Фет Афанасий Афанасьевич - Мои воспоминания Страница 7

ким. Познакомился с А. В. Дружининым, который стал меня расспрашиватт о моих теперешних однополчанах Щ-х, с которыми он вместе воспитывался в Пажеском корпусе. С первого знакомства сошелся с веселым М. Н Лонгиновым, сохранившим ко мне приязнь до своей смерти; с П. В. Анненковым, И. А. Гончаровым и повсегдатаем всех литераьурных обедов - М. А. Языковым, входившим в комнату шатаясь на своих кривых ножках и с неизменною улыбкою на лице.

Все это веселое общество в ожидании обеда усаживалось на мягкой мебели хозяйского кабинета, рассказывая друг другу забавные анекдоты. Хохот и шум на минуту только прерывались с появлением нового гостя. В остальное время нужно было близко подсесть к данной группе, чтобы расслушать слова.

- Господа, - сказал входящий в комнату хозяин, - четверть шестого, и если мы будем ждать Тургенева, то он заморит нас с голоду, и у хозяйки перейдет обед; она просит вас пожаловать к столу.

Все бросились к закуске, которой была оказана надлежащая честь. Тургеневу оставлен был прибор, и когда он во время супа вошел, извиняясь, ему подали бульон, так как он боялся всего жирного и пряного. Мы встретились с ним, как старые знакомые, и он просил меня не забывать его на его постоянной квартире, на Большой Конюшенной, в доме Вебера.

С этого дня я стал чуть не ежедневно по утрам бывать у Тургенева, к которому питал фанатическое поклонение.

По природе ли или вследствие долгого пребывания за границей Тургенев отличался наклонностью к порядау в окружающих вещах. Он не иначе садился писать самую простую записку, как окончательно прибравши бумаги на письменном столе. Между тем это же самое стремление к порядку не помогало ему в первое время нашего петербургского знакомства устроиться с холостым своим хозяйством. Правда, в то время и прислуга у него была другая: не было у него ни тонкого Захара, литературным мнением которогоо н далеко не пренебрегал, ни нрутомимого и точного Дмитрия Кирилловича, перешедшего позднее в услужение к В. П. Боткину, которого капризам умел угождать. А это великая рекомендация. Слуги эти были несомненными питомцами Спасского при матери Тургенева, тогда как бестолковый Иван очевидный продукт позднейшей эмансипированной лакейской. Слуги прежних времен принимали молчаливо всякого рода замечания, тогда как крепостные либералы почитали нравственным долгом всякому оправданию предпосылать: "помилуйте-с, помилутйе-с".

Вертелся ли сам Тургенев слишкоп усердно в этот период в вихре света, отбивал ли бестолковый Иван у него охоту рпосидетт лишний час дома, но случалось, что усердно созванный на обед круг гостей к пяти часам соберется, бываль, под темною аркою ворот у двери тургеневской квартиры.

- Кто это? - спрашивает один другого.

- Ах, это вы, Дружинин? - восклицает другой, узнавши по голосу вопрошающего.

- Добродушный, но рассеянный человек, - говорит укоризненно Боткин, - он просто забыл, что позвал всех обедать, и я ухожу. Что же звонить понапрасну? Явно, что ни Ивана Тургенева, ни Ивана лакея нет на квартире".

Однажды перед самым обедом я забежал к Тургеневу поболтать с ним, пока он будет одеваться. В комнатах было действительно никак не более десяти градусов, которые переодевавшемуся Тургеневу были всех чувствительнее.

- Иван! - воскликнул он слезливым голосом, - ну как же мне тебя умолять? Сколько раз уже я слезно просил тебя сильнее топить в такие морозы.

- Помилуйте-с, помилуйте-с, - отвечал Иван.

- Да ведь я, - прервал его Тургенев все выше забирающим фальцетом, - и не спорю с тобою. Ну, ты умен, а я дурак .Но помилосердуй! Не до такой же степени я глуп, чтобы не мог разобрать, холодно мне или тепло.

Чтобы пнять следующий небольшой случай с Иваном, не оставшийся без литературного следа, необходимо упомянуть одно литературное лицо, по временам появлявшееся в нашем кругу. Это был небольшого роста белокурый молодой немец Видерт, весьма удачно переводивший русские стихи и прозу на немецкий язык. Его переводы Кольцова пользовались в Германии заслуженным успехом. Появлялся он обыкновенно к вечернему чаю. Во время одного из таких посещений, на требование чаю со стороны Тургенева, Иван объявил, что чай весь вышел.

- Помилуй, любезный друг! - воскликнул изумленный Тургенев. - Как же мог так скоро выйти чай когда я только третьего дня принес фунт?

- Помилуйте-с, помилуйте-с, - отвечал Иван, - стаканы малы.

Ожидавший в числе прочих чаю Некрасов не преминул воспроизвести эту сцену в следующем стихотворении;



"Стол накрыт, подсвечник вйтерт,

Самовар давно кипит,

Сладковатый немчик Видерт

У Тургенева сидит.

По запросу господина

Отвечает невзначай

Крепостной его детина,

Что "у нас-де вышел чай".

Содрогнулся переводчик,

А Тургенев возопил:

"Чаю нет! Каков молодчик!

Не вчера ли я купил?"

