клевета! - вскричал дядя, покраснев и ужасно сконфузившись. - Это они, дураки, не поняли, что он им говорил! Он только так... какой тут медный грош!.. А тебе нечего про все поминать, горло драть, - продолжал дядя, с укоризною обращаясь к мужику, - тебе же, дураку, добра пожелали, а ты не понимаешь да и кричишь!
- Помилуйте, дядюшка, а французский-то язык?
- Это он для произношения, Сережа, единственно для произношения, - проговорил дядя каким-то просительным голосом. - Он сам это говорил, что для произношения... Притом же тут случилась одна особенная история - ты ее не знаешь, а потому и не можешь судить. Надо, братец, прежде вникнуть, а уж потом обвинять... Обвинять-то легко!
- Да вы-то чего! - закричал я, в запальчивости снова обращаясь к мужикам. - Вы бы ему так все прямо и высказали. Дескать, эдак нельзя, Фома Фомич, а вот оно как! Ведь есть же у вас язык?
- Где та мышь, чтоб коту звонок привесила, батюшка? "Я, говорит, тебя, мужика сиволапого, чистоте и порядку учу. Отчего у тебя рубаха нечиста?" Да в поту живет, оттого и нечистая! Не каждый день переменять. С чистоты не воскреснешь, с по'гани не треснешь.
- А вот анамедни на гумно пришел, - заговорил другой мужик, с виду росбый и сухощавый, весь в заплатах, в самых худеньких лаптишках, и, по-видимому, один из тех, которые вечно чем-нибудь недовольны и всегда держат в запасе какое-нибудь ядовитое, отравленное слово. До сих пор он хоронился за спинами других мужиков, слушал в мрачном безмолвии и все время не сгонял с лица какой-то двусмысленной, горько-лукавой усмешки. - На гумно пришел: "Знаете ли вы, говорит, сколько до солнца верст?" А кто его знает? Наука эта не нашенская, а барская. "Нет, говорит, ты дурак, пехтерь, пользы своей не знаешь; а я, говорит, астролом! Я все божии планиды узнал."
- Ну, а сказал тебе сколько до солнца верст? - вмешался дядя, вдруг оживляясь и весело мне подмигивая, как бы говоря: "Вот посмотри-ка, чтг будет!"
- Да, сказал сколько-то много, - нехотя отвечал мужик, не ожидавший такого вопроса.
- Ну, а сколько сказал, сколько именно?
- Да вашей милости лучше известно, а мы люди темные.
- Да я-то, брат, знаю, а ты помнишь ли?
- Да сколько-то сот али тысяч, говорил, будет. Что-то много сказал. На трех возах не вывезешь.
- То-то, помни, братец! А ты думал, небось, с версту будет, рукой достать? Нет, брат, земля - это, видишь, как шар круглый, - понимкешь?.. - продолжал дядя, очертив руками в воздухе подобие шара.
Мужик горько улыбнуося.
- Да, как шар! Она так на воздухе и держится сама собой и кругом солнца ходит. А солнце-то на месте стоит; тебе только кажется ,что оно ходит. Вот она штука какая! А открыл это все капитан Кук, мореход... А черт ег знает, кто и открыл, - прибавил он полушепотом, обращаясь ко мре. - Сам-то я, брат, ничего не знаю... А ты знаешь, сколько до солнца-то?
- Знаю, дядюшка, - отвечал я, с удивлением смотря на всю эту сцену, - только вот что я думаю: конечно, необразованность есть то же неряшество; но, с другой стороны... учить крестьян астрономии...
- Именно, именно, именно неряшество! - подхватил дядя в восторге от моего выражения, которое показалось ему чрезвычайно удачным. - Благородная мысль! Именно неряшество! Я это всегда говорил... то есть я этого никогда не говорил, но я чувствовал. Слышите, - закричал он мужикам, - необразованность это то же неряшество, такая же грязь! Вот оттого вас Фома и хотел научить. Он вас добру хотел научить - это ничего. Это, брат, уж все равно, тоже служба, всякого чина стоит. Вот оно дело како,е наука-то! Ну, хорошо, хорошо, друзья мои! Ступайте с богом, а я рад, рад... будьте покойны, я вас не оставлю.
- Защити, отец родной!
- Вели свет видеть, батюшкк!
И мужики повалились в ноги.
- Ну, ну, это вздор! Богу да царю кланяйтесь, а не мне... Ну, ступайте, ведите себя хорошо, заслужите ласку... ну и там все... Знаешь, - сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что ушли мужики, и как-то сияя от радости, - любит мужичок доброе слово, да и подарочек не повредит. Подарю-ка я им что-нибудь, - а? как ты думаешь? Для твоего приезда... Подарить или нет?
- Да вы, дядюшка, какой-то Фрол Силин, благодетельный человек, как я погляжу.
- Ну, нельзя же, братец, нельзя: это ничего. Я им давно хотел подарить, - прибавил он, как бы извиняясь. - А что тебе смешно, что я мужиков наукам учил? Нет, брат, это я так, это я от радости, что тебя увидел, Сережа. Просто-запросто хотел, чтоб и он, мужик, узнал, сколько до солнца, да рот разинул. Весело, брат, смотреть, когда он рот разинет... как-то эдак радуешься за него. Только знаешь, друг мой, не говори там в гостиной, что я с мужиками здесь объяснялся. Я нарочно их за конюшнями принял, чтоб не видно было. Оно, брат, как-то нельзя было там: щекотливое дело; да и сами они потихоьнку пришли. Я ведь это для них больше и сделал...
