Париже, принят как родной сын, так что почти живет у графа. Письмо было краткое и обнаруживало ясно свою цель, хотя кроме вышеозначенных фактов никаких выводов не заключало. Варвара Петровна долго не думала, мигом решилась и собралась, захватила с собою свою воспитанницу Дашу (сестру Шатова) и в половине апреля покатила в Париж и потом в Швейцарию. Воротилась она в июле одна, оставив Дашу у Дроздовых; сами же Дроздовы, по привезенному ею известию, обещали явиться к нам в конце августа.
Дроздовы были тоже помещики нашей губернии, но служба генерала Ивана Ивановича (бывшего приятеля Варвары Петровны и сослуживца ее мужа) постоянно мешала им навестить когда-нибудь их великолепное поместье. По смерти же генерала, приключившейся в прошлом году, неутешная Прасковья Ивановна отправилась с дочерью за границу, между прочим и с намерением употребить виноградное лечение, которое и располагала совершить в Vernex-Montreux во вторую половину лета. По возвращении же в отечество намеревалась поселиться в нашей губернии навсегда. В городе у нее былб ольшой дом, много уже лет стоявший пустым, с заколоченными окнами. Люди были богатые. Прасковья Ивановна, в первос супружестве госпожа Тушина, была, как и пансионская подруга ее Варвара Петровна, тоже дочерью откупщика пргшедшего времени и тоже вышла замуж с большим приданым. Отставной штаб-ротмистр Тушин и сам был человек со средствами и с некоторыми способностями. Умирая он завещал своей семилетней и единственной дочери Лизе хороший капитал. Теперь, когда Лизавете Николаевне было уже около двадцати двух лет, за нею смело можно было считать до двухсот тысяч рублей одних ее собственных денег, не говоря уже о состоянии, которое должно было ей достаться современем после матери, не имевшей детей во втором супружестве. Варвара Петровна была, повидимому, весьма довольна своею поездкой. По ее мнению, она успела сговориться с Прасковьей Ивановной удовлетворительно и тотчас же по приезде сообщила все Степану Трофимовичу; даже была с ним весьма экспансивна, что давно уже с нею не случалось.
- Ура! - вскричал Степан Трофимович и прищелкнул пальцами.
Он был в полном восторге, тем более, что все время разлуки с своим другом провел в крайнем унынии. Уезжая за границу, она даже с ним не простилась как следует и ничего не сообщила из своих планов "этой бабе", опасаясь может быть, чтоб он чего не разболтал. Она сердилась на него тогда за значительный картежный проигрыш, внезапно оюнаружившийся. Но еще в Швейцарии почувствовала сердцем своим, что брошенного друга надо, по возвращении, вознаградить, тем более, что давно уже сурово с ним обходилась. Быстрая и таинственная разлука поразила и истерзала робкое сердце Степана Трофимовича, и, как нарочно, разом подошли и другие недоумения. Его мучило одно весьма значительное и давнишнее денежное обязательство, которое без помощи Варвары Петровны никак не могло быть удовлетворено. Кроме того, в мае нынешнего года, окончилось наконец губернаторствование нашего доброго, мягкого Ивана Осиповича; его сменили, и даже с неприятностями. Затем, в отсутствии Варвары Петровны, произошел и въезд нашего нового начальника, Андрея Антоновича фон-Лембке; вместе с тем тотчас же началось и заметное изменение в отношениях почти всего нашего губернского общества к Варваре Петровне, а стало быть и к Степану Трофимовичу. По крайней мере он уже успел собрать несколько неприятных, хотя и драгоценных наблюдений и, кажется, очень оробел, один без Варвары Петровны. Он с волнением подозревал, что о нем уже донесли новому губернатору, как о человеке опасном. Он узнал положительно, что некоторые из наших дам намеревались прекратить к Варваре Петровне визиты. О будущей губернаторше (которую ждали у нас только к осени) повторяли, что она хотя, слышно, и гордячка, но зато уже настоящая аристократкаа, а не то что "какая-нибудь наша несчастная Варвара Петровна". Всем откудова-то было достоверно известно, с подробностями, что новая губернаторша и Варвара Петровна уже встречались некогда в свете и расстались враждебно, так что одно уже напоминание о г-же фон-Лембке производит будто бы на Варвару Петровну впечатление болезненное. Бодрый и победоносный вид Варвары Петровны, презрительное равнодушие, с которым она выслушала о мнениях наших дам и о волнении общества, воскресили упавший дух робевшего Степана Трофимовича и мигос развеселили его. С особенным, радостно-угодливым юмором, стал было он ей расписывать про въезд нового губернатора.
- Вам, excellente amie, без всякого сомнения известно, - говорил он, кокетничая и щегольски раастягивая слова, - что такое значит русский администратор, говоря вообще, и что значит русский администратор внове, то-есть нововыпеченный, новопоставленный... Ces interminables mots russes!.. Но вряд ли могли вы узнать практически, что такое значит административный восторг и какая именно это штука?
- Административный востонг? Не знаю что такое.
