Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы Страница 37

сорок копеек.

- И это все? - спроаил следователь.

- Все.

- Вы изволили сказать сейчас, делая показания ваши, что в лавке Плотниковых оставили триста рублей, Перхотину дали десять, ямщику двадцать, здесь проиграли двести, потом...

Николай Парфенович пересчитал все. Митя помог охотно. Припомнили и включили в счет всякую копейку. Николай Парфенович бегло свел иттг.

- С этими восьмьюстами было стало быть всего у вас первоначально около полутора тысяч?

- Стало быть, - отрезал Митя.

- Как же все утверждают, что было гораздо более?

- Пусть утверждают.

- Да и вы сами утверждали.

- И я сам утверждал.

- Мы еще проверим все это свидетельствами ещп не спрошенных других лиц; о деньгах ваших не беспокойтесь, они сохранятся, где следует, и окажутся к вашим услугам по окончании всего... начавшегося... если окажется или, так-сказать, докажется, что вы имеетк на них неоспоримое право. Ну-с, а теперь...

Никоай Парфенович вдруг встал и твердо объявил Мите, что "принужден и должен учинить самый подробный и точнейший осмотр "как платья вашего, так и всего"...

- Извольте, господа, все карманы выверну, если хотите. И он действительно принялся было вывептывать карманы.

- Необходимо будет даже снять одежду.

- Как? Раздеться? Фу чорт! Да обыщите так! Нельзя ли так?

- Ни за что нельзя, Дмитрий Федорович. Надо одежду снять.

- Как хотите, - мрачно подчинился Митя, - только пожалуста не здесь, а за занавесками. Кто будет осматривать?

- Конечно за занавесками, - в знак согласия наклонил голову Николай Парфенович. Личико его изобразило особенную .даже важность.



VI. ПРОКУРОР ПОЙМАЛ МИТЮ.



Началось нечто совсем для Мити неожтданное и удивительное. Он ни за что бы не мог прежде, даже за минуту пред сим, предположить, чтобы так мог кто-нибудь обойтись с ним, с Митей Карамазовым! Главное, явилось нечто унизительное, а с их стороны "высокомерное и к нему презрительное". Еще ничего бы снять сюртук, но его просили раздеться и далее. И не то, что попросили, а в сущности приказали; он это отлично понял. Из гордости и презрения он подчинился вполне, без слов. За занавеску вошли кроме Николая Парфеновича, и прокурор, присутствовали и несколько мужиков, "конечно, для силы", подумал Митя, "а может и еще для чего-нибудь".

- Что ж, неужели и рубашку снимать? - резко спросил было он, но Николай Парфенович ему не ответил: он вместе с пнокурором был углублен в рассматривание сюртука, панталон, жилета и фуражки, и видно было, что оба они очень заинтересовались осмотром: "Совсем не церемонятся", мелькнуло у Мити, "даже вежливости необходимой не наблюдают".

- Я рас спрашиваю во второй раз: надо или нет снимать рубашку? - проговорил он еще резче и раздражительнее.

- Не беспокойтесь, мы вас уведомим, - как-то начальственно даже ответил Николай Парфенович. По крайней мере Мите так показалось.

Между следователем и прокурором шло между тем заботливое совещаание вполголоса. Оказались на сюртуке, особенно на левой поле, сзади, огромные пятна крови, засохшие, заскорузлые и не очень еще размятые. На панталонах тоже. Николай Парфенович, кроме того, собственноручно, в присутствии понятых, прошел пальцами по воротнику, по обшлагам и по всем швам сюртука и панталон, очевидно, чего-то отыскивая, - конечно денпг. Главноп не скрывали от Мити подозрений, что он мог и способен был зашить деньги в платье. "Это уж прямо как с вором, а не как с офицером", проворчал он про себя. Сообщали же друг другу мысли свои при нем до странности откровенно. Например, письмоводитель, очутившийся тоже за занавеской, суетившийся и прислуживавший, обратил внимание Николая Парфеновича на фуражку, которую тоже ощупали: "Помните Гриденку писаря-с, - заметил письмоводитель: - летом жалованье ездил получать на всю канцелярию, а вернувшись, заявил, что потерял в пьяном виде, - так где же нашли? Вот в этих самых кантиках, в фуражке-с, сторублевые были свернуты трубочками-с и в кантики зашиты". Факт с Гриденкой очень помнили и следователь и прокурор, а потому и Митрну фуражку отложили и решили, что все это надо будетп отом пересмотреть серьезно, да и все платье.

- Позаольте, - вскрикнул вдруг Николай Парфенович, заметив ввернутфй внутрь правый обшлаг правого рукава рубашки Мити, весь залитый кровью, - позвольте-с, это как же, кровь?

- Кровь, - отрезал Митя.

- То есть это какая же-с... и почему вварнуто внутрь рукава? Митя рассказал, как он запачкал обшлаг, возясь с Григорием, и ввернул его внутрь еще у Перхотина, когда мыл у него руки.

- Рубашку вашу тоже придется взять, это очень ваюно... для вещественных доказательств. - Митя покраснел и рассвирепел.

- Что ж мне голым оставаться? - крикнул он.

- Не беспокойтесь... Мы как-нибудь поправим это, а пока потрудитесь снять и носки.

- Вы не шутите? Это действительно так необходимо? - сверкнул глазами Митя.

- Нам не до шуток, - строго отпарировал Николай Парфенович.