- Ну вот, дядюшка, я и приехал! - начал я, переменяя разговор и жклая добраться поскорее до главного дела. - Признаюсь вам, письмо ваше меня так удивило, что я...
- Друг мой, ни слова об этом! - перебил дядя, как будто в испуге и даже понизив голос, - после, после это все объяснится. Я, может быть, и виноват перед тобою и даже, может быть, очень виноват, но...
- Передо мной виноваты, дядюшка?
- После, после, мой друг, после! все это объяснится. Да какой же ты стал молодец! Милый ты мой! А как же я тебя ждал! Хотел излить, так сказать... ты ученый, ты один у меня... ты и Коровкин. Надобно заметить тебе, что на тебя здесь все сердятся. Смотри же, будь осторожнее, не оплошай!
- На меня? - спросил я, в удивлении смотря на дядю, не понимая, чем я мог рассердить людей, тогда еще мне совсем незнакомых. - На меня?
- На тебя, братец. Что ж делать! Фома Фомич немножко... ну уж и маменька, вслед за ним. Вообще будь осторожен, почтителен, не противоречь, а главное, почтителен...
- Это перед Фомой-то Фомичом, дядюшка?
- Что ж делать, друг мой! ведь я его не защищаю. Действительно он, может быть, человек с недостатками, и даже тепеерь, в эту самую минуту... Ах, брат, Сережа, как это все меня беспокоит И как бы это все могло уладиться, как бы мы все могли быть довольны и счастливы!.. Но, впрочем, кто ж без недостатков? Ведь не золотые ж и мы?
- Помилуйте, дядюшка! рассмотрите, что он делает...
- Эх, брат! все это только дрязги и больше ничего! вот, например, я тебе расскажу: теперь он сердится на меня, и за что, как ты думаешь?.. Впрочем, может быть, я и сам виноват. Лучше я тебе потом расскажу...
- Впрочем, знаете, дядюшка, у меня на этот счет выработалась своя особая идея, - перебил я, торопясь высказать мою идею. Да мы и оба как-то торопились. - Во-первых, он был шутом: это его огорчило, сразило, оскорбило его идеал; и вот вышла натура озлобленная, болезненная, мстящпя, так сказать, всему человечеству... Но если примирить его с человеком, если возвратить его самому себе...
- Именно, именно! - вскричал дядя в восторге, - именно так! Благороднейшая мысль! И даже стыдно, неблагородно было бы нам осуждать его! Именно!.. Ах, друг мой, ты меня понимаешь; ты мне отраду привез! Только бы там-то уладилось! Знаешь, я туда тепарь и явиться боюсь. Вот ты приехал, и мне непременно достанется!
- Дядюшка, если так... - начал было я, смутясь от такого признания.
- Ни-ни-ни! ни за что в свете! - закричал он, схватив меня за руки. - Ты мой гость, и я так хочу!
Все это чрезвычайно меня удивляло.
- Дядюшка, скажите мне сейчас же, - начал я настойчиво, - для чего вы меня звали? чего от меня надеетесь и, главное, в чем передо мной виноваты?
- Друг мой, и не спрашивай! после, после! все это после объяспится! Я, может быть, и во многом виноват, но я хотел поступить как честный человек, и... и... и ты на ней женишься! Ты женишься, если только есть в тебе хоть капля благородства! - прибавил он, весь покраснев от какого-то внезапного чувства, восторженно и крепко сжимая мою руку. - Но довольно, ни слова больше! Все сам скоро узнаешь. От тебя же будет зависеть... Главное, чтоб ты теперь там понравился, произвел впечатление. Главное, не сконфузься.
- Но послушайте, дядюшка, кто ж у вас там? Я, признаюсь, так мало бывал в обществе, что...
- Чт, немножко трусишь? - прервал дядя с улыбкою. - Э, ничего! все свои, ободрись! главное, ободрись, не бойся! Я все как-то боюсь за тебя. Кто там у нас, спрашиваешь? Да кто ж у нас... Во-первых, мамаша, - начал он торопливо. - Ты помнишь мамашу или не помнишь? Добрейшая, благороднейшая старушка; без претензий - это можно сказать; старого покроя немножко, да это и лучше. Ну, знаешь, иногда такие фантазии, скажет эдак как-то; на меня теперь сердится, да я сам виноват... знаю, что виноват! Ну, наконец, она ведь что называется grande dame, генеральша... превосходнейший человек был ее муж: во-первых, генерал, человек образованнейший, состояния не оставил, но зато весь был изранен; словом - стяжал уважение! Потом девица Перепелицына. Ну эта... не знаю... в последнее время она как-то того... характер такой... А, впрочеа, нельзя же всех и осуждать.. Ну, да бог с ней... Ты не думай, что она прижичалка какая-нибудь. Она, брат, сама подполковничья дочь. Наперсница маменьки, друг! Потом, брат, сестрица Прасковья Ильинична. Ну, про эту нечего много говорить: простая, добрая; хлопотунья немного, но зато сердце какое! - ты, главное, на сердце смотри - пожилая девушка, но, знаешь, этот чудак Бахчеев, кажется, куры строит, хочет присвататься. Ты, однако, молчи; чур: секрет! Ну, кто же еще из наших? про детей не говорю: сам увидишь. Илюшка завтра именинник... Да бишь! чуть не забыл: гостит у нас, видишь ли, уже целый месяц, Иван Иваныч Мизинчиков, тебе будет троюродный браи, кажется; да, именно троюродный! он недавно в отставку вышел из гусаров, поручиком; человек еще молодой. Благороднейшая душа! но, знаешь, так промотался, что уж я и не знаю, где он успел так промотаться. Впрочем, у него ничего почти и не было; но
Страница 9 из 43
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 43]