Григорий Данилевский. Беглые в Новороссии Страница 5

же в Крыму ищут земель, на Амур послали депутатов присмотреться насчет занятия земель под колонии. Засуха,- ну, и надо перегнать часть овцы на лето за Дон.



* Завтра, завтра не сегодня так ленивцы говорят (нем.)

** Моя собственная земля (нем.)



- Сколько же у вас овечек? - спросил Панчуковский, пощипывая усики и смотря на это кроткое, румяное лицо, и зевнул.- Да не хотите ли масла, колбаски? Вот вам масло, вот хлеб! Я совсем устал от дороги. Не хотите ли? вот ножик Я тоже все хлопочу, стноюсь...

- Благодарю! - ответил кудрявый колонист, оправляя свои белокурые, с проседью уже, немецкие пейсы, выбивавшиеся из-под барашковой шапки, и принимаясь за масло,- у меня овцы довольно, о, очень довольно.

- Сколько же?

- У меня семьдесят пять тысяч голов овцы в разных местах-с.

Панчуковский приподнялся на локте.

- Что-о-о? Как-с? Сколько? Я не расслышал! - сказал он и заикнулся, подобно незабвенному Манилову, некогда пораженному сказочной профессией Чичикова, по покупке мертвых душ.

- Семьдесят пять тысяч голов-с мериносов! - ответил опять смиренный собеседник и стал копаться в котомуе, укладывая остатки провизии - Но, мейн либер герр, как здесь ни хорошо, а скучновато; все в Германию тянет Мы здесь чужие!

Дух захватило у Панчуковского. Мигом в его голове мелькнули соображения: "Если у него семьдесят пять тысяч мериносов, то сколько же он должен получить дохода? На худой конец по целковому с головы, итого семьдесят пять тысяч рублей серебром. Двести пятьдесят тысяч рублей ассигнациями, четверть миллиона в год!"

И он окинул взглядом колониста с головы до ног, как бы соображая, как такое засаленное существо могло владеть таким богатством, и прибавляя про себя: "А ведь все-таки, наживясь, уйдет в Германию! сколько волка ни корми, улизнет в лес..."

- Да вы не шутите? - сказал он и сел.

Колонист засмеялся. Белые зубы, напомнившие корову, так и осклабились до полных загорелых ушей.

- Нет, не шучу!

Панчуковский, летевший из Петербурга в степи за наживой, бросивший для барышей модный свет, щегольских товарищей, оперу, Невский проспект, французские водевили и комфорт всякого рода,- невольно вздохнул, придвинулся к собеседнику, вертевшему в грубых руках замасленную барашковую шапку, и сказал:

- Вы колонист и я колонист. Мы оба Колумбы и Кортесы своего рода, или скорее бродяги и беглецы из родных мест за наживой. Мы колонизаторы дикого и безлюдного края. Нам тесно стало на родине, на севере - ну, мы и бежали сюда. Ведь так?

Колонист аккуратно и громко высморкался.

- Э! что тут говориить! Как ни говори, а немцы вам нужны. Вот, мы первые здесь овцеводы. Земля тут прежде гуляла, а теперь не гуляет. Наши колонии садами стали, мы вам леса разводим, оживляем ваши пустыни...

- Сколько же у вас земли? - допытывал полковник.

- Около тридцати тысяч десятин собственной; а то еще арендую у соседних ногайцев и у господ дворян. Фриц, достань мне табачку и табакерку! - крикнул он кучеру,- на дорогу свеженького подсыплем. Так-то-с!

Долговязый Фриц принес кожаный мешочек и стал сыпать табак в табакерку хозяина.

Колонист, между тем, еще присел, опять намазал масла на хлеб, присыпал зеленым сыром и сказал:

- А вы здешний? Зачем вы службу бросили? Вам уже скоро и генералом бы легко быть!

- Я тут тоже теперь кое-чем маклакую. Хутор устроиваю, землю купил, хлебопашество наймом веду. Ведь я тоже, повторяю вам, колонист, бродяга; бросил старый скучный север.

- Ну, так будем же знакомы. Мы одного поля ягода! Ваша правда-с! Только станет ли у вас столько-с охоты и труда? У меня и свои корабли теперь тут есть. Два года уже, как завел. Сам на своих судах и шерсть с своих овец прямо в Бельгию отправляю.

- Ах, как все это любопытно! Позвольте: у вас, значит, и свои конторы есть в азовских портах, в Бендянске, в Мариуполе, в Ростове?

- О нет! Это все я сам! - говорил колонист, чавкая и добродушно жуя хлеб с маслом.- Зачем нам конторы? Я поеду и отправлю хлеб или шерсть; потом опять поеду и приму заграничный груз. А то и моя жена поедет. О, у меня жена добрая!

- Как, и она? ваша жера тоже коммерцией занимается?

- Да; вы не верите? вот зимой из Николаева она мне на санках сама привезла сундк с золотом; я хлеб туда поставлял. Так вот, запрягла парочку, да с кучером, вот с этим самым Фрицем, моим племянником, и привезла. Зачем пересылать? Еще трата на почту...

Полковник посмотрел на Фрица: рыжий верзила тоже смеялся во весь рот, а колонист, как на товар, приглядывался на щегольской наряд красавца полковника, на его перстни, пикейный сюртучок, лаковые полусапожки, узорные чулки, белую соломенную шляпу и первейшей моды венский фаэтончик. Два давнишних противоположных полюса русских деловых людей, эти два лица сильно занимали друг друга.

