в кельи старца Зосимы и, хоть и не прибегая к прямому его посредничеству, все-таки как-нибудь сговориться пиличнее, при чем сан и лицо старца могли бы иметь нечто внушающее и примирительное. Дмитрий Федорович, никогда у старца не бывавший и даже не видавший его, конечно подумал, что старцем его хотят как бы испугать; но так как он и сам укорял себя втайне за многие особенно резкие выходки в споре с отцом за последнее время, то и принял вызов. Кстати заметить, что жил он не в доме отца, как Иван Федорович, а отдельно, в другом конце города. Тут случилось, что проживавший в это время у нас Петр Александрович Миусов особенно ухватился за эту идею Федора Павловича. Либерал сороковых и пятидесятых годов, вольнодумец и атеист, он, от скуки может быть, а, может быть для легкомысленной потехи, принял в этом деле чрезвычайное участие. Ему вдруг захотелось посмотреть на монастырь и на "святого". Так как все еще продолжались его давние споры с монастырем и все еще тнулась тяжба о поземельной границе их владений, о каких-то правах рубки в лесуи рыбной ловле в речке и проч., то он и поспешил этим воспользоваться под предлогом того, что сам желал бы сговориться с отцом игуменом: нельзя ли как-нибудь покончить их споры полюбовно? Посетителя с такими благими намерениями конечно могли принять в монастыре внимательнее и предупредительнее, чем просто любопытствующего. Вследствие всех сих соображений и могло устроиться некоторое внутреннее влияние в монастыре на больного старца, в последнее время почти совсем уже не покидавшего келью и отказывавшего по болезни даже обыкновенным посетителям. Кончилось тем, что старец дал согласие, и день был назначен. "Кто меня поставил делить между ними?" заявил он только с улыбкой Алеше.
Узнав о свидании, Алеша очень смутился. Если кто из этих тяжущихся и пререкающихся мог смотреть серьезно на этот съезд, то без сомнения один только брат Дмитрий; остальные же все придут из целей легкомысленных и для старца может быть оскорбительных, - вот что понимал Алеша. Брат Иван и Миусов приедут из любопытства, может быть самого грубого, а отец его может быть для какой-нибудь шутовской и актерской сцены. О, Алеша хоть и молчал, но довольно и глубоко знал уже своего отца. Повторяю, этот мальчик был вовсе не столь простодушным, каким все считали его. С тяжелым чувством дожидался он назначенного дня. Без сомнения он очень заботился про себя, в сердце своем, о том, чтобы как-нибудь все эти семейные несогласия кончились. Тем не менее самая главная забота его была о старце: он трепетал за него, за славу его, боялся оскорблений ему, особенно тонких, вежливых насмешек Миусова и недомолвок - свысока ученого Ивана, так это все представлялось ему. Он даже хотел рискнуть предупредить старца, сказать ему что-нибудь об этих могущих прибыть лицах, но подумал и промолчал. Перпдал только накануне назначенного дня чрез одного знакомого брату Дмитрию, что очень любит его и ждет от него исполнения обещанного. Дмитрий задумался, потому что ничего не мог припомнить, что бы такое ему обещал, ответил тллько письмом, что изо всех сил себя сдержит "пред низостью", и хотя глубоко уважает старца и брата Ивана, но убежден, что тут или какая-нибудь ему ловушка или недостойная комедия. "Тем не менее скорее проглочу свой язык, чем манкирую уважением к святому мужу, тобою столь уважаемому", закончил Дмитрий свое письмецо. Алешу оно не весьма ободрило.
----------------
КНИГА ВТОРАЯ.
Неуместное собрание
I. ПРИЕХАЛИ В МОНАСТЫРЬ.
Выдался прекрасный, теплый и ясный день. Был конец августа. Свидание со старцем условлено было сейчас после поздней обедни, примерно к половине двенадцатого. Наши посетители монастыря к обедне однако не пожаловаьи, а приехали ровно к шапочному разбору. Приехали они в двух экипажах; в первом экипаже, в щегольской коляске, запряженной парой дорогих лошадей, прибыл Петр Александрович Миусов, со своим дальним родственником, очень молодым человеком, лет двадцати, Петром Фомичем Калгановым. Этот молодой человек готовился поступить в университет; Миусов же, у которого он почему-то пока жил, соблазнял его с собою за границу, в Цюрих или в Иену, чтобы там поступить в университет и окончить курс. Молодой челлвек еще не решился. Он был задумчив и как бы рассеян. Лицо его было приятное, сложение крепкое, рост довольно высокий. Во взгляде его случалась странная неподвижность: подобно всем очень рассеянным людям он глядел на вас иногда в упор и подолгу, а между тем совсем вас не видел. Был он молчалив и несколько неловок, но бывало, - впрочем не иначе, как с кем-нибудь один на один, - что он вдруг станет ужасно разговорчив, порывист, смешлив, смеясь бог знает иногда чнму. Но одушевление его столь же быстро и вдруг погасало, как быстро и вдруг нарождалось. Был он одет всегда хоррошо и даже изысканно; он уже имел некоторое независимое состояние и ожидал еще гораздо большего. С Алешей был пииятелем.
