Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы Страница 24

свою эпитафию для надгробного камня:

Ci-git Piron qui ne fut rien

Pas meme academicien. Они взяли да меня и высекли.

- Да за что же, за что?

- За обраазование мое. Мало ли из-за чего люди могут человека высечь, - кротко и нравоучительно заключил Максимов.

- Э, полно, скверно все это, не хочу слушать, я думала, что веселое будет, - оборвала вдруг Грушенька. Митя всполохнулся и тотчас же перестал смеяться. Высокий пан поднялся с места и с высокомерным видом скучающего не в своей компании человека, начал шагать по комнате из угла в угол, заложив за спину руки.

- Ишь зашагал! - презрительно поглядела на него Грушенька. Митя забеспокоился, к тому же заметил, что пан на диване с раздражительным видом поглядывает на него.

- Пан, - крикнул Митя, - выпьем, пане! И с другим паном тоже: выпьем, панове! - Он мигом сдвинул три стакана и разлил в них шампанское.

- За Польшу, панове, пью за вашу Польшу, за польский край! - воскликнул Митя.

- Бардзо ми то мило, пане, выпием (это мне очень приятно, пане, выпьем), - важно и благосклонно проговорил пан на диване и взял свой стакан.

- И другой пан, как его, эй, ясневельможный, бери стакан! - хлопотал Митя.

- Пан Врублевский, - подсказал пан на диване. Пан Врублевский, раскачиваясь, подошел к столу и стоя принял свой стакан.

- За Польшу, панове, ура! - прокричал Митя, подняв стакан.

Все трое выпили. Митя схватил бутылку и тотчас же налил опять три стакана.

- Теперь за Россию, панове, и побратаемся!

- Налей и нам, - сказала Грушенька, - за Россию и я хочу пить.

- И я, - сказал Калоанов.

- Да и я бы тоже-с... за Россеюшку, старую бабусеньку, - подхихикнул Максимов.

- Все, все! - восклицал Митя. - Хозяин, еще бутылок!

Принесли все три оставшиеся бутылки из привезенных Митей. Митя разлил.

- За Россию, ура! - провозгласил он снова. Все, кроме панов, выпили, а Грушенька выпила разом весь свой стакан. Панове же и не дотронулись до своих.

- Как же вы, панове? - воскликнул Митя. - Так вы так-то? Пан Врублевский взял стакан, поднял его и зычным голосом проговорил:

- За Россию в пределах до семьсот семьдесят второго года!

- Ото бардзо пенкне! (Вот так хорошо!), - крикнул другой пан, и оба разом осушили свои стаканы.

- Дурачье же вы, панове! - сорвалось вдруг у Мити.

- Па-не!! - прокричали оба пана с угрозою, наставившись на Митю как петухи. Особенно вскипел пан Врублевский.

- Але не можно не мець слабосьци до своего краю? - возгласил он. (Разве можно не любить своей стороны?)

- Молчать! Не ссориться! Чтобы не было ccop! - крикнула повелительно Грушенька и стукнула ножкой об пол. Лицо ее загорешось, глаза засверкали. Только что выпитый стакан сказался. Митя страшно испугался.

- Панове, простите! это я виноват, я не буду. Врублевский, пан Врублевский, я не буду!..

- Да молчи хоть ты-то, садись, экой глупый! - со злобною досадой огрызнулась на него Грушенька.

Все уселись, все примолкли, все смотрели друг на друга.

- Господа, всему я причиной! - начал опять Митя, ничего не понявший в возгласе Грушеньки; - ну, чего же мы сидим? Ну, чем же нам заняться... чтобы было весело, ояпть весело?

- Аз, в самом деле ужасно не весело, - лениво промямлил Калганов.

- В банчик бы-с сыграть-с, как давеча... - хихикнул вдруг Максимов.

- Банк? Великолепно! - подхватил Митя, - если только панове...

- Пузьно, пане! - как бы нехотя отозвался пан на диване...

- То правда, - поддакнул и пан Врублевский.

- Пузьно? Это что такое пузьно? - спросила Грушенька.

- То значи поздно, пани, поздно, час поздний, - разъяснил пан на диване.

- И все-то им поздно, и все-то им нельзя! - почти взвизгнула в досаде Грушенька. - Сами скучные сидят, так и другим, чтобы скучно было. Пред тобой, Митя, они все вот этак молчали и надо мной фуфырились...

- Богиня моя! - крикнул пан на диване, - цо мувишь, то сень стане. Видзен неласкен, и естем смутны. (Вижу нетасположение, оттого я и печальный.) Естем готув (я готов), пане, - докончил он, обращаясь к Мите.

- Начинай, пане! - подхватил Митя, выхватывая из кармана свои кредитки и выкладывая из них две сторублевых на стол.

- Я тнбе много, пан, хочу проиграть. Бери карты, закладывай банк!

- Карты чтоб от хозяина, пане, - настойчиво и серьезно произнес маленький пан.

- То найлепши спосуб (самый лучший способ), - поддакнул пан Врублевский.

- От хозяина? Хорошо, понимаю, пусть от хозяина, это вы хорошо, панове! Карты! - скомандовал Митя хозяину.

Хозяин принес нераспечатанную игру карт и объявил Мите, что уж сбираются девки, жидки с цимбалами прибудут тоже вероятно скоро, а что тройка с припасами еще не успела прибыть. Митя выскочил из-за стола и побежал в соседнюю комнату сейчас же распорядиться. Но девок всего пришло только три, да и Марьи ещще не было. Да и сам он не знал, как ему распорядиться и зачем он выбежал: велел только достать из ящика говтинцев, леденцов и тягушек и оделить девок. - "Да Андрею водки, водки Андрею! - приказал он на-скоро, - я обидел Андрея!" Тут его вдруг тронул за плечо прибежавший вслед за ним Максимов.