- Вы отлично говорите по-русски,- сказал полковник,- давно ваа семья переселилась, или, так сказать, бежала из родной тесноты в Россию? Извините, это меня сильно занимает; повторяю вам снова, я тоже ваш собрат, переселенец, а по нашим русским понятиям - беглец! Мы теперь тоже за ум беремся, да уж не знаю, так ли? Что-то в нас много еще дворянского; может оттого, что мы беглые по воле, с паспортами.

- Мой дед, видите ли, переселился при графе Сперанском*, около сорока лет назад; мы пешком пришли сюда, с котомками, дед и отец мой несли старые саксонские свои сапоги за плечами, а отец мой после него еще двадцать пять лет был у нашего же земляка Фейна простым пастухом. Я тоже в юности-с долго был при стаде вашего Абазы. Земля, правду сказать, тут обетованная, не тронутая еще; многих еще она ждет. Раздолье, а не жизнь тут всякому; ленив только русский человек! Эх, гляньте, какая дичь, какме пустыри: бурьян, вечная целина,- ни косы, ни плуга не знала. Люблю я эти места: будто и бедные, а троньте эту землю - клад кладом.



* Сперанский М. М. (1772-1839) - русский государственный деятель, известный прогрессивным для своего времени проектом государственных реформ бружуазного характера.



Полковник спросил:

- Какой же секрет в том, что вы так скоро, так страшно разбогатели?

- Секрет? никакого секрета! Даже трудно сказать, как. Как? просто трудились сами, и все тут.

"Сами трудились! - подумал Панчуковский.- Врет, шельма, немец; должно быть, фальшивые ассигнации в землянках делали, да ловко и спускали!"

Просидели еще немного новые знакомцы. Степь молчала, вечерело. Не было слышно ни звука. Одни лошади позвякивали сбруей, да несло тютюнищем от новых друзей-кучеров.

- Я и не спросил вас,- сказал на прощанье Панчуковский,- вы ездили за Дон; были вы у нас на Мертвых Водах, за сороковою болгарскою колонией? Как понравился вам наш околоток? Можно ли ждать чего хорошего от этой местности?

- На Мертвых Водах? На Мертвых... Постойте! Да! Точно, я там неделю назад ночевал... у священника... Постойте, погодите...

- У отца Павладия?

- Так, так, у него именно! Что за славный, добрый старик! и какой начитанный! Нашего Шиллера знает; еще такая у него красивая воспитанница. Сам он ее грамоте учит, и она при мне читала и писала. Как же можно,- хорошие месра!

- Как? воспитанница? - возражил, краснея, полковник,- что за странность! Это премило! Я живу от отца Павладия в семи верстах, а не знаю.

- О-о, полковник! так вы волокита! - засмеялся, влезая в фургон, колонист и погрозился.- Смотрите, напишу отцу Павладию и предупрежу его!

- Нет, я не о том; но меня удивило, как я живу так близко и ничего не знаю! В нашей глуши это диво. А вы будто бы и не охотник приударить за иною гребчихой, в поле?

- Э, фи! У меня своя жена красавица, полковник.

Новые знакомцы будто сконфузиьись и помолчали.

- До свидания, полковник.

- До свидания, гepp Шульцвейн!

Лошади двинулись.

- Не забудьте и нас посетить: спросите хутор Новую Диканьку, на Мертвой.

- С удовольствием. А где он там?

Лошади колониста остановились. Полковник к нему добежал рысцой и рассказал, как к нему проехать.

- Есть у вас детки? - спросил полковник, став на подножку и свесясь к колонисту в фургон.

- Есть две дочери: одна замужем, а другая еще дитя.

- За кем же замужем ваша старшая дочь, герр Шульцвейн?

Колонист покачал головой и прищурил гллубые глаза.

- Вы не ожидаете, я думаю?

- А что?

- За пастухом-с. Я выдал дочь мою за старшего моего чабана, Гейнриха Фердинанда Мюллера, и, либер герр, нахожу, что это - сущая пара. Отличный, добрый зять мне и знает свое дело; пастух и вместе овечий лекарь. Живут припеваючи, а дочка моя все двойни родит!

Полковник похлопал его по руке и по животу.

- А ваш Гейнрих откуда?

- Он подданный другого Гейнриха. Гейнриха тридцать четвертого, герцога крейц-шлейц-фон-лобен-штейнского: тесно им у герцога стало, он и переселился сюда.

- Не забудьте же хутор Новую Диканьку, недалеко от большой дороги,- сказал полковник, смеясь титулу тридцать четвертого Гейнриха крейц-шлейц-фон-лобен-штейнского и кланяясь вслед уезжавшему интерпсному фургону.

- Поклонитесь отцу Павладию от меня! - прибавил в свой черед, улыбаясь, колонист.

Пыль опять заклубилась по дороге.

- А ну, говори мне, скотина, что там за такая воспитанница живет у нашего попа, на Мертвой? - спросил кучера полковник Панчуковский.

Самуйлик ничего не ответил. Он был под влиянием вежливой беседы с Фрицем.

- Ну, что же ты молчишь, ракалия, а? Не тебе ли я проучал все разведать, разыскать? И в семи верстах, а?

Кучер приостановил слегка лошадей, снял шапку и обернулся. Глуповатое и старческое его лицо было осенено мучительною, тяжрлою мыслью.

- Барин, увольте...

- Это что еще?

- Не могу...

- Что это? Ты уже, братец, рассуждать?

- Не будет никакого толку, ваше высокоблагородие, от этих ваших делоч. Мало их через мои руки у вас перебывало! Эх, барин, предоставить-то не штука, да жалко после. А вы по
Страница 5 из 44 Следующая страница