Николай Георгиевич Гарин-Михайловский. Гимназисты Страница 29

вже, - неопределенно насмешливо произнес он, с каким-то небрежным раздражением смотря мимо Карташева.

- Карташеву были одинаково непонятны - и раздражение Конона, и его ответы. Бессознктельно как-то он сказал:

- Я с тобой и не поцеловался.

Конон, покачиваясь, молча подошел, снял большую соломенную шляпу, вытер своим отлстым рукавом губы и приготовился к поцелую. Его черные волосы плотно прилегали ко лбу, черные ястребиные глаза смотрели твердо; тонкий красивый нос, сжатый характерный рот и маленькая черная пушистая бородка делали его лицо очень красивым, но вызывающим и дерзким. Карташев три раза поцеловался, и на мгновение по лицу Конона пробежала тень удовлетворенного примирения, но она сейчас же исчезла, когда в дверях кухни показалась Одарка и, облокотившись о косяк, стала смотреть на группу у конюшни. Конон, встретившись с ней, сердито отвернулся, а Карташев, напротив - во все глаза стал глядеть на Одарку. Та только плотнее прижималась к двери и робко изредка вскидывала глаза на Карташева. Карташеву хотелось, чтоб она так же смело и открыто смотрела на него, как он на нее, - так хотелось, что он готов был сейчас же объявить, тут же, что любит Одарку. Но он не объявил: Наташа напомнила о чае, и все трле ушли.

Во дворе остался Николай, о чем-то разговаривая с Кононом, в окно выглядывал безжизненный Тихон, и, облокотившись о косяк, продолжала стоять Одарка.

Николай повел Орлика в конюшню, а Конон, не смотря на Одарку, пошел по знакомой дорожке через сад на деревню. Скрылся и Тихон, только Одарка все продолжала стоять и смотреть раздумчиво вслед ушедшему Конону. Чуяло или нет ее сердце, что в душу паныча она забросила новую искру любви?.. Ее дорога была уже определена - с Кононом она уже "жартовалась", и осенью назначена была их свадьба. Дело стояло только за деньгами, за урожаем. И урожай обещал быть обильным. А там, после свадьбы, хата "с краю села", вишневый садочек, пара волов и... прощай, вольная жизнь!..

Одарка повела своими робкими глазами, подавила вздох и пошла назад в людскую кухню исполнять свои обязанности судомойки.

Карташев некоторое время обдумывал, что сказала бы мать, если б он действительно подвел к ней Одарку как свою невесту. Это было так ни с чем не сообразно, что он даже и представить себе не мог - как бы это он сделал? Да и нельзя сделать: это ясно. Тем не менее он сейчас же после чая уединрлся, в надежде встретить опять на дорожке Одарку...

Наташа увела Корнева в сад - показать ему свое любимое место.

С большой аллеи они повернули на дорожку роз, которые цвели и наполняли воздух своим ароматом, затем свернули на едва приметную тропинку в кустах крыжовник аи смородины. Под этими кустами земля была влажная, и Наташа, останавливаясь осмотреть ягоды на кустах, оставляла на ней маоенький след своей ножки. Добравшись до конца сада, они начали осторожно пробираться в густой поросли орешника.

- Далеко же ваше место, - заметил Корнев.

- Сейчас... вот...

Наташа осттановилась и смотрела вперед. На ее лице застыла не то улыбка, не то гримаса, она слегка открыла рот: это выражение не шло к ней, но вызывало в Корневе какое-то особое чувство сожаления.

Из заброшенного уголка сада в близком расстоянии открывался вид на старую церковь села. Дальше за ней выглядывал уголок далекой степи. Легкий ветерок ттчно манил в нее - тихую, спокойную, беспредельную. В густой зелени ограды рельефнее выделялась серая деревянная колокольня, ее подгнившие ступени, темный крест. Колокольня шла уступами, расширяющимися книзу, и их поддерживал целый ряд старых, мохом обросших деревянных колонн. В уступах были вырезаны ряды маленьких окошечек - пустых, без стекол, рам. От церкви веяло стариной, пустотой времени, окошечки смотрели своими темными покосившимися отверстиями неподвижно-задумчиво. В общем, в тишине летнего дня здесь было уюнто, царил безмятежный покой, и весь вид точно рассказывал какую-то забытую простую, приятную и грустную историю.

- У вас здесь есть лучше этого виды, - сказал Корнев, - здесь колокольня мешает.

- Этот вид мне больше всех нравится.

- Отчего?

- Я не знаю... Иногда мне кажется, что я пойду в монастырь... Может быть, от этого...

- Вас тяннт?

- Я люблю монастырь: так мне кажется... Мама говорит: если она умрет и мы не выйдем замуж, чтобы шли под старость в монастырь.

- Зачем же в монастырь?

- Да, конечно, это только так... Кто теперь идет в монастырь.

- И слава богу... Мало ли живого дела.

- Ну-у... На всякое дело нужны люди... Богу тоже нужны...

- Нет, остасьте, - испуганно перебил Корнев. - На земле мы нужны земле.

- Разве не то же самое?

- Как то же самое? Есть живая работа: общество погрязло в разврате прошлого, в эгоизме, масса зла кругом... предрассудки... неправда... Что здесь поможет монастырь, формы которого веками налажены, установлены и с миром ничего общего не имеют? Может быть, и было время монастырей, но каждому времени свте: стоит ли появляться на свет, чтобы повторять делла других. Нет, это и думать бросьте, Наталья Николаевна, это так обидно...