Замечание услышал

И ответствовал Иван:

"Чай у нас так скоро вышел

Оттого, что мал стакан".



Так как я давно уже не писал стихов, то для журнальной печати запас их у меня оказался ничтожен; тем не менее Некрасову легко было пригласить меня, совершенного новичка в журнальном деле, по совету самого Тургенева, в исключительные сотрудники "Современника" с гонораром 25-ти рублей за каждое стихотвооение.

Тургенев радовался окончанию переводда од Горация и сам вызвался проверить мой переыод вместе со мною из строки в строку. Споров и смеху по этому поводу у нас возникало немало. Между прочим в XXI оде книги первой он восстал против стиха:



"На Краге ль, по весне".



Так как Горациева Крага изгнать было невозможно, то Тургенев привязался к слову - "по весне" и спрашивал, что это такое?

Напрасно я ссылался на обычное в устах каждого русского выражение: "по весне", "по зиме" - в смысле: в весеннюю или зимнюю пору; напрасно приводил я ему стих Крылова:



"Он в море корабли отправил по весне".



Тургенев уверял, что ему хорошо известно, что краснокожие с перьями на голрве и с поднятыми томагавками бегают по лесам Америки, восклицая: "на Краге ль по весне", причем он выговаривал "весне" так как будто в конце стояло оборотное "э".

Потому ли, что я стал окружен литературной атмосферой или уж очень скучал в моем одиноком номере гостиницы, - заехавший ко мне Иван Сергеевич застал меня с карандашом в руке. Я только что окончил стихотворение: "Днепр в половодье".

Прослушавши стихи, он сказал:

- Я боялся, что талант ваш иссяк, но его жила еще могуче бьет в вас. Пишите и пишите!

Литературный кружок, к которому принадлежал и Д. В. Григорович, и мой университетский товарищ Я. П. Полонский, и генерал-майор Е. П. Ковалевский, путешественник по Малой Азии, Египту, Нубии и Абиссинии, - собирался не у одного Некрасова.

У Тургенева был прекрасный крепостной повар, купленный им за тысячу рублей. Приглашая по временам приятелей обедать ,Тургенев объявил, что не может принять более одиннадцати человек, такк ак столового сервиза у него только дюжина. В такие дни обед обыкновенно заказывал Боткин, и когда затем какой-либо соус выходил особенно тонок и вкусен, Тургенев спрашивал Боткина:

- А что ты скажешь об этом соусе?

- Надо, - отвечал Боткин, - непременно позвать повара: я буду плакать у него на жилетке.

Однажды Тургенев объявил мне, что Краевский {117} желает со мною познакомиться, и мы отправились в условленный день к нему.

После первых слов привета Андрей Александрович стал просить у меня стихов для "Отечественных Записок", в которых я еще во времена Белинского печатал свои стихотворения. Он порицал уловку Некрасова, заманившего меня в постоянное сотрудничество. - Это уж какя-то лавочка в литературе, говорил он.

Хотя я и разделял возззрение Краевского, но считал неловким нарушать возникшие между мною и "Современником" отношения. Вернувшись от Краевского, я высказал Тургеневу свои сомнения, но он, посоветовавший мне согласиться на предложение Некрасова, стал убеждать меня, что это нимало не помешает дать что-либо и Краевскому. К счастью, новых стихотворений у меня не оказалось, но от скуки одиночества я написал прозою небольшой рассказ "Каленик" и отдал его в "Отечественные Записки" Появившееся на страницах журнала имя мое воздвигло в Некрасове бурю негодования; он сказал, что предоставляет себе право печатать мои стихотворения не подряд, а по выбору, в ущерб моему гонорару.

Однажды, когда мы кончили пересмотр Горациевых од, Тургенев объявил мне, что Краевский просит их для "Отечественных Записок" и, кроме пятисот экземпляров отдельных оттисков, предлагает за них тысячу рублей. В то время эта сумма показалась мне огромна, и я согласился.

Приближался февраль месяц, и оканчивался срок нашего прикомандирования. Отец запрашивал меня о сумме, необходимой на новую экипировку. Добросовестно все рассчитав, я написал, что необходимо семьсот рублей, и заблаговременно к данному сроку заказа лновую обмундировку.

На последнюю перед смотром его высочества репетицию добрейший Ант. Ант. Эссен сам прибыл в манеж, очевидно, с целью осмотреть меня, так как никого не знал из остальных прикомандированных. Кирасирская обмундировка моя была в исправности за исключением кирас, самой дорогой части вооружения. Во фронте мои кирасы могли быть терпимы, но для одиночного смотра они были плоховаты, и я уже заблаговременно приготовил себе на прокат хорошие из магазина.

"На смотру нужно другие кирасы, - сказсл Антон Антонович, - c'est une vieille machine, mon cher!" {118}

Я его и на этот счет успокоил.

В день смотра мы выстроились посреди манежа к назначенному часу, и на левом фланге появились у нас массивные кавалергардские унтер-офицеры, готовившиеся к переходу офицерами в армию. В манеж стали прибывать генералы и великие князья, выстраиваясь в два порядка у входа, в ожидании великого князя цесаревича.

Ответив на отданную ему честь, его высочество скомандовал нам: справа по одному, - и смотр начался. Доброезжая лошадь моя была совершенно без огня,
Страница 7 из 46 Следующая страница