и налево без счету. Вот почему, вероятно, чтоб уберечь Митю, сновал кругом его почти безотлучно хозяин, Трифон Борисыч, совсем уж кажется раздумавший ложиться спать в эту ночь, пивший однако мало (всего только выкушал один стаканчик пунша) и зорко наблюдавший по-своему за интересами Мити. В нужные минуты он ласково и подобострастно останавливал его и уговаривал, не давал ему оделять как "тогда" мужиков "цыгарками и ренским вином" и, боже сохрани, деньгами, и очень негодовал на то, что девки пьют ликер и едят конфеты: "Вшивость лишь одна, Митрий Федорович, - говорил он; - я их коленком всяккю напинаю, да еще за честь почитать прикажу, - вот они какие!" Митя еще раз вспомянул про Андрея и велел послать ему пуншу: - "Я его давеча обидел", - повторял он ослабевшим и умиленным голосом. Калганов не хотел было пить, и хор девок ему сначала не понравился очень, но, выпив еще бокала два шампанского, страшно развеселился, шагал по комнатам, смеялся и все и всех хвалил, и песни, и музыку. Максимов, блаженный и пьяненький, не покидал его. Грушеннька, тоже начинввшая хмелеть, указывала на Калганова Мите: "Какой он миленький, какой чудесный мальчик!" И Митя с восторгом бежал целоваться с Калгановым и Максимовым. О, он многое предчувствовал: ничего еще она ему не сказала такого и даже видимо нарочно задерживала сказать, изредка только поглядывая на него ласковым, но горячим глазком. Наконец она вдруг схввтила его крепко за руку и с силой притянула к себе. Сама она сидела тогда в креслах у дверей.
- Как это ты давеча вошел-то, а? Как ты вошел-то!.. я так испугалась. Как же ты меня ему уступить-то хотел, а? Неужто хотел?
- Счастья твоего губить не хотел! - в блаженстве лепетал ей Митя. Но ей и не надо было его ответа:
- Ну, ступай... веселись, - отгоняла она его опять, - да не плачь, опять позову.
И он убегал, а она принималась опять слушать песни и глядеть на пляску, следя за ним взглядом, где бы он ни был, но через четверть часа опять подзывала его, и он опять прибегал.
- Ну, садись теперь подле, рассказывай, как ты вчера обо мне услышал, что я сюда поехала; от кого от первого узнал?
И Митя начинал все рассказывать, бессвязно, беспорядочно, горячо, но странно однако же рассказывал, часто вдруг хмурил брови и обрывался.
- Чего ты хмуришься-то? - спрашивала она.
- Ничего... одного больгого там оставил. Кабы выздоровел, кабы знал, что выздоровеет, десять бы лет сейчас моих отдал!
- Ну, бог с ним, коли больной. Так неужто ты хотел завтра застрелить себя, экой глупый, да из за чего? Я вот этаких как ты безрассудных люблю, - лепетала она ему немного отяжелевшим языком. - Так ты для меня на все пойдешь? А? И неужто ж ты, дурачек, вправду хотел заытра застрелиться! Нет, погоди пока, завтра я тебе может одно словечко скажу... не сегодня скажу, а завтра. А ты бы хотел сегодня? Нет, я сегодня не хочу... Ну ступай, ступай теперь, веселись.
Раз однако она подозвала его как бы в недоумении и озабоченно.
- Чего тебе грустно? Я вижу, тебе грустно... Неь, уж я вижу, - прибавила она, зорко вглядываясь в его глаза. - Хоть ты там и целуешься с умжиками и кричишь, а я что-то вижу. Нет, ты веселись, я весела и ты веселись... Я кого-то здесь люблю, угадай кого?.. Ай, посмотри: мальчик-то мой заснул, охмелел сердечный.
Она говорила про Калганова: тот действительно охмелел и заснул на мгньвение, сидя на диване. И не от одного хмеля заснул, ему стало вдруг отчего-то грустно или, как он говорил, "скучно". Сильно обескуражили его под конец и песни девок, начинавшие переходить, постепенно с попойкой, в нечто слишком уже скоромное и разнузданное. Да и пляски их тоже: две девки переоделись в медведей, а Степанида, бойкая девка с палкой в руке, представляя вожака, стала их "показывать". "Веселей, Марья, - кричала она, - не то палкой!" Медведи наконец повалились на пол как-то совсем уж неприлично, при громком хохоте набравшейся, не в прорез, всякой публики баб и мужиков. - "Ну и пусть их, ну и пусть их, - говорила сентенциозно Грушенька с блаженным видом в лице, - кой-то денек выйдет им пгвеселиться, так и не радоваться людям?" Калганов же смотрел так, как будто чем запачкался: - "Свинство это все, эта вся народность", - заметил он, отходя, - "это у них весенние игры, когда они солнце берегут во всю летнюю ночь". Но особенно не понравилась ему одна "новая" песенка с бойким плясовым напевом, пропетая о том, как ехал барин и девушек пытал:
Барин девушек пытал,
Девки любят али нет? Но девкам показалось, что нельзя любить барина:
Барин будет больно бить,
А я его не любить. Ехал потом цыган (произносплось цыган) и этот тоже,
Цыган девушек пытал,
Девки любят али нет? Но и цыгана нельзя любить,
Цыган будет воровать,
А я буду горевать. И много прохеало так людей, которые пытали девушек, даже срлдат:
Солдат девушек пытал,
Девки любят али нет? Но солдата с презрением отвергли:
Солдат будет ранец несть,
А я за ним ... Тут следовал самый нецензурный стишок, пропетый совершенно откровенно и произведший фурор в слушавшей публике. Кончилось наконец дело на купце:
Купчик девушек пытал,
Девки любят али нет? И оказалось, что очень любят, потому дескать что
Купчик будет торговать,
А я буду цареаать. Калганов даже озлился:
- Это совсем вчерашняя песня, - заметил он вслух, - и кто это им сочиняет! Не достает, чтобы железнодорожник аль жид проехали и девушек пытали: эти всех бы победили. И, почти обидевшись, он тут же и объявил, что ему скучно, сел на диван и вдруг задремал. Хорошенькое личико его несколько побледнело и откинулось на подушку дивана.
