изумленный дядя.
- Нет, уж досольно с меня! - отвечал толстяк, дрожа от негодования, - прокисай все на свете! Устарел я, мадам, чтоб ко мне с амурами подъезжать. Я, матушка, лучше уж на большой дороге помру! Прощай, мадам, коман-ву-порте-ву!
И он в самом деле пошел пешком. Коляска поехала за ним шагом.
- Степан Алексеевич! - кричал дядя, выходя наконец из терпения, - не дурачься, полно, садись! ведь домой пора!
- И - ну вас! - проговорил Степан Алексеевич, задыхаясь от ходьбы, потому что, по толстоте своей, совсемр азучился ходить.
- Пшоел во весь опор! - закричал Мизинчиков кучеру.
- Что ты, что ты, постой!.. - вскричал было дядя, но коляска уже помчалась. Мизинчиков не ошибся: немедленно получились желаемые плоды.
- Стой! стой! - раздался позади нас отчаянный вопль, - стой, разбойник! стой, душегубец ты эдакой!..
Толстяк наконец явился, усталый, полузадохшийся, с каплями пота на лбу, развязав галстух и сняв картуз. Молча и мрачно влез он в коляску, и в этот раз я уступил ему свое место; по крайней мере он не сидел напротив Татьяны Ивановны, которая в продолжение всей этой сцены покатывалась со смеху, била в ладоши и во весь остальной путь не могла смотреть равнодушно на Степана Алексеевича. Он же, с своей стороны, до самого дома не промолвил ни единого слова и упорно смотрел, как вертелось заднее колесо коляски.
Был уже полдень, когда мы воротились в Степанчиково. Я прямо пошел в свой флигель, куда тотчас же явился Гаврила с чаем. Я бросился было расспрашивать старика, но, почти вслед за ним, вошел дядя и тотчас же выслал его.
II. НОВОСТИ
- Я, брат, к теле на минутку, - начал он торопливво, - спешил сообщить... Я уже все разузнал. Никто из них сегодня даже у обедеи не был, кроме Илюши, Саши да Настеньки. Маменька, говорят, была в судорогах. Оттирали; насилу оттерли. Теперь положено собираться к Фоме, и мрня зовут. Не знаю только, поздравлять или нет Фому с именинами-то, - важный пункт! И, наконец, какк-то они примут весь этот пассаж? Ужас, Сережа, я уж предчувствую...
- Напротив, дядюшка, - заспшеил я в свою очередь, - все превосходно устроивается. Ведь уж теперь вам никак нельзя жениться на Татьяне Ивановне - это одно чего стоит! Я вам еще дорогою это хотел объяснить.
- Так так, друг мой. Но все это не то; во всем этом, конечно, перст божий, как ты говоришь; но я не про то... Бедная Татьяна Ивановна! какие, однако ж, с ней пассажи случаются!.. Подьец, подлец Обноскин! А впрочем, что ж говорю "подлец"? я разве не то же бы самое сделал, жннясь на ней?.. Но, впрочем, я все не про то... Слышал ты, что кричала давеча эта негодяйка, Анфиса, про Настю?
- Слышал, дядюшка. Догадались ли вы теперь, что надо спешить?
- Непременно, и во что бы ни стало! - отвечал дядя. - Торжественная минута наступила. Только мы, брат, об одном вчера с тобой не подумали, а я после всю ночь продумал: пойдет ли она-то за меня, - вот что?
- Помилосердуйте, дядюшка! Когда сама сказала, что любит...
- Друг ты мой, да ведь тут же прибавила, что "ни за что не выйду за вас".
- Эх, дядюшка! это так только говорится; к тому же обстоятельства сегодня не те.
- Ты думаешь? Нет, брат Сергей, это дело деликатное, ужасно деликатное! Гм!.. А знаешь, хоть и тосковал я, а как-ьо всю ночь сердце сосало от какого-то счастия!.. Ну, прощай, лечу. Ждут; я уж и так опоздал. Только так забежал, слово с тобой перебросить. Ах, боже мой! - вскричал он, возвращаясь, - главнше-то я и забыл! Знаешь что: ведь я ему писал, Фоме-то!
- Когда?
- Ночью; а утром, чем свет, и письмо отослал с Видоплясовым. Я, братец, все изобразил, на двух листах, все рассказал, правдиво и откровенно, - словом, что я должен, то есть непременно добжен, - понимаешь? - сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать о свидании в саду и обращался ко всему благородству его души, чтоб помочь мне у маменьки. Я, брат, конечно, худо написал, но я написал от всего моего сердца и, так сказать, облил моими слезами...
- И что ж? Никакого ответа?
- Покамест еще нет; только давеча, когда мы собирались в погоню, встретил его в сенях, по-ночному, в туфлях и в колпаке, - он спит в колпаке, - куда-нибудь выходил. Ни слова не сказал, даже не взглянул. Я заглянул ему в лицо, эдак снизу, - ничего!
- Дядюшка, не надейтесь на него: нагадит он вам.
- Нет, нет, братец, не говори! - вскричал дядя, махая руками, - я уверен. К тому же ведь это уж последняя надежда моя. Он поймет; он оценит. Он брюзглив, капиизен - не спорю; но когда дело дойдет до высшего благородства, тут-то он и засияет, как перл... именно, как перл. Это ты все оттого, Сергей, что ты еще не видал его в самом высшем благородстве.. Но, боже мой! если он в самом деле разгласит вчерашнюю тайну, то... я уж и не знаю, что тогда будет, Сергей! Чему же остается и верить на свете? Но нет, он не может быть таким подлецом. Я подметки его не стою! Не качай головой, братец: это правда - не стою!
