Антон Павлович Чехов Рассказы, юморески 1883 - 1884 гг. Страница 18

ё...

Палаша распечатала мое письмо и принялась за чтение. Чем больше углублялась она в чтение моего сочинения, тем круглее и шире делались глаза ее госпожи. Когда она дочитала до револьвера, Валерия Андреевна раскрыла рот и с ужасом поглядела на Палашу.

- Что это значит? - спросила она недоумевая.

Палаша прочла еще раз. Валерия Андреевна замигала глазками.

- Кто же это? Кто он? Ну, зачем он так пишет? - заговорила она плаксиво. - Кто он?

Палаша припомнила и описала меоя.

- Ах! Да зачем он это пишет? Ну, разве так можно? Что же я мьгу сделать? Не могу же я, Палаша! Он богат, что ли?

Палаша, которой я отдавал на чай почти все свои дивиденды, подумала и сказала, что я, вероятно, богат.

- Не могу же я! Сегодня, вот, у меня Алексей Матвеич будет, завтра барон... В четверг Ромб будет... Когда же я могу его принять? Днем разве?

- Григорий Григорьич обещались у вас быть нынче днем...

- Ну, вот видишь! Разве я могу? Ну, скажи ему... Пусть... Пусть хоть чай придет сегодня пить... Больше я не могу...

Валерия Андреевна готова была заплакать. Первый раз в жизни она узнала, что за штува револьвер, и узнала из моего сочинения! Вечером я был у нее и пил чай. Выпил четыре стакана, хоть и страдал... Нм мое счастье был дождь и не приехал к Валерии ее Алексей Матвеич. В конце концов я ликовал.





СЛУЧАЙ С КЛАССИКОМ



Собираясь идти на экзамен греческого языка, Ваня Оттепелев перецеловал все иконы. В живгте у него перекатывало, под сердцем веяло холодом, само сердце стучало и замирало от страха перед неизвестностью. Что-то ему будет сегодня? Тройка или двойка?_Раз шесть подходил он к мамаше под благословение, а уходя, просил тетю помолиться за него. Идя в гимназию, он подал нищему две копейки, в расчете, что эти две копейки окупят его незнания и что ему, бог даст, не попадутся числительные с этими тесвараконта и октокайдека.

Воротился он из гимназии поздно, в пятом часу. Пришел и бесшумно лег. Тощее лицо его было бледно. Около покравневших глаз темнели круги.

- Ну, что? Как? Сколько получил? - спросила мамаша, подойдя к кровати.

Ваня замигал глазами, скривил в сторону рот и заплакал. Мамаша побледнела, разинула рот и всплеснула рукаи. Штанишки, которые она починяла, выпали у нее из рук.

- Чего же ты плачешь? Не выдержал, стало быть? - спросила она.

- По... порезался... Двойку получил...

- Так и знала! И предчувствие мое такое было! - заговорила мамаша. - Ох, господи! Как же ты это не выдержал? Отчего? По какому предмету?

- По греческому... Я, мамочка... Спросили меня, как будет будущее от "феро" , а я... я вместо того, чтоб сказать "ойсомай", сказал "опсомай". Потом... потом... облеченное ударение не ставится, если последний слог долгий, а я... я оробел... забыл, что альфа тут доолгая... взял да и поставил облеченное. Потом Артаксерксов велел перечислить энклитические часьицы... Я перечислял и нечаянно местоимение впутал... Ошибся... Он и поставил двойку... Несчастный... я человек... Всю ночь занимался... Всю эту неделю в четыре часа ввтавал...

- Нет, не ты, а я у тебя несчастная, подлый мальчишка! Я у тебя несчастная! Щепку ты из меня сделал, ирод, мучитель, злое мое произволение! Плачу за тебя, за дрянь этакую непутящую, спину гну, мучаюсь и, можно сказать, страдаю, а какое от тебя внимание? Как ты учишься?

- Я... я занимаюсь. Всю ночь... Сами видели...

- Молила бога, чтоб смерть мне послал, не посылает, гоешнице... Мучитель ты мой! У других дети, как дети, а у меня один-единственный - и никакой точки от него, никакого пути. Бить тебя? Била бы, да где же мне сил взять? Гбе же, божья матерь, сил взять?

Мамаша закрыла лицо полой кофточки и зарыдалв. Ваня завертелся от тоски и прижал свой лоб к стене. Вошла тетя.

- Ну, вот... Предчувствие мое... - заговорила она, сразу догадмвшись, в чем дело, бледнея и вслпескивая руками. - Всё утро тоска... Ну-у, думаю, быть беде... Оно вот так и вышло...

- Разбойник мой, мучитель! - проговорила мамаша.

- Чего же ты его ругаешь? - набросилась на нее тетя, нервно стаскивая со своей головки платочек кофейного цвета. - Нешто он виноват? Ты виноватая! Ты! Ну, с какой стати ты его в эту гимназию отдала? Что ты за дворянка такая? В дворяне лезете? А-а-а-а... Как же, беспременно, так вот вас и сделают даорянами! А было бы вот, как я говорила, по торговой бы части... в контору-то, как мой Кузя... Кузя-то, вот, пятьсот в год получает. Пятьсот - шутка ли? И себя ты замучила, и мальчишку замучила ученостью этой, чтоб ей пусто было. Худенький, кашляет... погляди: тринадцать лет ему, а вид у него, точно у десятилетнего.

- Нет, Настенька, нет, милая! Мало я его била, мучителя моего! Бить бы нужно, вот что! У-у-у... иезуит, магомет, мучитель мой! - замахнулась она на сына. - Пороть бы тебя, да силы у меня нет. Говорили мне прежде, когда он еще мал был: "Бей, бей"... Не послушала, грешница. Вот и мучаюсь теперь. Постой же! Я тебя выдеру! Постой...