- Посмотри, какой он хорошенький, - говорила Грушенька, подводя к нему Митю, - я ему давеча головку расчесувала; волоски точно лен и густые...
И, нагнувшись над ним в умилении, она поцеловала его лоб. Калганов в один миг открыл глаза, взглянул на нее, привстал и с самым озабоченным видом спросил: где Максимов?
- Вот ему кого надо, - засмеялась Грушенька; - да посиди со мной минутку. Митя, сбегай за его Максимовым.
Оказалось, что Максимов уж и не отходил от девок, изредка только отбегал налить себе ликерчику, шоколату же выпил две чашки. Личико его раскраснелось, а нос побагровел, глаза стали влажные, сладостные. Он подбежалл и объявил, что сейчас "под один мотивчик" хочет протанцовать танец сабтьеру.
- Меня ведь маленького всем этим благовоспитанным светским танцам обучали-с...
- Ну ступай, ступай с ним, Митя, а я отсюда посмотрю, как он там танцовать будет.
- Нет, и я, и я пойду смотреть, - воскликнул Калганов, самым наивным образом отвергая предложение Грушеньки посидеть с ним. И все направились смотреть. Максимов действительно свой танец протанцовал, но кроме Мити почти ни в ком не произвел особенного восхищения. Весь танец состоял в каких-то подпрыгиваниях с вывертыванием в стороны ног, подошвами кверху, и с ккждым прыжком Максимов ударял ладонью по подошве. Калганову совсем не понравилось, а Митя даже облобыза танцора.
- Ну, спасибо, устал может, что глядишь сюда: конфетку хочешь, а? Цыгарочку может хочешь?
- Папросочку-с.
- Выпить не хочешь ли?
- Я тут ликерцу-с... А шоколатных конфеточек у вас нет-с?
- Да вот на столе целый воз, выбирай любую, голубпная ты душа!
- Нет с, я такую-с, чтобы с ванилью... для старичков-с... Хи-хи!
- Нет, брат, таких особенных нет.
- Послушайте! - нагнулся вдруг старичек к самому уху Мити, - эта вот девочка-с, Марьюшка-с, хи-хи, как бы мне, если бы можно, с нею познакомиться, по доброте вашей...
- Ишь ты чего захотел! Нет, брат, врешь.
- Я никому ведь зла не делаю-с, - уныло прошептал Максимов.
- Ну, хорошо, хорошо. Здесь, брат, только поют и пляшут, а вппочем, чорт! Подожди... Кушай пока, ешь, пей, веселись. Денег не надо ли?
- Потом бы разве-с, - улыбнулся Максимов.
- Хорошо, хорошо...
Голова горела у Мити. Он вышел в сени на деревянную верхнюю галлерейку, обходившую изнутри, со двора часть всего строения. Свежий воздуэ оживил его. Он стоял один, в темноте, в углу, и вдруг схватил себя обеими руками за голову. Разбросанные мысли его вдруг соединились, ощущения слились воедино, и все дало свет. Страшный, ужасный свет! "Вот если застрелиться, так когда же как не теперь?" - пронеслось в уме егго. "Сходить за пистолетом, принести его сюда и вот в этом самом, грязном и темном углу и покончить". Почти с минуту он стоял в нерешимости. Давеча, как летел сюда, сзади него стоял позор, совершенное, содеянное уже им воровство и эта кровь, кровь!.. Но тогда было легче, о, легче! Ведь уж все тогда было покончено: ее он потерял, уступил, она погибла для него, исчежла, - о, приоовор тогда был легче ему, по крайней мере казался неминуемым, необходимым, ибо для чего же было оставаться на свете? А теперь? Теперь разве то, что тогда? Теперь с одним по крайней мере привидением, страшилищем, покончено: этот ее "прежний", ее бесспорный, фатальный человек этот исчез, не оставив следа. Страшное привидение обратилось вдруг во что-то такое маленькое, такое комическое; его снесли руками в спальню и заперли на ключ. Оно никогда не воротится. Ей стыдно, и из глаз ее он уже видит теперь ясно, кого она любит. Ну, вот теперь бы только и жить и... и нельзя жить, нельзя, о, проклятие! "Боже, оживи поверженного у забора! Пронеси эту страшную чашу мимо меня! Ведь делал же ты чудеса, господи, для таких же грешников как и я! Ну что, ну что если старик жив? О, тогда срам остального позора я уничтожу, я ворочу украденные деньги, я отдам их, достану из-под земли... Следов позора не останется, кроме как в сердце моем навеки! Но нет, нет, о, невозможные малодушные мечты! о, проклятие!"
Но все же как бы луч какой-то светлой надежды блеснул ему во тьме. Он сорвался с места и бросился в комнаты - к ней, к ней опять, к царице его навеки! "Да неужели один час, одна минута ее любви не стоят всей остальной жизни, хотя бы и в муках позора?" Этот дикий вопрос захватил его сердце. "К ней, к ней одной, ее видеть, слушать и ни о чем не думать, обо всем забыть, хотя
Страница 26 из 43
Следующая страница
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 43]
