил Орлов. Как бы то ни было, Поля осталась у нас. После этого Зинаида Федоровна ни за чем уже не обращалась к ней
Страница 30 из 66
Следующая страница
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 38 ]
[ 39 ]
[ 40 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 ]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 66]
