тихотворение, и каждый из нас должен бы иметь право в
известных условиях вырвать из рук певца его надтреснутую балалайку и
треснуть ею певца по голове со словами: "из чего, мол, ты бьешься. - Старого
Фета или Полонскогот ебе не перепеть. Это дудки. У тех в стихах всегда
останется та утренняя роса молодости, которую никакими косметиками не
подделаешь". Писать за деньги можно что-либо другое, а румянить себе
сморщенное лицо не годиться. Дело другое, когда из тебя случайно выскочит
душистый лесной муравей. И вот на этом основании себе писать не позволяю.
Посылаю тебе свой перевод Проперция. Не прочитавши комментария каждой
вещи отдельно, ничего не читай. Прочти хоть самую последнюю элегию четвертой
книги: "Корнелия к Павлу", и скажи, принесла ли наша, так называемая
цивилизация, что-лиоб выше этого. Всякий не верующий слепо в рутину должен
будет признаться, что мы не выработали для женщины никакого нравственно
высшего идаела, а, напротив, только все спутали и размазали до
неузнаваемости.
Ну, будь здоров и не сердись за нелепости и бестолковость письма. Я
тоже отчасти поэт, следовательно, галиматья. Не забудь при случае написать
мне точный адрес Гончарова, а во-вторых, напиши, как здоровье А. Н. Майкова,
над которым ты покряхтел, а ничего толком не сказал.
Жена и Екатерина Владимировна тебе усердон кланяются, а я по старине
тебя обнимаю. Твой
А. Шеншин.
80
7 января 1889.
Дорогой дружище
Яков Петрович.
Человек, давно отказавшийся от сдобного, завел своего сынишку в
конлитерскую к горячим пирожкам и облизывается, глядя, как малый, замаслив
рот и щеки, уписывает пирожки. Кто ж меня уверит, что любящий отец делает
это не для своего удовольствия. Кто этого не понимает, тот осужден всю жизнь
скитаться от заблуждения к заблуждению, увеличивая ту бессмыслицу, которая
на свете слывет философскиа миросозерцанием. Я хочу только сказать, что
когда обращалось к тебе, в сущности, с ласкательными словами, то не ищи на
это причин вне меня и моих ощущений; мне приятно гладить твою шкурку, потому
что она бобровая, а будь она шкурой дикобраза, я бы ее трогать не стал.
Недавно, как-то вечером, я вслушался в чтение наизусть знакомой тебе
Екатерины Владимировны, которую ты упорно называешь Надеждой, давно
знакомого мне стпхотворения:
"Поцелуй меня,
Моя грудь в огне..."
и меня вдруг как-то осенило всей воздушной прелестью и беспредельным
страданием этого стихотворения {1}. Целую ночь оно не давало мне заснуть, и
меня все подмывало, невзирая на опасения явиться в глазах твоих сумасшедшим,
- написать тебе ругательное письмо. "Как, мол, смеешь ты, ничтожный
смертный, с такою определенностью выражать чувсива, возникающие на рубеже
жизни и смерти". Разругать тебя, обнять со слезами и сказать: "ты, быть
может, желаешь слышать наше признание. - Ну, да, мы все придуманные,
головные писатели, а ты один настоящий прирожденный, кровью сердца бьющий
поэт".
На другой день у меня были гости; я почувствовал потребность прочесть
барыням это стихотворение, и Екатерина Владимировна подала мне его в
"Заметках Страхова - о поэтах" {2}. Тут, в свою очередь, мне захотелось
склонить колени перед Страховым, умевшим сказать про это стихотворение: "Но
еслп бы пери умирала и какой-нибуь добрый дух, ее любивший, сидел у ее
изголовья, он не мог бы выразить этого мгновения лучше и сообразнее с своей
светлой натурой". - Такой молодец.
Но довольно о хорошем, отрадном; приходится говорить перед самым
дурацким юбилеем о весьма мало утешительном. Накануне Нового года я жестоко
простудился и по сей день никуда не выхожу из дому; а вечером жена моя
вернулась с семейного обеда у брата Дмитрия с левой рукою, переломленной
наехавшим на ее сани извозчиком. Теперь рука у нее в гипсовой повязке, и, по
крайней мере, прекратились страшные страдания, нераздельные с костоправством
и воспалением. Независимо от предстоящего 28-го у нас в доме приема
поздравлений, Графиня Толстая (Льва) и Психологическое общество хлопочут о
каком-то обеде. На эти затеи я махнул рукой; говорят - не мое дело, пускай и
будет не мое. Написал я случайно стихотворения, о котором желал бы знать
твое мнение:
Гаснет заря в забытьи, в полусне... (см. т. 1).
Дружески жму тебе руку и передаю поклон моей бооьной и Екатерины
Владимировны. Передай мой усердный поклон супруге.
Твой А. Шеншин.
81
3 февраля 1889.
Дорогой друг
Яков Петрович.