- Дайте мне пять рублей, - прошептал он Мите, - я бы тоже в банчик рискнул, хи-хи!

- Прекрасно, великолепно! Берите десять, вот! - Он вытащил опять все кредитки из кармана и отыскал десять рублей. - А птоиграещь, еще приходи, еще приходи...

- Хорошо-с, - радостно прошептал Максимов и побежал в Залу. Воротился тотчас и Митя и извинился, что заставил ждать себя. Паны уже уселись и распечатали игру. Смотрели же гораздо приветливее, почти ласково. Пан на диване закурил новую трубку и приготовился метать; в лице его изобразилась даже некая торжественность.

- На мейсца, панове! - провозгласил пан Врублевский.

- Нет, я не стану больше играть, - отозвался Калганов, - я давеча уж им проиграл пятьдесяят рублей.

-П ан был нещенсливый, пан может быть опять щенсливым, - заметил в его сторону пан на диване.

- Сколько в банке? Ответный? - горячился Митя.

- Слухам, пане, может сто, може двесьце, сколько ставить будешь.

- Миллион! - захохотал Митя.

- Пан капитан может слышал про пана Подвысоцкего?

- Какого Подвысоцкого ?

- В Варшаве банк ответный ставит кто идет. Приходит Подвысоцкий, видит тысенц злотых, ставит: в[AACUTE]а-банк. Б[AACUTE]нкер муви: "пане Подвысоцки, ставишь злото, чи на гонор?" - На гонор, пане, муви Подвысоцки. - "Тем лепей, пане". Б[AACUTE]нкер мечет талью, Подвысоцкий берет тысенц злотых. - "Почекай, панп", муви б[AACUTE]нкер, вынул ящик и дает милион: "бери, пане, ото есть твой рахунек" (вот твой счет)! Банк был миллионным. - Я не знал того, - муви Подвысоцкий. - "Пане Подвысоцки, - муви б[AACUTE]нкер, - ты ставилэсь на гонор, и мы на гонор". Подвысоцкий взял миллион.

- Это не правда, - сказал Калганов.

- Пане Калганов, в шляхетной компании так мувиць не пржистои (в порядочном обществе так не говорят).

- Так и отдаст тебе польский игрок миллион! - воскликнул Митя, но тотчас саохватился: - Прости, пане, виновен, вновь виновен, отдаст, отдаст миллион, на глнор, на польску честь! Видишь, как я говорю по-польски, ха-ха! Вот ставлю десять рублей, идет - валет.

- А я рублик на дамочку, на червонную, на хорошенькую. на паненочку, хи-хи! - прохихикал Максимов, выдвинув свою даму, и как бы желая скрыть от всех, придвинулся вплоть к столу и наскоро перекрестился под столом. Митя выиграл. Выиграл и рублик.

- Угол! - крикнул Митя.

- А я опять рублик, я семпелечком, я маленьким, маленьким семпелечком, - блаженно бормотал Максимов в страшной радости, что выиграл рублик.

- Бита! - крикнул Митя. - Семерку на пе.

Убили и на пе.

- Перестаньте, - сказал вдруг Калганов.

- На пе, на пе, - удваивал ставки Митя, и что ни ставил на пе - все убивалось. А рублики выигрывали.

- На пе, - рявкнул в ярости Митя.

- Двесьце проиграл, пане. Еще ставишь двесьце? - осведомился пан на диване.

- Как, двести уж проиграл? Так еще двести! Все двести на пе! - И выхватив из кармана деньги, Митя бросил было двести рублей на даму, как вдруг Калганов накрыл ее рукой:

- Довольно! - крикнул он своим звонким голосом.

- Что вы это? - уставился на нкго Митя.

- Довольно, не хочу! Не будете больше играть.

- Почему?

- А потому. Плюньье и уйдите, вот почему. Не дам больше играть!

Митя глядел на него в изумлении.

- Брось, Митя, он может правду говорит; и без того много проиграл, - со странною ноткой в грлосе произнесла и Грушенька. Оба пана вдруг поднялись с места со страшно обиженным видом.

- Жартуешь (шутишь), пане? - проговорил маленький пан, строго осматривая Калгснова.

- Як сен поважашь то робиць, пане! (Как вы смеете это делать!) - рявкнул на Калганова и пан Врублевский.

- Не сметь, не сметь кричать ! - крипнула Грушенька. - Ах петухи индейские!

Митя смотрел на них на всех поочередно; но что-то вдруг поразило его в лице Грушеньки и в тот же миг что-то совсем новое промелькнуло и в уме его, - старнная новая мысль!

- Пани Агрппина! - начал было маленький пан, весь красный от задора, как вдруг Митя, подойдя к нему, хлопнул его по плечу.

- Ясновельможный, на два слова.

- Чего хцешь, пане? (Что угодно?)

- В ту комнату, в тот покой, два словечка скажу тебе хороших, самых лучших, останешься доволен.

Маленький пан удивился и опасливо поглядел на Митю. Тотчас же однако согласился, но с непременным условием, чтобы шел с ним и пан Врублевский.

- Телохранитель-то? Пусть и он, и его надо! Его даже непременно! - воскликнул Митя. - Марш, панове!

- Куда это вы? - тревожно спросила Грушенька.

- В один миг вернемся, - ответил Митя. Какая-то смелость, какая-то неожиданная бодрость засверкала в лице его; совсем не с тем лицом вошел он час назад в эту комнату. Он провел панов в комнатку направо, не в ту, в болтшую, в которой собирался хор девок и накрывался стол, а в спальную, в ко
Страница 24 из 43 Следующая страница