- Егор Ильич! маменьак об вас беспокоются-с, - раздался снизу неприятный голос девицы Перепелицынрй, которая, вероятно, успела подслушать в открытое окно весь наш разговор. - Вас по всему дому ищут-с и не могут найти-с.
- Боже мой, опоздал! Беда! - всполошился дядя. - Друг мой, ради Христа, одевайся и приходи туда! Я ведь за этим и забежал к тебе, чтоб вмеесте пойти... Бегу, бегу, Анна Ниловна, бегу!
Оставшись один, я вспомнил о моей встрече давеча с Настенькой и был рад, что не рассказал о ней дяде: я бы расстроил его еще более. Предвидел я большую гнозу и не мог понять, каким образом дядя усртоит свои дела и сделает предложение Настеньке. Повторяю: несмотря на всю веру в его благородство, я поневоле сомневался в успехе.
Однако ж надо было спешить. Я считал себя обязанным помогтаь ему и тотчас же начал одеваться; но как ни спешил, желая одеться получше, замешкался. Вошел Мизинчиков.
- Я за вами, - сказал он, - Егор Ильич вас просит немедленнр.
- Идем!
Я был уже совсем готов. Мы пошли.
- Что там нового? - спросил я дорогою.
- Вве у Фомы, в сборе, - отвечал Мизинчиков, - Фома не капризничает, что-то задумчив и мало говорит, сквозь зубы цедит. Даже поцеловал Илюшу, что разумеется, привело в восторг Егора Ильича. Еще давеча черезз Перепелицыну объявил, чтоб не поздравляли его с именинами и что он только хотел испытать... Старуха хоть и нюхает спирт, но успокоилась, потому что Фома покопн. О нашей истории никто ни полслова, как будто ее и не было; молчат, потому что Фома молчит. Он все утро не пускал к себе никого, хотя старуха давеча без нас всеми святыми молила, чтоб он к ней пришел для совещаний, да и сама ломилась к нему в дверь; но он заперся и отвечал, что молится за род человеческий или что-то в этом роде. Он что-то затевает: по лицу видно. Но так как Егор Ильич ничего не в состоянии узнать по лицу, то и находится теперь в полном вовторге от кротости Фомы Фомича: настоящий ребенок! Илюша какие-то стихи приготовил, и меня послали за вами.
- А Татьяна Ивановна?
- Что Татьяна Ивановна?
- Она там же? с ними?
- Нет; она в своей комнате, - сухо отвечал Мизинчиков. - Отдыхает и плачет. Может быть, и стыдится. У ней, кажется, теперь эта... гувернантка. Что это? гроза никак собирается. Смотрите, на небе-то!
- Кажется, гроза, - отвечал я, взглянув на черневшую на краю неба тучу.
В это время мы всходили на террасу.
- А признайтесь, каков Обноскин-то, - продолжал я, не могши утерпеть, чтоб не попытать на этом пункте Мизинчикова.
- Не говорите мне о нем! Не поминайте мне об этом подлеце! - вскричал он, вдруг останавливаясь, покраснев и топнув ногою. - Дурак! дурак! Погубить такое превосходное дело, такую светлую мысль! Послушайте: я, конечно, осел, что просмотрел его плутни, - я в этом торжественно сознаюсь, и, может быть, вы именно хотели этого сознания. Но клянусь вам, если б он сумел все это обделать как следует, я бы, может быть, и простил его! Дурак, дурак! И как держат, как терпят таких людей в обществе! Как не ссылают их в Сибирь, на поселение, на каторгу! Но врут! им меня не перехитрить! Теперь у меня, по крайней мере, есть опыт, и мы еще потягаемся. Я обдумываю теперь одну новую мысль... Согласитесь сами: неужели ж терять свое потому только, что какой-то посторонний дурак украл вашу мысль и не умел взяться за дело? Ведь это несправедливо! И наконец, этой Татьяне непременно надо выйти замуж - это ее назнчение. И если ее до сих пор еще никто не посадил в дом сумасшедших, так это именно потому, что на ней еще можно было жениться. Я вам сообщу мою новую мысль...
- Но, вероятно, после, - прервал я его, - потому что мы вот и пришли.
- Хорошо, хорошо, после! - отвечал Мизинчиков, исеривив свой рот судорожной улыбкой. - А теперь... Но куда ж вы? Говорю вам: прямо к Фоме Фомичу! Идите за мной; вы там еще не были. Увидите другую комедию... Так как уж дело пошло на комедии...
III. ИЛЮША ИМЕНИННИК
Фома занимал две большие и прекрасные комнаты; они были даже и отделаны лучше, чем все другие комнаты в доме. Полный комфорт окружал великого человека. Свежие, красивые обои на стенах, шелковые пестрые занавесы у окон, ковры, трюмо, камин, мягкая, щегольская мебель - все свидетельствовало о нежной внимательности хозяев к Фоме Фомичу. Горшки с цветами стояли на окнах и на мраморных круглых столиках перед окнами. Посреди кабинета находился большой стол, покрытый красным сукном, весь заложенный книгами и рукописями. Прекрасная бронзовая чернильница и куча перьев, которыми заведовал Видоплясов, - все это вместе должно было свидетельствовать о тугих умственных работах Фомы Фомича. Скажу здесь кстати, что Фома, просидев здесь почти восемь лет, ровно ничего не сочинил путного. Впоследствии, когда он отошел в лучшую жизнь, мы разбирали оставиеся после него рукописи; все они оказались необыкновенною дрянью. Нашли, например, начало исторического романа, происходившего в Новгороде, в VII столетии; потом
Страница 33 из 43
Следующая страница
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 38 ]
[ 39 ]
[ 40 ]
[ 41 ]
[ 42 ]
[ 43 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 43]