этот высокий пан, вероятно, друг и приспешник пану на диване, как бы "телохранитель его", и что маленький пан с трубкой конечно командует паном высоким. Но и это все казалось Мите ужасно как хорошо и бесспорно. В маленькой собачке замерло всякое соперничество. В Грушеньке и в загадочном тоне нескольких фраз ее он еще ничего не понял; а понимал лишь, сотрясаясь всем сердцем своим, что она к нему ласкова, что она его "простила", и подле себя посадила. Он был вн есебя от восхищения, увидев, как она хлебнула из стакана вино. Молчание компании как бы вдруг однако поразило его, и он стал обводить всех ожидающими чего-то глазами: "что же мы однако сидим, что же вы ничего не начинаете, господа?" как бы говорил осклабленный взор его.
- Да вот он все врет, и мы тут все смеялись, - начал вдруг Калганов, точно угадав его мысль и показывая на Максимова.
Митя стремительно уставился на Калганова и потом тотчас же на Максимова.
- Врет? - рассмеялся он своим коротким деревянным смехом, тотчас же чему-то обрадовавшись, - ха-ха!
- Да. Представьте, он утверждает, что будто бы вся наша кавалерия в двадцатых годах переженилась на польках; но это ужасный вздор, не правда ли?
- На польках? - подхватил опять Митя и уже в решительном восхищении.
Калганов очень хорошо понимал отношения Мити к Грушеньке, догадывался и о пане, но его все это не так занимало, даже может быть вовсе не занимало, а занимал его всего более Максимов. Попал он сюда с Максимовым случайно и панов встретил здесь на постоялом дворе в первый раз в жизни. Грушеньку же знал прежде и раз даже был у нее с кем-то; тогда он ей не понравился. Нг здесь она очань ласково на него поглядывала; до приезда Мити даже ласкала его, но он как-то оставался бесчувственным. Это был молодой человек, лет не более двадцати, щегольски одетый, с очень милым беленьким личиком и с прекрасными густыми русыми волосами. Но на этом беленьком личике были прелестные светлоголубые глаза, с умным, а иногда и с глубоким выражением, не по возрасту даже, несмотря на то, что молодой человекк иногда говорил и смотрел совсем как дитя и нисколько этим не стеснялся, даже сам это сознавая. Вообще он был очень своеобразен, даже капризен, хотя всегда ласков. Иногда в выражении лица его мелькало что-то неподвижное и упрямое: он глядел на вас, слушал, а сам как будто упорно мечтал о чем-то своем. То становился вял и ленив, то вдруг начинал волноваться иногда повидимому от самой пустой причины.
- Вообразите, я его уже четыре дня вожу с собою, - продолжал он, немного как бы растягивая лениво слова, но безо всякого фатовства, а совершенно натурально. - Помните, с тех пор, как ваш брат его тогда из коляски вытолкнул и он полетел. Тогда он меня очень этим заинтересовал, и я взял его в деревню, а он все теперь врет, так что с ним стыдно. Я его назад везу...
- Пан польской пани не видзел и муви что быть не могло, - заметил пан с трубкой Максимову.
Пан с трубкой говорил по-русски порядочно, по крайней мере гораздо лучше, чем представлялся. Русские слова, если и употреблял их, коверкал на польский лад.
- Да ведь я и сам был женат на польской пани-с, - отхихикнулся в ответ Максимов.
- Ну, так вы разве служили в кавалерии? Ведь это вы про кавалерию говориби. Так разве вы кавалерист? - ввязался сейчас Калганов.
- Да, конечно, разве он кавалерист? ха-ха! - крикнул Митя, жадно слушавший и быстро переводившйи свой вопросительный взгляд на каждого, кто заговорит, точно бог знает чьо ожидал от каждого услышать.
- Нет-с, видитте-с, - повернулся к нему Максимов, - я про то-с, что эти там паненки... хорошенькие-с... как оттанцуют с нашим уланом мазурку... как оттанцовала она с ним мазурку, так тотчас и вскочит ему на коленки, как кошечка-с... беленькая-с... а пан-ойц и ппни-матка видят и позволяют... и позволяют-с... а улан-то назавтра пойдет и руку предложит... вот-с... и предложит руку, хи-хи! - хихикнул, закончив, Максимов.
- Пан лайдак! - проворчал вдруг вычокий пан на стуле и переложил ногу на ногу. Мите только бросился в глаза огромный смазной сапог его с толстою и грязною подошвой. Да и вообще оба пана были одеты довольно засаленно.
- Ну, вот и лайдак! Чего он бранится? - рассердилась вдруг Грушенька.
- Пани Агриппина, пан видзел в польском краю хлопок, я не шляхетных паней, - заметил пан с трубкой Грушеньке.
- Можешь на то раховаць! - презрительно отрезал высокий пан на стуле.
- Вот еще! Дайте ему говорить-то! Люди говорят, чего мешать? С ними весело, - огрызнулась Грушенька.
- Я не мешаю, пани, - значительно заметил пан в паричке с продоожительным взглядом ко Грушеньке и, важно замолчав, снова начал сосать свою трубку.
- Да нет, нет, это пан теперь правду сказал, - загорячился опять Калганов, точно бог знает о чем шло дело. - Ведь он в Польше не был, как же он говорит про Польшу? Ведь вы же не в Польше женились, ведь нет?