- Да я так только, - уклончиво усмехнулсь Наташа, - конечно, не пойду в монастырь.

- И говорите это с грустью...

- Пттому что люблю...

- Оставьте.

- Ну, да не пойду, сказала вам... А все-таки люблю.

Наташа упрямо, по-детски рассмеялась и заглянула в глаза Корневу. Корнев сосредоточенно принялся за ногти.

- Ну, не пойду, не пойду!..

- И отлично.

- Ну и бросьте ногти.

- Вы, может быть, думаете, что я рассердился? - спростл Корнев.

- В ыкогда принимаетесь за ногти, то или думаете, или сердитесь.

- Нет... я думал... Вы мне так ясно вдруг представились, вон у тех ступенек, на коленях в монашеском костюме... с белым подвязанным платком... Я, в сущности, впечатлительный ужасно... Ну, вот и задумался: какая может быть ваша судьба в жизни...

- Ну?

- Не знаю, не могу ничего сказать...

Корнев помолчал и огорченно прибавил:

- Вероятно, выйдете замуж... Аглаида Васильевна подыщет вам жениха... важного...

- Никогда, - рассмеялась Наташа, - мама никогда нас не будет стеснять в выборе, - не она, а я буду искать. Все это, впрочем, глупости... Наши, верно, уж встали; пойдемте к ним. А после чаю, если хотите, будем читаь вслух.

- Пожалуй.

- Вальтера Скотта?

- Ну что ж, Вальтера Скота... А что?

- "Айвенго".

- Вы разве не читали?

- Нет еще. Я мало читала.

- Я тоже не читал...

Оба весело рассмеялись.



Когда Наташа и Корнев пришли, Аглаида Васильевна уже сидела за чайным столом.

Прищурившись на подходивших, она тихо, добродушно сказала Зине:

- У мрей Наташи отвратительный вкус.

Зина оторвалась от книги, вскользь посмотрела на праздничное лицо Корнева, и ей вдруг стало жаль его. Она ответила:

- Здесь вкус не играет никакой роли.

- Пожалуйте, - предупредительно встретил Корнева Степан, подавая ему стул.

- Очень вам благодарен, - расшаркался перед ним Корнев. И когда все рассмеялись, он прибавил полушутя, полураздраженно: - Он на меня производит, знаете, такое же впечатление, как и ваши картины... Мне все кажется, что он выскочио из какой-то рамки и бегает, пока его не усадят назад. Я решил отучивать его от любезностей двойной любезностью.

Наташа не могла видеть без смеха,к ак Корнев приводил в исполнение свой план. Это смешило всех. Корнев раздраженными глазами стерег Степана и чуть что - сам спешил ему на помощь. "Степан, блюдечко дай..." - и Корнев стремительно бросался к блюдечку, расшаркивался перед озадаченным Степаном и подавал кому следовало блюдечко. Наташа уже прямо плакала от смеха. По временам она поднималв голову, и Корнев спешил выкинуть какую-нибудь новую штуку. Он рашалился до того, что, когда Степан все-таки успел емв что-то подать, вскочил и протянул ему руку. Степан сперва опешил, затем бросился целовать руку.

- Не надо, - с комическим достоинством ответил Корнев, ограничившись пожатием.

- Он вам протянет когда-нибудь руку при гостях, - заметила Аглаида Васильевна.

- Что ж? Поверьте, с удовольствием пожму.

- Ну, я хотела бы посмотреть.

- Да могу вас уверить... да накажи меня бог... да лопни мои глаза.

Сама Аглаида Васильевна не могла удержаться от смеха.

- Мне нечего и спрашивать, как вам понравилась деревня, - обратилась она к Корневу.

- Совершенно справедливо, - ответил он, - я никогда еще себя таким теленком не чувствовал.

Он сделал несколько туров по террасе и запел:



Невольно к этим грустным берегам

Меня влечет неведопая сила.



Он пел верно и в высшей степени выразительно.

- У вас прекрасный голос, - похвалила Зина.

- Откуда это? - спросила Наташа.

- Есть такая опера: "Русалка"... слова Пушкина.

- Пропойте все.

- С удовольствием, если нравится.

Оказалось, Корнев знал много романсов и арий.

Вместо чтения все время до обеда прошло в пении, причем то Зрна, то Наташа аккомпанироввали Корневу. Он и сам играл с удовольствием, хотя медленно разбирал ноты. В антрактах он не оставлял своих комичных выходок, и Степан представлял для него в этом отношении неиссякаемый источник.

- У вас большой юмористический талант, - заметила Аглаида Васильевна.

- Мне говорили, что я мог бы сделать карьеру на этом поприще.

- Отчего же вы не делаете? - спросила Наташа.

- Отчего вы в монастырь не идете? - повернулся к ней Корнев и, увидя вспыхнувшее лицо Наташи, быстро проговорил уже серьезно: - В монастырь... в оперу... всех нас, наверное, куда-нибудь тянет, но все идут одной дорогой: наше время ремесленное, да и дело наше маленькое, и мы маленькие - нечего и соваться с суконным рылом в калашный ряд.

- При чем тут это, - возмутилась Зина, - если у вас есть талант.

- Талант положительно есть, - поддержала ее Аглаида Васильевна, - но, конечно, сперва надо сделать свое прямое дело...


Страница 29 из 54 Следующая страница