Мамаша погрозила мокрым кулаком и, плача, пошла в комнату жильца. Ее жилец, Евтихий Кузьмич Купоросов, сидел у себя за столом и читал "Самоучитель танцев". Евтихий Кузьмич - человек умный и образованный. Он говорит в нос, умывается с мылом, от которого пахнет чем-то таким, от чего чихают все в доме, кушает он в постные дни скоромное и ищет образованную невесту, а потому считается самым умным жильцом. Поет он тенором.

- Батюшка! - обратилась к нему мамаша, заливаясь слезами. - Будьте столь благородны, посеките моего... Сделайте милость! Не выдержал, горе мое! Верите ли, не выдержал! Не могу я наказывать, по слабости моегго нездоровья... Посеките его заместо меня, будьте столь благородны и деликатны, Евтихий Кузьмич! Уважьте больную женщину!

Купоросов нахмурился и выпустил сквозь ноздри глубочайший вздох. Он подумал, постучал пальцами по столу и, еще раз вздохнув, пошел к Ване.

- Вас, так сказать, учат! - начал он. - Образовывают, ход дают, возмутительный молодой человек! Вы почему?

Он долго говорил, сказал целую речь. Упомянул о науке, о свете и тьме.

- Н-да-с, молодой человек!

Кончив речь, он снял с себя ремень и потянул Ваню за руку.

- С вами иначе нельзя! - сказал он.

Ваня покорно нагнулся и сунул свою голову в его колени. Розовые, торчащие уши его задвигались по новым триковым брюкам с коричневыми лампасами...

Ваня не издал ни одного звука. Вечером, на семейном совете, решено было отдать его по торговой части.





ЗАКУСКА

(ПРИЯТНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ)



Был пасхальный канун. За час до заутрени зашли за мной мои приятели. Они были во фраках и белых галстухах.

- Очень кстати, господа, - сказал я. - Вы поможете мне убрать стол... Я человек холостой, бабенции у меня не полвгается, а посему... помощь дружеская. Плумбов, давай стол отодвинем!

Приятели двинулись к столу, и через какие-нибудь пять минут мой стол уже изображал собой аппетитнейшую картину. Окорок, колбасы, водки, вина, заливной поросенок... Убрав стол, мы взялись за цилиндры: пора! Но не тут-то было... Кто-то позвонил...

- Дома? - услышали мы чей-то хриплый голос. - Входи, Илья, не бойся!

Вошел Прекрасновкусов. За ним робко шагал маленький, чахлый человечек. У обоих под мышками были портфели...

- Тссс... - сказал я приятелям. - Язык за зубами!

- Рекомендую! - сказал Прекрасновкусов, указывая на чахлого человечка. - Илья Дробискулов! На днях к нам поступил, к нашему лику причислился... Да ты не конфузься, Илюша! Пора привыкнуть! А мы, знаете ли, шли, шли, взяли да и зашли. Дай, думаю, зайдем, праздничные возьмем, чтоб завтра не беспокоить...

Я сунул обоим по синенькой. Дробискулов сконфузился.

- Так-с, - продолжал Прекрасновкусов, заглянув себе в кулак. - Вы уж уходите? А не рано ли? Давайте-ка посидим минуту... отдохнем. Садись, Илья, не бойся! Привыкай! Закусок-то сколько, закусок! А? Закусок-то! Мне окорок напоминает один анекдот...

И Прекрасновкусов, пожирая глазами мои закуски, рассказал нам похабный анекдот. Прошло четверть часа. Чтобы выжить гостей, я послал своего Андрюшку на улицу прокричать "караул". Андрюшка вышел и кричал минут пять, но гости мои ни гугу... И внимания не обратили, как будто бы "караул" не их дело...

- А долго еще ждать разговенья! - сказал Прекрасновкусов. - Теперь еще грешно, а то бы мы, Илюша, того... по единой... А что, господа, не пропустить ли нам по одной? Ведь водка постная! А? Давайте-ка!

Идея пришлась моим приятелям по вкусу. Подошли к столу, налили и выпили. Закусили селедлчкой, а на скоромное только взглянули. Прекрасновкусов похвалил водку и, желая узнать, какого она завода, выпил другую. Илюша сконфузился и тоже пожелал узнать... Выпили, но не узнали.

- Славная водка! - сказал Прекрасновкусов. - У моего дяди свой винокуренный завод был. Так вот у него, у дяди-то, была, так сказать...

И гость рассказал нам, как он с дядиной "обже"* на каланче свидание имел. Мои приятели окружили его и попросили рассказать еще что-нибудь... Еще раз выпили. Дробискулов очень ловко захватил рукавом кусочек колбасы, взял его в носовой платок и, сморкаясь, нзеаметно положил в рот. Прекрасновкусов съел кусок пасхи из творога.

_______________

* "она" (франц. objet).



- А я и забыл, что она скоромная! - сказал он, глотая. - Надо ее запить...

Говорят, что в полночь звонили к заутрене, но мы не слышали этого звона. В полночь мы ходили вокруг стола и спрашивали себя: что бы еще выпить... этакое? Дробискулов сидел в углу и, конфузясь, глодал заливного поросенка. Прекрасновкусов бил кулаком по своему портфелю и говорил:

- Вы меня не любите, а я вот вас... ллюблю! Честное и блаародное слово, ллюблю! Я куроцап, волк, коршун, птица хищная, но во мне все-таки есть настолько чувств и ума, чтоб понимать, что меня не следует любить. Я, например, вот взял празднивные... Ведь взял? А завтра я приду и скажу, что не брал... Разве можно любить ме
Страница 18 из 59 Следующая страница