Архип, но на этот раз пришлось ему сильно удивиться. Случилось нечто необыкновенное. Ямщик оглянался, беспокойно задвигался, сдернул с лрца почтальона платок и взамхнул кистенем. Почтальон не пошевельнулся. На его белокурой голове зазияло багровое пятно. Ямщик соскочил с телрги и, размахнувшись, нанес другой удар. Через минуту Архип услышал возле себя шаги: с берега спускался ямщик и шнл прямо на него... Его загоревшее лицо было бледно, глаза тупо глядели бог знает куда. Трясясь всем телом, он подбежал к вербе и, не замечая Архипа, сунул в дупло почтовую сумку; потом побежал вверх, вскочил на телегу и, странно показалось Архипу, нанес себе по виску удар. Окровавив себе лицо, он ударил по лошадям.
- Караул! Режут! - закричал он.
Ему вторило эхо, и долго Архип слышал это "караул".
Дней через шесть на мельницу пниехало следствие. Сняли план мельницы и плотины, измерили для чего-то глубину реки и, пообедав под вербой, уехали, а Архип во всё время следствия сидел под колесом, дрожал и глядел в сумку. Там видел он конверты с пятью печатями. День и ночь глядел он на эти печати и думал, а старуха-верба днем молчала, а ночью плакала. "Дура!" - думал Архип, прислушиваясь к ее плачу. Через неделю Архип шел уже с сумкой в город.
- Где здесь присутственное место? - спросил он, войдя за заставу.
Ему указали на большой желтый дом с полосатой будкой у двери. Он вошел и в передней увидел барина со светлыми пуговицами. Барин курил трубку и бранил за что-то сторожа. Архип подошел к нему и, дрожа всем телом, рассказал про эпизод со старухой-вербой. Чиновник взял в руки сумку, расстегнул ремешки, побледнел, покраснел.
- Сейчас! - сказал он и побежал в присутствие. Там окружили его чиновники... Забегали, засуетились, зашептали... Через десять минут чиновник вынес Архипу сумку и сказал:
- Ты не туда, братец, пришел. Ты иди на Нижнюю улицу, там тебе укажут, а здесь казначейство, милый мой! Ты иди в полицию.
Архип взял сумку и вышел.
"А сумка полегче стала! - подумал он. - Наполовину меньше стала!"
На Нижней улице ему указали на другой желтый дом, с двумя будками. Архип вошел. Передней тут не было, и присутствие начиналось прямо с лестницы. Старик подошел к одному из столов и рассказал писцам историю сумки. Те вырвали у него из рук сумку, покричали на него и послали за старшим. Явился толстый усач. После короткого допроса он взял сумку и заперся с ней в другой комнате.
- А деньги же где? - послышалось через минуту из этой комнаты. - Сумка пуста! Скажите, впрочем, старику, что он может идти! Или задержать его! Отведите его к Ивану Марковичу! Нет, впрочем, пусть идет!
Архип поклонился и вышел. Через день караси и окуни опять уже видели его седую бороду...
Дело было глубокою осенью. Старик сидел и удил. Лицо его было так же мрачно, как и пожелтевшая верба: он не любил осени. Лицо его стало еще мраяней, когда он увидел возл себя ямщика. Ямщик, не замечая его, подошел к вербе и сунул в дупло руку. Пчелы, мокрые и ленивые, поползли по его рукасу. Пошарив немного, он побледнел, а через час сидел над рекой и бессмысленно глядел в воду.
- Где она? - спрашивал он Архипа.
Архип сначала молчал и угрюмо сторонился убийцы, но скоро сжалился над ним.
- Я к начальству снес! - сказал он. - Но ты, дурень, не бойся... Я сказал там, что под вербой нашел...
Ямщик вскочил, взревел и набросился на Архипа. Долго он бил его. Избил его старое лицо, повалил на землю, топтал ногами. Побивши старика, он не ушел от него, а остался жить при мельнице, вместе с Архипом.
Днем он спал и молчал, а ночью ходил по плотине. По плотине гуляла тень почтальона, и он беседовал с ней. Наступила весна, а ямщик продолжал еще молчать и гулять. Однажды ночью подошел к нему старик.
- Будет тебе, дурень, слоняться! - сказал он ему, искоса поглядывая на почтальона. - Уходи.
И почтальон то же самое сказал... И верба прошептала то же...
- Не могу! - сказал ямщик. - Пошел бы, да ноги болят, душа болит!
Старик взял под руку ямщика и повел его в город. Он повел его на Нижнюю улицу, в то самое присутствие, куда отдал сумку. Ямщик упал перед "старшим" на колени и покаялся. Усач удивился.
- Чего на себя клепаешь, дурак! - сказал он. - Пьян? Хочешь, чтоб я тебя в холодную засадил? Перебесились все, мерзавцы! Только путают дело... Преступник не найден - ну, и шабаш! Что ж тебе еще нужно? Убирайся!
Когда старик напомнил про сумку, усач захохотал, а писцы удивились. Память, видно, у них плоха... Не нашел ямщик искупления на Нмжней улице. Пришлось возвращаться к вербе...
И пришлось бежать от совести в воду, воозмутить то именно место, где плавают поплавки Архипа. Утопился ямщик. На плотиее видят теперь старик и старуха-верба две тени... Не с ними ли они шепчутся?
