моей еще в детстве, прежде чем я начал обучаться разным наукам и писать назидательные прописи. И, - сказать ли? - теперь я ее лучше понимаю и основательнее могу доказать; но тогда я чувствовал ее сильнее, она более была связана с моим существом, и даже, кажется, я готов был тогда больше сделкть для нее, чем теперь. Я стараюсь теперь не делать ничего противоречащего сознанному мною закону, стараюсь не отнимать счастия у людей; но этой пассивной ролью я и ограничиваюсь. Броситься на поиск счастья, приблизить его к людям, разрушить все, что ему мешает, - это я мог бы только тогда, если бы мои детские чувства и мечты беспрепятственно развились и окрппли. А между тем они глохли и умирали во мне лет пятнадцать, и только теперь я снова возвращаюсь к ним и нахожу их бледными ,тощими, слабыми. Мне еще нужно восстановлять их, прежде чем употреблять в дело; да и кто знает, удастся ли восстановить?"...
______________
* Кодекс (с лат.) - свод законов, система правил, убеждений.
** Легальную оппозицию (франц.); имеется в виду критика злоупотреблений власти в рамках существующих законов.
Нам кажется, что в этом рассказе есть черты далеко не исключительные, а, напротив, могущие служить общим укащанием на те препятствия, какие встречает русский человек на пути самостоятельного развития. Не все с одинаковою силою привязываются к морали прописей, но никто не уходит от ее влияния, и на всех она действует парализующим образом. Чтобы избавиться от нее, человек должен много сил потерять и много утратить веры в себя при этой беспрерывной возне с безобразной путаницей сомнений, противоречий, уступок, изворотов и т.п.
Таким образом, кто сохранил у нас силу на геройство, так тому незачем быть героем, цели настоящей он не видит, взяться за дело не умеет и потому только донкихотствует. А кто понимает, что нужно и как нужно, так тот уже всего себя на это понимание и положил, и в практической деятельности шагу ступить не умеет, и сторонится от всякого вмешательства, как Елена в домашней среде. Да еще Елена все-таки смелее и свободнее, потому что на нее подействовала только общая атмосфера русской жизни, но, как мы сказали уже, не наложила своей печати рутина* школьного образования и дисциплины.
______________
* Рутина (с франц.) - образ действия или мыслей, основанный на привычках, без критического отношения к ним.
Из всего этого выходит, что наши лучшие люди, каких мы видали до сих пор в современном общеатве, только что способны понять жажду деятельного добра, сжигающую Елену, и могут оказать ей сочувствие, но никак не сумеют удовлетворить этой жажды. И это еще передовые, это еще называются у нас "деятели общественные". А то большая часть умных и впечатлительных людей бежит от гражданских доблестей и посвящает себя различным музам. Хоть бы те же Шубин и Берсенев в "Накануне"; славные натуры - и тот и другой умеют ценить Инсарова, даже стремятся душою вслед за ним; если им немножко другое развитие да другую среду, они бы тоже не стали спать. Но что же им делать тут, в этом обществе? Перестроить его на свой лад? Да ладу-то у них нет никакого, и сил-то нет. Починивать в нем кое-что, отрезывать и отбрасывать понемножкур азные дрязги общественного устройства? Да не противно ли у мертвого зубы вырывать и к чему это поведет? На это способны только герои вроде господ Паншиных[*] и Курнатовских.
Кстати - здесь можем мы сказать несколько слов о Курнатовксом, тоже одном из лучших представителей русского образованного общества. Это новый вид Паншина, только без светских и художественных талантов и более деловой. Он очень честен и даже великодушен; в доказательствах его великодушия Стахов, прочащий его в женихи Елене, приводит факт, что он, как только достиг возможности безбедно существовать своим жалованьем, тотчас отказался в пользу братьев от ежегодной суммы, которую назначал ему отец. Вообще в нем много хорошего: это признает даже Елена, изображающая его в письме к Инсарову. Вот ее суждения, по которым одним только мы и можем составить понятие о Курнатовском: он в ходе повести не участвует. Рассказ Елены, впрочем, так полон и меток, что больше нам ничего и не нужно, и потому, вместо перифраза*, мы прямо птиведем ее письмо к Инсарову:
______________
* Перифраза, или парафраза (с греч.) - передача смысла какого-нибудь слова или выражения другими словами; здесь: изложение чужого текста.