Когда вечером почта нанесет писем к моей лампе, ты увидишь на конвертах
из моих седьских экономии непонятное для постороннего взгляда "Б". Без этого
признака благополучия я не стану вскрывать письма на сон грядущий, чтобы не
томиться бессонницей. Но когда, узнавая твой почерк, Екатерина Владимировна
произнесет приятные слова: "от Полонского" - то этот конверт я вскрываю
после всех, и жена справедливо замечает, что сладким завершают обед.
На второй день юбилея утром зашел ко мне Лев Толстой, и я не мог ему не
похвастать стихотворными приветствиями "двух мальчиков" третьему (повторяю
твое милое восклицание: "хороши мальчики"). Выслушав стихотворение, Толстой
сказал, что в стихотворениях "по случаю" всегда чувствуется это "по", тогда
как в этих двух стихотворениях прямо и непосредственно сказалось, что в Фете
видно со стороны Майкова и что - со стороны Полонского {1}. Поэтому, чтобы
быть справедливым, должно обнять и расцеловать тебя за дружескую память и
присылку благоуханной и пышной розы Пестума. Но бессмысленно благодарить
тебя за самую красоту розы, в которой ты совершенно неповинен.
Справедливость слов моих может доказать всякий, сказавши мне: "обними еще
раз Полонского", - и я это исполню немедля. А затем - напиши еще раз такое
стихотворение, - и нос мой вытянется в совершенной беспомощности. Зато
чувствовать всю непосредственную целебную струю твоего освежающего и
опьяняющего вдохновения, я уверен, редкие так способны, как я. Наша дурцакая
рутина нередко претыкается даже на дивный механизм твоих стихов, ищущих
самобытного ритма. Для этих адептов рутины слово стихи значат четырехстопные
ямбы, и они никак не разберут, что причудливые прыжки тсоих танцовщиц фей
связаны общею самою безукоризненною гармонией. По-моему, объяснять
содержание твоего несравненно изящного, навеки образцового юбилейного моего
стихотворения есть грубое кощунство. Но как не воскликнуть: "ведь угораздила
же тебя нелегкая сказать, что произошла самая невозможная чепуха, чепуха для
людей, но высокяа игра для богов, и Фет залез в эту чепуху и воспел ее".
"Иль пылкий юноша нетерпеливым зубом
Красу губы твоей надолго заклеймит", -
говорит Гораций. Другими словами: в избытке восторга тебя укусит. При чтении
таких стихотворений - и пьяных и художественно-трезвых в то же время - уже
чувствуешь потрнбность не обнимать и целовать тебя, а щипать и кусать. Как я
читаю твои письма под конец, так и этим письмом завершаю тот ворох
благодарственных излияний, который пришлось раскидывать по белу свету.
Особенно тронули меня братским приветом после тридцати лет гвардейские
уланы.
Но покуда - довольно болтать. Мою кровную к тебе симпатию ты прочтешь и
на белрм листке, присланном от меня. Едва ли здоровье и карман дозволят мне
в эту зиму обнять тебя в Питере. Передай мой сердечный привет твоей сапруге
и не забывай нас, любящих тебя и твою несравненную музу.
Твой старый
А. Шеншин.
82
28 марта 1889.
Дорогой друг
Яков Петрович.
Вот уже дня три, как жена моя повторяет мне :"напиши Полонсаому". А я,
упираясь мыслию чуть ли не в единственный санитарный вопрос, все не находил
достаточных причин с тобою заговорить, пока сейчас, проснувшись в четыре
часа дня на диване в кабинете, не застал на рабочем столе твоих милых строк,
имеющих постоянную силу гальванизировать мой труп. Вот уже десять дней, что
я ввалился в дом и все это время не нуждаюсь ни в каких свидетельствах о
болезни, а каждый, взглянув на меня, с полным правом может сказать:
"дохлятина". Конечно, богатый человек на моем месте послал бы за двадцатью
докторами, а я этим авгурам и не могу, и не желаю давать ни копейки, ни даже
лечиться у них даром. Ты можешь вполне успокоиться насчет твоего вечера;
начиная с того, что величайший враг моего здоровья - переезд по чугунке и
даже на лошадях, после которых я всякий раз долго болею, тогда как к тебе я
каждый раз восходил, оставив шубу у швейцара. Главное, я был очень рад
возобновить знакомство с милейшей Жозефиной Антоновной и познакгмитьвя с
твоими милыми детьми, начиная с прекрасной дочери, и познакомить с ними жену
мою, которую они все так мило приняли. Ты совершенно прав, назначая
определенный день; но так как из гостей твоих мне знакомы не более одной
трети, то я и не могу судить, насколько они являются в остальных двух третях
сочною начинкою твоего дружественного пирога и не сидят ли только для счета
в промежутках между одною третью {1}. Когда я здоров, то обычно я три раза в
неделю не обедаю дома. Зато от четырех-
Страница 37 из 40
Следующая страница
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 38 ]
[ 39 ]
[ 40 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]