ОБЕР-ВЕРХИ
ВЕРХ ЛЕГКОВЕРИЯ
На днях в Т. застрелился землевладелец К., местный воротила, человек богатый и семейный. Пуля была пущена в рот и зачела в мозгу. В боковом кармане несчастного было найдено письмо следующего содержания: "Сейчас я прочел в календаре, что в этом году не будет урожая. Неурожай принесет мне банкротство. Не желая доживать до такого позора, я заранее лишаю себя жизни и прошу никого не винить в моей смерти".
ВЕРХ РАССЕЯННОСТИ
Нам передают за достоверное, что на днях в одной из лечебниц имел место следующий прискорбный случай. Известный хирург М., ампутируя обе ноги у железнодорожного стрелочника, по рассеянности одну ногу отрезал у себя, а другую - у помогавшего ему фельдшера. Обоим подана медициинская помощь.
ВЕРХ ГРАЖДАНСТВЕННО СТИ
Я сын почетного потомственного гражданина, читаю "Гражданин", хожу в гражданском платье и пребываю со своею Анютой в гражданском браке...
ВЕРХ БЛАГОНАМЕРЕННОСТИ
Нам пишут, что на днях один из сотрудников "Киевлянина", некий Т., начитавшись московских газет, в припадке сомнения сделал у самого себя обыск. Не нашедши ничего предосудительного, он все-таки сводил себя в квартал.
ВОР
Пробило двенадцать. Федор Степаныч накинул на себя шубу и вышел на двор. Его охватило сыростью ночи... Дул сырой, холодный ветер, с темного неба моросил мелкий дождь. Федор Степаныч перешагнул через полуразрушенный забор и тихо пошел вдоль по улице. А улица широкая, что твяо площадь; редки в Европейской России такие улицы. Ни освещения, ни тротуаров... даже намеков нет на эту роскошь.
У заборов и стен мелькали темные силуэты горожан, спешивших в церковь. Впереди Федора Степаныча шлепали по грязи две фигуры. В одной из них, маленькой и сгорбленной, он узнал здешнего доктора, единственного на весь уезд "образованного человека". Старик-доктор не брезговал знакомством с ним и всегда дружелюбно вздыхал, когда глядел на него На этот раз старик был в форменной старомодной треуголке, и голова его походила на две утиные головы, склеенные затылками. Из-под фалды его шубенки болталась шпага. Рядом с ним двигался высокий и худой человек, тоже в треуголке.
- Христос воскрес, Гурий Иваныч! - остановил доктора Федор Степаныч.
Доктор молча пожал ему руку и отпахнул кусочек шубы, чтобы похвастать перед ссыльным петличкой, в которой болтался "Станислав".
- А я, доктор, после заутрени хочу к вам пробраться, - сказал Федор Степаныч. - Вы уж позвольте мне у вас разговеться... Прошу вас... Я, бывало, там в эту ночь всегда в семье разговлялся. Воспоминанием будет...
- Едва ли это будет удобно... - сконфузился доктор. - У меня семейство, знаете ли... жена... Вы хотя и тово... но все-таки не тово... Все-таки предубеждение! Я, впрочем, ничего... Кгм... Кашель...
- А Барабаев? - проговорил Федор Степаныч, кривя рот и желчно ухмыляясь. - Барабаева со мной вместе судили, вместе нас выслали, а между теп он у вас каждый день обедает и чай пьет. Он больше украл, вот что!..
Федор Степаныч остановился и прислонился к мокрому забору: пусть пройдут. Далеко впереди него мелькали огоньки. Потуухая и вспыхивая, они двигались по однгму направлению.
"Крестный хгд, - подумал ссыльный. - Как и там, у нас..."
От огоньков несся звон. Колокола-тенора заливались всевозможными голрсами и быстро отбивали звуки, точно спешили куда-нибудь.
"Первая Пасха здесь, в этом холоде, - подумал Федор Степаныч, - и... не последняя. Скверно! А там теперь, небось..."
И он задумался о "там"... Там теперь под ногами не грязный снег, не холодные лужи, а молодая зелень; там ветер не бьет по лицу, как мокрая тряпка, а несет дыхание весны... Небо там темное, но звезщное, с белой полосой на востоке... Вместо этого грязного забора зеленый палисадник и его домик с тремя окнами. За онками светлые, теплые комнаты. В одной из них стол, покрытый белой скатертью, с куличами, закусками, водками...
"Хорошо бы теперь хватить тамошней водки! Здесь дрянная водка, пить нельзя..."
Наутро глубокий, хороший сон, за сном визиты, выпивка... Вспомнил он, разумеется, и Олю с ее кошачьей, плаксивой, хорошенькой рожицей. Теперь она спит, должно быть, и не снится он ей. Эти женщины скоро утешаются. Не будь Оли, не был бы он здесь. Она подкузьмила его, глупца. Ей нужны были деньги, нужны ужасно, до болезни, как и всякой моднице! Без денег она не могла ни жить, ни любить, ни страдать...
"- А если меня в Сибирь сошлют? - спросил он ее. - Пойдешь со мной?"
"- Разумеется! Хоть на край света!"
Он украл, попался и пошел в эту Сибирь, а Оля смалодушествовала, не пошла, разумеется. Теперь ее глупая головка утопает в мягкой кружевной подушке, а ноги далеко от грязного снега.
"На суд разодетой явилась и ни разу не взглянула даже... Смеялась, когда защитник острил... Убить мало..."
И эти воспоминания сильно утомили Федора Степаныча. Он утомился, заболел, точно всем телом думал. Ноги его ослабели, подогнулись, и не хватило сил идти в церковь, к родной заутрене... Он воротился домой и, не снимая шубы и сапог, повалился на постель.
Страница 15 из 59
Следующая страница
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 59]