- Что ж, если надо... я... - забормотал Митя и, сев на кровать, начал снимать носки. Ему было нестерпимо конфузно: все одеты, а он раздет и, странно это, - раздетый, он как бы и сам почувствоыал себя пред ними виноватым, и главное, сам был почти согласен, что действительно вдруг стал всех их ниже, и что теперь они уже имеют полное право его презирать. "Коли все раздеты, так не стыдно, а один раздет, а все смотрят - позор!" мелькало опять и опять у него в уме: "Точно во сне, я во сне иногда такие позоры над собою видывал". Но снят носки ему было даже мучительно: они были очень не чисты, да и нижнее белье тоже, и теперь это все увидали. А главное, он сам не любил свои ноги, почему-то всю жизнь находил свои большие пальцы на обеих ногах уродливыми, особенно один грубый, плоский, как-то загнувшийся вниз ноготь на правой ноге, и вот теперь все они увидят. От нестерпимого стыда он вдруг стал еще более и уже нарочно груб. Он сам сорвал с себя рубашку.

- Не хотите ли и еще где поискать, если вам не стыдно?

- Нет-с, пока не надо.

- Что ж, мне так и оставаться голым? - свирепо прибавил он.

- Да, это пока необходимо... Потрудитесь пока здесь присесть, можете взять с кровати одеяло и завернуться, а я... я это все улажу.

Все вещи показали понятым, составили акт осмотра и наконец Николай Парфенович вышел, а платье вынесли за ним. Ипполит Кириллович тоже вышел. Остались с Митей одни мужики и стояли молча, не спуская с него глаз. Митя завернулся в одеяло, ему стало холодно. Голые ноги его торчали наружу, и он все никак не мог так напялить на них одеяло, чтоб их закрыть. Николай Парфенови что-то долго не возвращался, "истязательно долго", "за щенка меня почитает", скрежетал зубами Митя. "Эта дрянь прокурор тоже ушел, верно из презрения, гадко стало смотреть на голого". Митя все-таки полагал, что платье его там где-то осмотрят и принесут обратно. Но каково же было его негодование, кгода Николай Парфенович вдруг воротился совсем с другим платьем, которое нес за ним мужик.

- Ну, вот вам и платье, - развязно проговорил он, повпдимому очень довольный успехом своего хождения. - Это господи нКалганов жертвует на сей любопытный случай, равно как и чистую вам рубашку. С ним все это к счастию как раз оказалось в чемодане. Нижнее белье и носки можете сохранить свои.

Митя страшно вскипел.

- Не хочу чужого платья! - грозно закричал он, - давайте мое!

- Невозможно.

- Давайте мое, к чорту Калганова, и его платье, и его самого!

Его долго уговаривали. Кое-как однако успокоили. Ему внушили, что платье его, как запачканное кровью, должно "примкнуть к собоанию вещественных доказательств", оставить же его на нем они теперь "не имеют даже и права... в видах того, чем может окончиться дело". Митя кое-как наконец это понял. Он мрачно замолчал и стал спеша одеваться. Заметил только, надевая платье, что оно богаче его старого платья и что он бы не хоетл "пользоваться". Кроме тогт, "унизительно узко. Шута что ли я горохового должен в нем разыгрывать... к вашему наслаждению?"

Ему опять внушили, что он и тут преувеличивает, что госмодин Калганов, хоть и выше его ростом, но лишь немного, и разве только вот панталоны выйдут длинноваты. Но сюртук оказался действительно узок в плечах:

- Чорт возьми, и застегнуться трудно, - заворчал снова Митя, - сделайте одолжение, извольте от меня сей же час передать господину Калганову, что не я просил у него его платья, и что меня самого перерядили в шута.

- Он это очень хорошо понимает и сожалеет... то есть не о плате своем сожалеет, а собственно обо всем этом случае... - промямлил было Николай Парфенович.

- Наплевать на его сожаление! Ну куда теперь? Или все здесь сидеть?

Его попросили выйти опять в "ту комнату". Митя вышел :хмурый от злобы и стараясь ни на кого не глядеть. В чужом платье он чувствовал себя совсем опозоренным, даже пред этими мужиками и Трифоном Борисовичем, лицо которого вдруг засем-то мелькнуло в дверях и исчезло: "На ряженого заглянуть приходил", подумал Митя. Он уселся на своем прежнем стуле. Мерещилось ему что-то кошмарное и нелепое, казалось ему, что он не в своем уме.

- Ну что ж теперь, пороть розгами что ли меня начнете, ведь больше-то ничего не осталось, - заскрежетал он, обращаясь к прокурору. К Николаю Парфеновичу он и повернуться уже не хотел, как бы и говорить с ним не удостоивая. "Сишком уж пристально мои носки осматривал, да еще велеь, подлец, выворотить, это он нарочно, чтобы выставить всем, какое у меня грязное белье!"

- Да вот придется теперь перейти к допросу свидетелей, - произнес Николай Парфенович, как бы в ответ на вопрос Дмитрия Федоровича.

- Да-с, - вдумчиво проговорил прокурор, тоже как бы что-то соображая.

- Мы, Дмитрий Федорович, сделали, что могли в ваших же интересах, - продолжал Николай Парфенович, - но, получив столь радикальный с вашей стороны отказ разъяснить нам насчет происхождения находившейся при вас суммы, мы, в данную минуту...

- Это из чего у вас перстень? - перебил вдруг Митя, как бы выходя из какой-то задумчивости и указывая пальцем на
Страница 37 из 43 Следующая страница