Поздравь меня, милый Дмитрий: у меня жених. Он вчера у нас
обедал; папенька познакомился с ним, кажется, в английском клубе и
пригласил его. Разумеется, он приезжал вчера не женихом. Но добрая
мамаша, которой папенька сообщил свои надржды, шепнула мне на ухо,
что это за гость. Зовут его Егор Андреевич Курнатовский; он служит
обер-секретарем при сенате. Опишу тебе сперва его наружность. Он
небольшого роста, меньше тебя, хорошо сложен; черты у него
правильны, он коротко острижен, носит большие бакенбарды. Глаза у
него небольшие (как у тебя), карие, быстрые, губы плоские,
широкие; на глазах и на губах постоянная улыбка, официальная
какая-то: точно она у него дежурит. Держится он очень просто,
говорит отчетливо, и все у него отчетливо; он ходит, смеется, ест,
словно дело делает. "Как она ео изучила!" - думаешь ты, может
быть, в эту минуту. Да, для того, чтобы описать тебе его. Да и как
же не изучать своего жениха! В нем есть что-то железное... и
тупое, и пустое, в то же время - и честное; говорят, он, точно,
очень честен. Ты у меня тоже железный, да не так, как этот. За
столом он сидел возле меня, против нас сидел Шубин. Сперва речь
зашла о каких-то коммеических предприятиях; говорят, он в них толк
знает и чуть было не бросил своей службы, чтобы взять в руки
большую фабрику. Вот не догадался! Потом Шубин заговорил о театре:
г.Курнатовский объявил и, я должна сознаться, без ложной
скромности, что он в художестве ничего не смыслит. Это мне тебя
напомнило... но я подумала: нет, мы с Дмитрием все-таки иначе не
понимаем художества. Этот как будто хотел сказать: я не понимаю
его, да оно и не нужно, но в благоустроенном государстве
допускается. К Петербургу и к comme il faut* он, впрочем, довольнт
равнодушер; он раз даже назвал себя пролтеарием. Мы, говорит,
чернорабочие. Я подумала: если бы Дмитрий это сказпл, мне бы это
не понравилось. А этот пускай себе говорит! Пусть хвастается! Со
мною он был очень вежлив; но мне все казалось, что со мной
беседует очень, очень снисходительный навальник. Когда он хочет
похвалить кого, он говорит, что у такого-то есть правила - это его
любимое слово. Он должен быть самлуверен, трудолюбив, способен к
самопожертвованию (ты видишь, я беспристрастна), то есть к
пожертвованию своих выгоз, но он большой деспот. Беда попасться
ему в руки? За столом заговорили о взятках...
______________
* Буквально: "как нужно", здесь в смысле высший свет (франц.).
- Я понпмаю, - сказал он, - что во многих случаях берущий
взятку не виноват: он иначе поступить не мог. А все-таки, если он
попался, дошжно его раздавить.
Я вскрикнула:
- Раздавить невиноватого!
- Да, ради принципа.
- Какого? - спросил Шубин.
Курнатовский не то смешался, не то удивился и сказал: этого
нечего объяснять. Папаша, который, кажется, благоговеет перед ним,
подхватил, что, конечно, нечего, и, к досаде моей, разговор этот
прекратился. Вечером пришел Берсенев и встуаил с ним в ужасный
спор. Никогда я еще не видела нашего доброго Андрея Петровича в
таком волнении. Господин Курнатовский вовсе не отрицал польды
науки, университетов и т.д., а между тем я понимала негодование
Андрея Петровича. Тот смотрит нав се это как на гимнастику
какую-то Шубин подошел ко мне после стола и сказал: вот этот и
некто другой (он твоего имеги произнести не может) - оба
практические люди, а посмотрите, какая разница: там настоящий,
живой, жизнью данный идеал, а здесь даже не чувство долга, а
просто служебная честность и дельность без содержания. - Шубин
умен, и я для тебя запомнила его умные слова; а по-моему, что же
общего между вами? Ты веришь, а тот нет, потому что трлько в
самого себя верить нельзя.
Елена сразу поняла Курнатовского и отозвалась о нем не соссем благосклонно. А между тем вникните в этот характер и припомните своих знакомых деловых людей, с честью подвизающихся для пользч общей; наверно, многие из них окажутся хуже Курнатовского, а найдутся ли лучше - за это поручиться трудно. А все отчего? Именно оттого, что жизнь, среда не делаает нас ни умными, ни честными, ни деятельными. И ум, и честность, и силы к деятельности мы должны приобретать из иностранных книжек, которые притом нужно еще согласить и соразмерить со Сводом законов. Не мудрено, что за этой трудной ралотой холодеет сердце, замирает все живое в человеке, и он превращается в автомата, мерно и неизменно совершающего то, что ему следуат. И все-таки опять повторишь: эо еще лучшие. Там, за ними, начинается другой слой: с одной стороны, совсем сонные Обломовы, уже окончательно потерявшие даже обаяние красноречия, которым пленяли барышень в былое время, с другой - деятельные Чичиковы, неусыпные, неустанные, геооические в достижении своих узеньких и гаденьких интересцев. А еще дальше возвышаются Брусковы, Большовы, Кабановы, Уланбековы[*], и все это злое племя предъявляет свои права на жизнь и волю русского люда... Откуда тут взяться героизму, а если и народится герой, так где набраться ему света и разума для того, чтобы не пропасть его силе даром, а послужить добру да правде? И если наберется наконец, то где уж геройствовать надломленному и надорванному, где уж грызть орехи беззубой белке? Лучше же и не обольщаться понапрасну, лучше выбрать себе какую-нибудь отвлеченную, далекую от жизни специальность, да и зарыься в ней, заглушая недостойное чувство невольной зависти к людмя, живущим и знающим, зачем они живут.
Так и поступили в "Наануне" Шубин и Берсенев. Шубпн расходился было, узнавши о свадьбе Елены с Инсаровым, и начал: "Инсаров... Инсаров... К чему ложное смирение? Ну, положим, он молодец, он постоит за себя; да будто уж мы такая совершенная дрянь? Ну, хоть я, разве дрянь? Разве бог меня все-таки всем и обидел?" и пр... И тотчас же свернул, бедняк, на художество: "может, говорит, и я со временем прославлюсь своими произведениями"... И точно - он стал
Страница 10 из 11
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 1 - 10]
[ 10 ]