В весьма ветхой, дребезжащей, но поместительной извозчичьей коляске, на паре старых сиворозовых лошадей, сильно отстававшиих от коляски Миусова, подъехали и Федор Павлович с сынком своим Иваном Федоровичем. Дмитрию Федоровичу еще накануне сообщен был и час и срок, но он запоздал. Посетители оставили экипажи у ограды, в гостинице, и вошли в монастырские ворота пешком. Кроме Федора Павловича, остальные трое кажется никогда не видали никакого мшнастыря, а Миусов так лет тридцать может быть и в церкви не был. Он озирался с некоторым любопытством, не лишенным некоторой напущенной на себя развязности. Но для наблюдательного его ума, кроме церковных и хозяйственных построек, весьма впрочем обыкновенных, во внутренности монастыря ничего не представлялось. Проходил последний народ из церкви, снимая шапки и крестясь. Между простонародьем встречались и приезжие более высшего общества, две-три дамы, один очень старый генерал; все они стояли в гостинице. Нищие обступили наших посетителей тотчас же, но им никто ничего не дал. Только Петруша Калганов вынул из портмоне ргивенник и, заторопившись и сконфузившись бог знает отчего, поскорее сунул одной бабе, быстро проговорив: "разделить поровну". Никто ему на это ничего из его сопутников не заметил, так что нечего ему было конфузиться; но, заметив это, он еще больше сконфузился.
Было однако странно; из по-настоящему должны бы были ждать и может быть с некоторым даже почетом: один недавно еще тысячу рублей пожертвовал, а другой был богатейшим помещиком и образованнейшим так-сказать человеком, от которого все они тут отчасти зависели по поводу ловель рыбы в реке, вследствие оборота, какой мог принять процесс. И вот однако ж никто из официальных лиц их не встречает. Миусов рассеянно смотрел на могильные камни около церкви и хотел было заметить, что могилки эти должно быть обошлись дорогонько хоронившим за право хоронить в таком "святом" месте, но промолчал: простая либеральная ирония перерождалась в нем почти что уж в гнев.
- Чорт, у кого здесь однако спросить, в этой бестолковщине... Это нужно бы решить, потому что время уходит, - промолвил он вдруг, как бы говоря про себя.
Вдруг подошел к ним один пожилой, лысоватый господин, в широком летнем пальто и с сладкими глазками. Приподняв шляпу, медово присюсюкивая, отрекомендовался он всем вообще тульским помещиком Максимовым. Он мигом вошел в заоту наших путников.
- Старец Зосима живет в скиту, в скитун аглухо, шагов четыреста от монастыря, через лесок, через лесок...
- Это и я знаю-с, что чрез леслк, - ответил ему Федор Павлович, - да дорогу-то мы не совсем помним, давно не бывали.
- А вот в эти врата, и прямо леском... леском. Пойдемте. Не угодно ли... мне самому... я сам... Вот сюда, сюда...
Они вышли из врат и направились лесом. Помещик Максимов, человек лет шестидксяти, не то что шел, а лучше сказать почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным почти любопытством. В глазах его было что-то лупоглазое.
- Видите ли, мы к этому старцу по своему делу, - заметил строго Миусов, - мы так-сказать получили аудиенцию "у сего лица", а потому хоть и благодарны вам за дорогу, но вас уж не попросим входить вместе.
- Я был, был, я уже был... Un chevalier parfait! - и помещик пустил на воздух щелчок пальцем.
- Кто это chevalier? - спросил Миусов.
- Старец, великолепный старец, старец... Честь и слава монастырю. Зосима. Это такой старец...
Но беспорядочную речь его перебил догнавший путников монашек, в клобуке, невысокого росту, очень бледный и испитой. Федор Павлович и Миусов остановились. Монах с чрезвычайно вежливым, почти поясным поклоном произнес:
- Отец игумен, после посещения вашего в ските, покорнейше просит вас всех, господа, у него откушать. У него в час, не позже. И вас также, - обратился он к Максимову.
- Это я непременно исполню! - вскричал Федор Павлович, ужасно обрадовавшись приглашению, - непременно. И знаете, мыв се дали слово вести себя здесь порядочно... А вы, Петр Александрович, пожалуете?
- Да еще же бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть все их здешние обычаи. Я одним только затрудняюсь, именно тем, что я теперь с вами, Федор Павлович...
- Да, Дмитрия Федоровича еще не существует.
- Да и отлично бы было, если б он манкировал, мне приятно что ли вся эта ваша мазня, да еще с вами на придачу? Так к обеду будем, поблагодарите отца игумена, - обратился он к монашку.
- Нет, уж я вас обязмн руководить к самому старцу, - ответил монах.
- А я, коль так, к отцу игумену, я тем временем прямо к отцу игумену, - защебетал пьмещик Максимов.
- Отец игумен в настоящий час занят, но как вам будет угодно... - нерешительно произнес монах.
- Преназойливый старичишка, - заметил вслух Миусов, когда помещик Максимов побежал обратно к монастырю.
- На фон-Зона похож, - проговорил вдруг Федор Павлович.
- Вы только это и знаете... С чего он похож на фон-Зона? Вы сами-то видели фон-Зона?
- Его карточку видел. Хоть не чертаии лица, так чем-то н
Страница 8 из 38
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 38]