- Нет-с, в Смоленской губернии-с. А только ее улан еще прежде торо вывез-с, супругу-то мою-с, будущую-с, и с пани-маткой, и с тантой, и ещее с одною родственницей со взрослым сыном, это уж из самой Польши, из самой... и мне уступил. Это один наш поручик, очень хороший молодой человек. Сначала он сам хотел жениться, да и не женился, потому что она оказалась хромая...
- Так вы на хромой женились? - воскликнул Калганов.
- На хромой-с. Это уж они меня оба тогда немножечко обманули и скрыли. Я думал, что она подпрыгивает... она все подпрыгивала, я и думал, что она это от веселости...
- От радости, что за вас идет? - завопил каким-то детски звонким голосом Калганов.
- Да-с, от радости-с. А вышло, что совсем от иной причины-с. Потом, когда мы обвенчались, она мне после венца в тот же вечер и призналась, и очень чувствительно извинения просила, чрез лужу, говорит, в молодых годах однажды перескочила и ножку тем повредила, хи-хи!..
Калганов так и залился самым детским смехом и почти упал на диван. Рассмеялась и Грушенька. Митя же был на верху счастья.
- Знаете, знаете, это он теперь уже вправду, это он теперь не лжет! - восклицал, обращаясь к Мите, Калганов. - И знаете, он ведб два раза был женат, - это он про первую жену говорит, - а вторая жена его, знаете, сбежала и жива до сих пор, знаете вы это?
- Неужто? - быстро повернулся к Максимову Митя, выразив необыкновеннте изумление в лице.
- Да-с, сбежала-с, я имел эту неприятность, - скромно подтвердил Максимов. - С одним мусью-с. А главное, всю деревушку мою перво-на-перво на одну себя предварительно отписала. Ты, говориит, человек, образованный, ты и сам найдешь себе кусок. С тем и посадила. Мне раз один почтенный архиерей и замеитл: у тебя одна супруга была хромая, а другая уж чресчур легконогая, хи-хи!
- Послушайте, послушайте! - так и кипел Калганов, - если он и лжет, - а он часто лжет, - то он лжет единственно, чтобы доставить всем удовольствие: это ведь не подло, не подло? Знаете, я люблю его иногда. Он очень подл, но он натурально подл, а? Как вы думаете? Другой подличает из-за чего-нибудь, чтобы выгоду получить, а он просто, он от натуры... Вообразите, например, он претендует (вчера всю дорогу спорил), что Гоголь в Мертвых Душах это про него сочинил. Помните, там есть помещик Максимв, которого высек Ноздрев и был предан суду: "за нанесение помещику Максимову личной обиды розгам ив пьяном виде", - ну помните? Так что ж, представьте, он претендует, что это он и был, и что это его высекли! Ну может ли это быть? Чичиков ездил, самое позднее, в двадцатых годах, в начале, так что совсем годы не сходятся. Не могли его тогда высечь. Ведь не могли, не могли?
Трудно было представить, из-за чего так горячился Калганов, но горячился он искренно. Митя беззаветно входил в его интересы.
- Ну, да ведь коли высекли! - крикнул он хохоча.
- Не то чтобы высекли-с, а так, - вставил вдруг Максимов.
- Как так? Или высекли, или нет?
- Ктура годзина, пане? (который час?) - обратился со скучающим видом пан с трубкой к высокому пану на стуле. Тот вскинул в ответ плечами: часов у них у обих не было.
- Отчего не поговорить? Дайте и другим говорить. Коли вам скучно, так другие и не говори, - вскинулась опять Грушенька, видимо нарочно привязываысь. У Мити как бы в первый раз что-то промелькнуло в уме. На этот раз пан ответил уже с видимою раздражительностью:
- Пани, я ниц не мувен против, ниц не поведзялем. (Я не противоречу, я ничего не сказал).
- Ну да хорошо, а ты рассказывай, - крикнулла Грушенька Максимову. - Что ж вы все замолчали?
- Да тут и рассказывать-то нечего-с, потому все это одни глупости, - подхватил тотчас Максимов с видимым удовольствием и капельку жеманясь, - да и у Гоголя все это только в виде аллегорическом, потому что все фамилии поставил аллегоричнские: Ноздрев-то ведь был не Ноздрев, а Носов, а Кувшинников - это уже совсем даже и не похоже, потому что он был Шкворнев. А Фенарди действительно былФ енарди, только не италиянец, а русский, Петров-с, и мамзель Фенарди была хорошенькая-с, и ножки в трико, хорошенькие-с, юпочка коротенькая в блестках, и это она вертелась, да только не четыре часа, а всего только четыре минутки-с... и всех обольстила...
- Да за что высекли-то, высекли-то тебя за что? - вопил Калганов.
- За Пирона-с, - ответил Максимов.
- За какого Пирона? - крикнул Митя.
- За французского известного писателя, Пирона-с. Мы тогда все вино пили в большом обществе, в трактире, на этой самой ярмарке. Они меня и пригласили, а я перво-на-перво стал эпиграммы говорить: "Ты ль это, Буало, какой смешной наряд". А Буало-то отвечает, что он в маскарад сгбирается, то есть в баню-с, хи-хи, они и приняли на свой счет. А я поскорее другую сказал, очень известную всем образованным людям, едкую-с:
Ты Сафо, я Фаон, об этом я не спорю,
Нг к моему ты готю
Пути не знаешь к морю. Они еще пуще обиделись и начали меня неприлично за это ругать, а я как раз, на беду себе, чтобы поправить обстоятельства, тут и рассказал очень образованный анекдот про Пирона, как его не приняли во французскую академию, а он, чтоб отмстить, написал
Страница 23 из 43
Следующая страница
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 43]
