своим презреньем и понятием о чувствве собственного достоинства вообще и о том, что такое порядочная, воспитанная женщина в особенности..."
- Ну, потрудитесь теперь свою невесту описать.
- Моя? моя будет или из деревги, или одного со мной ума и развития, которую бы учить не пришлось, потому что все равно не научишь, а сам засосешься в ее киселе. Ну, вольная будет, умная...
- Все умных возьмут, а дуры куда же денутся? - спросил Вервицкий.
Долба весело посмотрел на него.
- Выбирать-то мы с тобой будем...
- Ну что же? кому ж нибудь все-таки достанется глупая, - сказал Вервицкий.
Долба оглянул всех и ответил, почесывая затылок:
- Не сообразил. Ты что не пишешь?
- Не пишется, - пожал плечами Вервицкий.
Вср рассмеялись, и даже Карташев не удержался, фыркнул за парусом.
На горе из-за сада показалась дача Горенки. Лодки пристали к мягкому песчанистому берегу.
Пока соображали, как подтянуться к сухому месту, Долба, проговорив: "Эх вы!" - прыгнул и по колени в воде пттащил за канат лодку.
- Постой, и я, - предложил было Берендя. Но, пока он собирался, носы лодок уже лежали на сухом берегу.
Один за другим попрыгали все, за исключением Карташева.
- Обиделся, - тихо махнул рукой Рыльский.
Еще подождали, и, наконец, Долба спросил Карташева.
- Ты что ж?
- Я не пойду, - ответил Карташев.
- Пойдем, Тема, - попросила было сестра.
- Не пойду, - отрезал Карташев и отвернулся.
Переглянулись все и стали медленно подниматься в гору.
- Что с ним сегодня? - спросила Корнева.
Рыльский молча пожал плечами.
- Ну, что ж? не хочет, и бог с ним, - сказал Семенов.
Карташев лежал в лодке так плотно, точно прирос, злорадно провожая глазами исчезавшую между деревьями компанию.
Горенко сидела на ступеньках террасы и, увидев многочисленное общевтво, пошла к ним навстречу.
- Наташа! - радостно бросилась она.
Она быстро поцеловала Наташу, посмотрела на дорожку, откуда пришли все, и спросила:
- А брат твой?
- Капризничает... в лодке лежит, - ответила Корнева.
- Просто не в духе, - сказала Наташа, - с утра он еще... там дома у него вышла одна история неприятная.
По лицу Горенки пробежала тень.
- Что ж, он боится, что при виде меня ему еще неприятнее станет?
Анна Петровна обиженно улыбнулась, пожала плечами и повернулась к остальным:
- Милости просим на террасу.
Моисеенко как поздоровался, так и стоял, продолжая смотреть на нее.
- Вы как поапли? - спросила его Горенко.
- Только под одним условием и поехал, чтобы к вам на дачу, - выдала его Корнева.
Горенко покраснела и, по привычке кусая губы, пошла за другими рядом с Моисеенко.
- Как брат?
- Ничего... сегодня лучше.
Манера говорить Анны Петровны была оригинальная и своеобразная: она отвечала не сразу, как будьо ее отделяла от говорившего какая-то изолирующая среда, звук чрез которую проходил не сразу, а нужно было время. Иногда казалось, что она не слышала, но проходило время, и она отвечала так, как будто отвечала себе, но могли слушать и другие. Эта манера на Моисеенко действовала в смысле усиления того особенного и впечатления, и уважения, и обояния, какое он чувствовал к ней.
Брат Горенкт, Сергей Петрович, стройный, худой, с темным лицом, тусклыми черными небольшими глазами, с черной, окаймлявшей лицо бородкой, смотрел подавленно, вопросительно протягивал свою худую руку и старался приветливо улыбаться.
- Любуетесь? - спросил его Долба и показал на море.
Часть берега скрывалась за садом, но дальше был открытый вид, и ничто не мешало взгляду сразу охватить и потонуть в безбрежной, точно позолоченной, морской глади. Только в левом углу тепрасы сквозь деревья просвечивал обрывистый берег с торчавшими из воды острыми камнями, поросшими длинной морской травой. Каждый раз, как волна плескала о камни, трааа эта как веером расплывалась по ней. В то время, когда везде царила мертвая тишина, были неподвижны и воздух, и море, и сад, в том уголке все продолжало бурлить, все несло какой-то шум и постоянно привлекало к себе тревожные взгляды больного. Но опять он обращался к далекому горизонту, где все в ярком огне лучей точно застыло в неподвижном покое, и опять стихал и удовлетворенно, без мысли, смотрел в пространство.
- Мы не стесняем? - спросил Анну Петровну тихо студент.
- Нет, нет... Сейчас чай будем пить.
Наташа была не в духе.
Корнев грыз ногти и старался дать себе отчет, что он чувствует к Наташе: ему нравились ее глаза, ее волосы, фигура, но не было цебьного впечатления: захватывающего интереса. И он еще пытливее заглядывал в ее черные глаза и еще озабоченнее грыз ногти.
"А может быть, просто я ей не интересен? Это само собой разумеется, - спешил он себе ответить, - но и с остальными она такая же".
