Сергей Есенин - Яр Страница 10

зарябившегося озера слетели утки и, со свистом на полете, упали в кугу.

Дурачок сидел над озером и болтал ногами воду.

- Пей, - нукал он свою палку, - волк пришел, чуешь - пахнет?

- Поди сюда, - поманул он пальцем Карева. Отряхивая с лица накусанную траву, Карев подошел и снял фуражку.

- Ты поп? - бросил он ему, сверкая глазами.

- Нет, - ответил Карев, - я мельник.

- Когда пришел? - замахал он раздробленной палкой по траве.

- Давеча.

- Дурак.

Красные губы подернулись пьяникой, а подбородок задергсл ксулами.

- Разве есть давеча? Когда никогда - нонче.

- Дурак, - крикнул он, злобно вытаскивая затиснутую палку, и, сунув ее меж ног, поскакал на гору.

- Отгадай загадку, - гаркнул он, взбираясь на верхушку. - За белой березой живет тарарай.

- Эх, мужик-то какой был! - сказал, проезжая верхом, старик. - Рехнулся, сердечный, с думы, бают, запутался. Вот и орет про нонче. Дотошный был. Все пытал, как земля устроена...

"Это, грил, враки, что Бог на небе живет".

Попортился. А може, и Бог отнял разум: не лезь, дескать, куды не годится тебе.

Озорной, кормилец, народ стал. Книжки стал читать, а уже эти книжки - сохе пожар. Мы, бывало-ча, за меру картошки к дьячку ходили аз-буки узнать, а болей не моги.

Ин, можа, и к лучшему, только про Бога и шамкать не надо.

Желтой шалью махали облака, и тихо-тихо таял, замирая, чей-то напевающий голос:

Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я.

С Горки шли купаться на бочаг женихи, и, разводя ливенку на елецкую игру, гармонист и попутники кружились, выплясывая казачка.

Кто-то, махая мотней, нес, сгорбившись, просмоленный бредень и, спотыкаясь, звенел ведром.

На скошенной луговине, у маленького высыхающего озера, кружились с карканьем вороны и плакали цыбицы.

Карев взял палку и побежал, пугая ворон, к озерку. На дне желтела глина, и в осоке, сбившись в кучу, копошились жирные, с утиными носами, щуки.

"Ух, сколько!" - ужахнулся он про себя и стал раздеваться.

Разувшись, он снял подштанники, а концы завязал узлом.

Подошел к траве и, хватая рыбу, стал кидать в них.

Щуки бились, и надутые пловинки означались, как обпубленные ноги.

- Вот и уха, - крякнул он, - да тут, кажется, лини катаются еще.



---



Не спалось в эоу ночь Кареву.

"Неужели я не вернусь?" - удивлялся он на себя, а какой-то голос так и пошептывал: "Верничь, там ждут, а ты обманул их". - Перед ним встала кроткая и слабая перед жизнью Анна.

"Нет, - подумал он, - не вернусь. Не надо подчиняться чужой воле и ради других калечить себя. Делать жисть надо, - кружилось в ело голове, - так делать, как делаешь слеги к колымаге".

Перед ним встал с горькой улыбкой Аксютка. "Так я хвастал..." - кольнула его предсмертная исповедь.

Ему вспоминался намеднишний вечер, кап дед Иен переносил с своего костра плахи к ихнему огню, костер завился сильней и обгоревшие полена дольше, как он заметил, держали огонь и тепло.

Из соседней копны послышался кашель и сдавленный испугом голос.

- Горим, - крикнул, почесываясь, парень, - пожар!

Карев обернулся на шалаш, и в глаза ударило пламя с поселка Чухлинки.

Бешено поднялся гвалт. Оставшиеся мужики погнали лошадей на село.

- Эй, э-эй! - прокатилось. - Вставай тушить!

К шалашу подъехал верхом Ваньчок. - Филипп! - гаркнул он над дверью. - Ай уехали?

- Кистинтин здесь. - Прошамкал, зевая, дед Иен. - Что горит-то?

- Попы горят, - кинул Ваньчок. - Разве не мекаешь по кулижке?

- Ано словно и так, да слеп я, родной, стал, плохо уж верю глазам.

- Ты что, разве с пожара? - спросил Карев, приподнимая, здороваясь, картуз.

- Там был, из леса опять черт носил, целый пятерик срубили в покос-то.

- Кто же?

- Да, бают, помещик возил с работниками, ходили обвскивать. А разве сыщешь... он сам семь волков съел. Проведет и ывведет... На сколько душ косите-то, - перебил разговор он, - на семь или на шесть?

- На семь с половиной, - ответтл Карев. - Да тут, кажется, Белоборку наша выть купила.

- Ого, - протянул Ваньчок, - попаритесь; Липка-то, чай, все за ребятами хлыщет, - потянул он, разглаживая бороду.

- Не вижу, - засмеялся Карев. - Плясать вот - все время пляшет.

- Играет, - кивнул Ваньчок. - Как кобыла молодая.

Пахло рассветом, клубилась морока, и заря дула огненным ветерком.

- Чайничек бы догадался поставить, - обернулся он, слезая с лошади.

- Ано на зорьке как смачно выйдет: чай-то, что мак, запахнет.



---



Филипп положил в грядки сенца и тронулся в Чухлинку. Нужно было закупить муки и пшена.

Он ехал не по дороге, а выкошенной равниной.

Труском подъехал к перевозу и стал в очередь.

Мужики, столпившись около коровьих загонов на корточках, разговаривали о чем-то и курили.