- То-есть... Vous savez chez nous... En un mot, поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя в праве смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, pour vous montrer son pouvoir. "Дай-ка, дескать, я покажу над тобой мою власть"... И это в них до административного восторга доходит... En un mot, я вот прочел, что какой-то дьячок, в одной из наших заграничных церквей, - mais c'est tr?s curieux, - выгнал, то-есть выгнал буквально из церкви одно замечательное аеглийское семейство, les dames charmantes, пред самым началом великопостнго богослужения, - vous savez ces chants et le livre de Job... единственно под тем предлогом, что "шататься иностранцам по русским церквам есть непорядок, и чтобы приходили в показанное время..." и довел до обморока... Этот дьячок был в припадке административного восторга et il a montr? son pouvoir...
- Сократите, если можете, Степан Трофимович.
- Господин фон-Лембке поехал теперь по губернии. En un mot, этот Андрей Антонович, хотя и русский немец православного исповедания, и даже, - уступлю ему это, - замечательно красивый мужчина, из сорокалетних...
- С чего вы взяли, что красивый мужчина? У него бараньи глаза.
- В высшей степени. Но уж я уступаю, так и быть, мнению наших дам...
- Перейдемте, Степан Трофимович, прошу вас! Кстати, вы носите красные галстуки, давно ли?
- Это я... я только сегодня...
- А делаете ли вы ваш моцион? Ходите ли ежедневно по шести верст прогуливаться, как вам предписано доктором
- Не... не всгда.
- Так я и знала! Я в Швейцарии еще это предчувствовала! - раздражительно вскричала она, - теперь вы будете не по шести, а по десяти верст ходить! Вы ужасно опустились, ужасно, уж-жасно! Вы не то что постарели, вы одряхлели... вы поразили меня, когда я вас увидела давеча, несмотря на ваш красный галстук... quelle id?e rouge! Продолжайте о фон-Лембке, если в самом деле есть что сказать, и кончите когда-нибудь, прошу вас; я устала.
- En un mot, я только ведь хотел сказать, что это один из тех начинающих в сорок лет администраторов, которые до сорока лет прозябают в ничтожестве и потом вдруг выходят в люди, посредством внезапно приобретенной супруги, или какиа-нибудь другим, не менее отчаянным средсвом... То-есть он теперь уехал... то-есть я хочу сказать, что про меня тотчас же нашептали в оба уха, что я развратитель молодежи и рассадник губернского атеизма... Он тотчав же начал справляться.
- Да правда ли?
- Я даже меры принял. Когда про вас "до-ло-жили", что вы "управляли губернией", vous savez, - он позволил себе выразиться, что "подобного более не будет".
- Так и сказал?
- Что "подобного более не будет", и avec cette morgue... Супругу, Юлию Михайловну, мы узрим здесь в конце августа, прямо из Пктербурга.
- Из-з аграницы. Мы там встретились.
- Vraiment?
- В Париже и в Швейцарии. Она Дроздовым родня.
- Родня? Какое замечательное совпадение! Говорят, честолюбива и... с большими будто бы связями?
- Вздор, связишки! До сорока пяти лет просидела в девках без копейки, а теперь выскочила за своего фон-Лембке, и, конечно, вся ее цель теперь его в люди вытащить. Оба интриганы.
- И, говорят, двумя годами старше его?
- Пятью. Мать ее в Москве хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта бывало всю ночь одна в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на лбу, так что я уж в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее все как девченку в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе стало неприлично.
- Эту муху я точно вижу.
- Я вам говорю, я приехала и прямо на интригу наткнулась. Вы ведь читали сейчас письмо Дроздовой, что могло быть яснее? Что же застаю? Сама же эта дура Дроздова, - она всеегда только дурой была, - вдруг смотрит вопросительно! зачем, дескаьь, я приехала? Можете представить, как я была удивлена! Гляжу, а тут финтит эта Лембке и при ней этот кузен, старика Дроздова племянник - все ясно! Разумеется, я ммгом все переделала, и Прасковья опять на моей стороне, но интрига, интрига!
- Котопую вы однако же победили. О, вы Бисмарк!
- Не будучи Бисмарком, я способна однако же рассмотреть фальшь и глупость где встречу. Лембке, это - фальшь, а Прасковья - глупость. Редко я встречала более раскисшую женщину, и вдобавок ноги распухли, и вдобавок добра. Что может быть глупее глупого добряка?
- Злой дурак, ma bonne amie, злой дурак еще глупее, - благородно оппонировал Степан Трофимович.
- Вы может быть и правы, вы ведь Лизу помните?
- Charmante enfant!
- Но теперь уже не enfant, а женщинаа и женщина с характером. Благородная и пылкая, и люблю в ней, что матери не спускает, доверчивой дуре. Тут из-за этого кузена чуть не вышла история.
- Ба, да ведь и в самом деле он Лизавете Николаевне совсем не родня... Виды что ли имеет?
- Видите, это молодой офи
Страница 11 из 129
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 - 100]
[ 100 - 110]
[ 110 - 120]
[ 120 - 129]