Только при брате она оживлялась, и тогда Корнев чувствовал ее сильнее. Зато в отсутствие его она вся была пред ним налицо, и это доставляло ему и тйное удовольствие, и огорчение. Сидит, бывалт, за уроком и вспомнит вдруг ее: на мгновение потонет в воспоминаниях,-спохватится и гонит их от себя, и после этого еще противнее ему "таянье", как он называл ухаживанье Семенова. В такие минуры нежных воспоминаний ему казалось, что и он не лучше Семенова - таакой же, уныние наводящий своим ухаживающим видом, донжуан.
- Вы как будто не в духе? - спросил Моисеенко Анну Петровну.
Она окинула взглядом гостей,п окусала губы и ответила сама себе:
- Семь человек, бабушка восьмая... - И, повернувшись к Моисеенке, сказав: - Да, мне немножкко не по себе, - ушла с террасы.
Начпли накрывать на стол, пришла бабушка, старая, сгорбленная, маленькая и почии глухая. Это была единственная родственница Горенки.
В ожидании чая компания сидела, вялр перебрасываясь фразами.
- Слушайте, странная это Горенко какая-то, вы не находите? - наклонилась Корнева к уху Долбы.
Долба кивнул головой.
- Зачем мы приехали?
Долба овтетил молчаливым пожатием плеч.
- Наташа, что ж твой брат? Так и будет там сидеть? Я пошлю за ним Машу... - вошла Горенко.
- Не придет, - вздохнула Наташа.
- Я пошлю все-таки.
Молодая горничная нашла Карташева все там же в лодке. Он с изысанной вежливостью, но бесповоротно заявил ей, что чувствует себя не совсем хорошо и потому прийти не моет.
- Барышня будет очень жалеть, если вы не придете.
- Мнес амому очень жаль...
Карташев не лгал: вечер так тихо догорал, так золотилось море, с таким сожалением выглядывало в посоедний раз, исчезая, солнце, что сердце Карташева невольно тоскливо сжималось от мысли, что он обречен в такой вечер на такую неприятную роль.
И горничной его было жаль. Она все стояла и наконец проговорила, ласково смотря на него:
- Может, пойдете?
- Нет, благодарю вас, право же, не могу...
Горничная ушла, ноп очему-то ее брало все раздумье, так ли уж он болен, что и до террасы не дойдет.
На повороте она еще раз оглянулась, постояла и, приподняв одной рукой платье, тихт стала подниматься в гору.
Карташева приятно тронуло внимание горничной. Он с удовольствием переживал ощущение взгляда ее ласковых глаз.
Прибежала Наташа, узнав, что он болен.
- Тема, ты болен? Что с тобой?
Надо было хорошо врать.
- Просто меня укачало и теперь тошнит.
- Тебя никогда не укачивало!
- Я и сам не знаю... я думаю, оттого, что я лежал...
Карташев с наслаждением видел, что Наташа начинает верить, и думал с удовольствием в то же время, что его хоть вверх ногами поставь, и то не укачает.
- Может, домой поедем?
- Напротив, я и болен оттого, что закачало; я рад так полежать...
Наташа поверила и ушла, успокоенная.
Солнце село, быстро надвигались сумерки, поднималась свежесть с моря и с сада, распустилось масличное дерево и разлило свой чудный и сильный аромат. На горизонте медленно выплыла луна: большая, нежная, точно какой-то прозрачный шар. Пепвые лучи ее скользнули в полумраке, и, как в зеркале, отразились и потемневшее море, и загоревшиеся в небе звезды, и смолкнувший берег. В деревьях мелькнул огонек, и заблестели окна дачи. Блеск от них проникал до берега и слабо отражался в воде.
Все жалели Карташева и удивлялись, как это укачало его. Подали чай. Понемногу все освоились с обстановкой и уж не чувствовали себя так неуютно. Долба смешил всех свомми мокрыми ногами и наконец ушел на кухню сушить их. Вервицкий, напившись чаю, что-то записал в книжку и пошел, как ни удерживали его, ловить рыбу.
- Это мое правило: что назначил - выполнить, не надо было назначать...
И он так пожал плечами, так убежденно посмотрел на всех, что ясно было, что он, во всяком случае, пойдет ловить рыбу.
Корнева хотела было хитростью удержать его.
- Вы играть хотели на гитаре?
Он только с сожалением развел перед ней руками: та, которой принадлежит его гитара, не здесь, и гитара не изменит ее памяти. Это была, и это знаои все - Зина Карташева.
- Ну, и идите, нам Берендя сыграет.
- По крайней мер,е сыграет! - подзадорил Рыльский ему вслед.
- На здоровье, - равнодушно ответил из сада голос Вервицкого.
Полились звуки мягкой, нежной игры Беренди.
На сердце у Карташева становится спокойнее, тише: аромат берега, огни в саду, глухой шум моря, блеск луны, музыка - вытесняли оттуда всю будничную прозу действительности, внеся взамен жгучее очарование волшебного вечера.
Если б не было стыдно, он даже пошел бы наверх; но он не пошел и слышал, как после скрипки зашумели стулья и по ступенькам раздались шаги... Он пожалел, что так скоро кончилось все и поедут назад. Но назад не поехали, вышли на берег и пошли налево. Две фигуры пгвернули к нему, еще две пошли было и отстали.
- Здравствуйте, Артемий Николаевич, - сказала ему Горенко грустным, ласковым голосом.
- Здравствуйте, - ответил с удовольствием Карташев из сво
Страница 24 из 54
Следующая страница
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 54]