Вдруг от реки пронзительно каркнул захлебывающийся голос: "Помогите!" Мужики орпометью кинулись бегом к мосту и на середке реки увидели две барахтающиеся головы.

Кружилась корова и на шее ее прилипший одной рукой человек.

- Спасайте, - крикнул кто-то, - чего ж глазеть-то будем! - Но, как нарочно, в подводе ни однтй не было лодки.

Перевозчик спокойно отливал лейкой воду и чадил, вытираясь розовым рукавом, трубкой.

Филипп скинул с себя одежу и телешом бросился на мост.

Он подумал, что они постряли на канате, и потряс им.

Но заметить было нельзя; их головы уже тыкались в воду.

Легким взмахом рук он пересек бурлившую по крутояру струю и подплыл к утопающим; мужик бледно-мертвенно откидывал голову, и губы его ловили воздух.

Он осторожно подплыл к нему и поднял, поддерживая правой рукой за живот, а левой замахал, плосуо откидывая ладонь, чтобы удержаться на воде.

Корова поднялась и, фыркнув ноздрями, поплыла обратно к селу.

Шум заставил обернуться перевозчика, и он, бросив лейку, побежал к челну.

Филипп чуял, как под ложечкой у него словно скреблась мышь и шевелила усиками.

Он задыхался, быстрина сносила его, кружа, все дальше и дальше под исток.



---



Тихий гуд от воды оглушился крипами, и выскочившая на берег корова задрала хвост, вскачь бросилась бежать на гору.

Невод потащили,и суматошно все тыкались посмотреть... Тут ли?

Белое тело Филиппа скользнуло по крылу невода и слабо закачалось.

- Батюшки, - крикнул перевозчик, - мертвые!

Как подстреленного сыча, Филиппа вытащили с косоруким на дно лодки и понеслись к берегу.

На берегу, засучив подолы, хныкали бабы и, заламывая руки, тянулись к подплывающей лодке.

В лодке, на беспорядочно собранном неводе, лежали два утопленника.

С горы кто-то бежал, размахивая скатертью, и, все время спотыкаясь, летел кубарем.

- Откачивай, откачивай! - кричали бабы и, разделившись на две кучи, взяв утопленников за руки и ноги, высоко ими размахивали.

Какой-то мужик колотил Филиппа колом по пятке и норовил скопырнуть ее.

- Что ты, родимец те сломай, уродуешь его, - подбежала какая-то баба. - Дакось я те стану ковырять морду-то!

- Уйди, сука, - замахнулся мужик кулаком. - Сам знаю, что делаю.

Он поднял палку еще выше и ударил с силой по ляжкам.

Из носа Филиппа хлынула кровь.

- Жив, жив! - замахали сильней еще бабы и стали бить кругом ладошами.

- Чтто, стерва, - обернулся мужик на подстревшую к нему бабу, - каб не палка-то и живому не быть! Измусолить тебя надыть.

- А за что?

- Не лезь куда не следует.

Филипп вдруг встал и, кашлянув, стал отплевываться.

- Рубахи? - обернулся он к мужику.

- Там они, не привозиои еще.

Жена перевозчика выбежала с бутылкой вина и куском жареной телятины.

- Пей, - поднесла она, наливая кружку Филиппу. - Уходился, ин лучше станет.

Филипп дрожащими руками прислонил кружку к губам и стал тянуть.

Бабы, ободренные тем, что одного откачали, начали тоже колотить косррукого палкой.

Филипп телешом стал, покачиваясь, в сторонку и попросил мухика закурить.

Мимо, болезно взглядывая, проходили девки и бабы.

- Прикрой свои хундры-мундры-то, - подошла к нему сгорбившаяся стауршонка и подала свою шаль.

Его трясло, и солнцепек, обжигая спину, лихорадил, но выпитая водка прокаливала застывшую кровь, горячила.

С подтянутого парома выбегли приехавшие с той стороны, и плечистый парень подал ему рубахи.

С шумом в голове стал натягивать на себя подштанники и никак не мог попасть ногой.

- Ничего, ничего, - говорил, поддерживая его, мужик, - к вечеру все пройдет.

Народ радостно заволновался: косорукий вдруг откинул голову и стал с кровью и водой блевать.



ГЛАВА ПЯТАЯ



- Ой, и дорога, братец мой, кремень, а не путь! - говорил, хлебая чай, Ваньчок.

- Болтай зря-то, - вылез из шалаша дед Иен.

- Сичас только Ляля приехал.

- Кочки, сказывает, да прохлябы. Это ты, видно, с вина катался так.

- Эй, заспорили! - гаркнул с дороги мужик. - Не слыхали, что Филька-то утонул.

- Мели, - буркнул дед.

- Пра.

Мужик сел, ковыляя, на плаху и стал завертывать папироску.

- Не верите, псы... Вот и уговори вас. А ведь на самом деле тонул.

И начал рассказывать по порядку, как было.

- И ничего, - заметил он. - Я пошел, а он на пожаре там тушит вовсю. Косорукий, баил аптешник, полежит малость.

- Полежит, это рай! - протянул дел Иен. - А то б навечно отправился лежать-то. Со мной такой случай тоже был. В Питере, знычи, на барках ходили мы. Всю жисть помню и каждый час вздрагиваю. Шутка ли дело, достаться черту воду возить. Тогда проклянешь отца и матерю.

- А вправду это черт возит воду на них? - прошептал подползший малец.

- Вправду? Знамо ненароком.

- Мне так говорил покойный товарищ... водоливом были вместе, - что коли тонет человек, то, знычит, прямо норовит за горло схватить, если обманывает.

- Кто это? - пере
Страница 10 из 17 Следующая страница