Николай Георгиевич Гарин-Михайловский. Гимназисты Страница 34

шадь, а нравом - дьявол... никто, кроме него, и не подумай сесть. А он вскочит, и не знаешь, на кого и смотреть: у коня глаза загорятся, и пойдет под ним выделывать штуки, а он качается в седле, словно прирос... вот будто игрушки им обоим... сердце радуют друг другу, а уж чего? на моих глазах берейтора этот аргамак сбил, так просто, с одного маху... берейтора! А этому и горя мало. А на сестре лица нет: смотрит, не оторвется...

Ну, и досмотрелись! Что уж там было, не знаю. Одним словом, гадость этакая вышла, и кончилось тем, что она в пруде утопилась, а он на нижней аллее в саду, у самого колодца, на дереве удавился. И мать тут же в этот день за ними скончалась. Кто, сердце, говорил, разорвалось у нее с горя, а кто прямо, что у нее яд в флакончике был приготовлен. Темное дело... все-таки ее похоронили по обряду, а тех двух так в одном гробе у дороги и зарыли... потом уж часовню поставили... Рассказываюи в народе... уж, коненчо, выдумают несогласное с религией... ну, да уж и говорить не приходится об этом, да и знать доподлинно, как и что, никто не может: думаем мы человечрским умом и так и этак, а помрем, все по-иному, конечно, выходит...

И мать Аглаиды Васильевны - эта другая дочка - тоже так пропала; с мужем развелась... дочка тут, эта самая Аглаида Васильевна, родилась. Мать-то ее еще из первых в губернии была... Государя в этом самом доме принимала. Когда умерла, так за комодом, уж не скоро, бриллиант вот с орех сыскали. А брат ее, дядя Аглаиды Васильевны, помер уж вот в Балайхуре, верст пятьдесят отсюда жил; это прежде все их же земли были... грани там городами означались. Страшное богатство было! Этот вот Антон, что в Балайхуре, несметно же был богат и хозяин хороший. Бывало, все толковал, что корень зла всякого - ученье... человек, дескать, выучится и сам не знает, чего и хочет... Вроде того, что ум за разум зашел у него... так он детям своим никакого образования и не дал, только что грамоте... Господи, с этаким богатством... только-только свою фамилию подписать могли. При этом говорит: богатому и без ученья можно прожить. А ведь наука не простой головой удумана - можно сказать, все нации, все народы друг перед дружкой вытягиваются... Ему одному облегчение пришло... Ну что ж? Твоя воля на все... А детей у него всех восемнадцать человек было да незаконных всяких еще... Всех поровну поделили. От этих опять пошли... Сейчас в одной деревне их человек пятьдесят. Богатство, что было, растрясли, осталась земля только, и ту в залог пустили. Тут воля подошла, и вовсе осели... И народ! Ни господа, ни мужики: разврат пошел, содом и гоморра... мерзость запустения... Простой мужик перед ним, кка земля от неба, отличается. А все уж как наладились, так и пошли: обман, сутяжничество, зависть да разврат... Тьфу, прости господи... Так иной раз думаешь: как-то теперь Антон Иванович с того света на дело своих рук глядит... А може, и не думает: наделал дел, а уж тут как знаешь, так и расхлебывай... И расхлебать-то, главное, нельзя.

- Ну, а у Аглаиды Васильевны, слава тебе господи, кажется, покамест?..

- Срок-то еще не вышел... Сама ведь она, положим, ой-ой, баба... умная. А ведь и то сказать: прежнего нет уж. Только вот Благодатная. А Божий Дарик, Арсеньевка все ведь у чужих людей. А земли какие были! Помню, бывало...

И пойдет батюшка рассказывать, что он помнит. Слушают гости, слушают и сами не заметят, как заснут и захрапят так, что и себя перестанет батюшка слышать.

Посмотрит он потухшими глазами, вздохнет и сам пойдет на боковую. Вспомнит, что недолго уж и ему скрипеть на белом свете, что скоро останется он вот так же один в своей пустой могиле, и заворчит:

- Эх-хе-хе... так-то вот и живем и все думаем, что по нашей воле все так и этак сходится - все умно... А как станут люди разбирать после тебя, что к чему, - тут-то и помянут тебя, умного, вот не лучше, как Антона Ивановича... Прости господи!

Корнев и Карташев стали часто заходить к отцу Даниилу и, сидф за маленьким чайным столом с веселым самоварчиком в густо поросшем саду, любили слушать интересные рассказы старика. Рассказчик вскользь касался прошлого семьи Карташевых и остнаавливался только на светлых воспоминаниях, но о соседях говорил все, что знал.

Рассказывал об отце Неручева, которого крепостным был повар Тихон, рассказывал, отчего у Тихона лысина образовалась.

- Там у них в усадьбе есть такая приступочка: со двора, как раз под окнами столовой. Вот как обед начнут подавать, бывало, Тихон уж и стоит на своем эшафоте: борщ там или суп испортил - прямо на голову. А то и на конюшню сведут...

Корнев грыз ногти, внимательно слушал и осторожно подбирался с вопросами к батюшке, желая выяснить то, что его интересовало.

- Что ж, - говорил он небрежно-равнодушным голосом, - конечно, если виноват, так нельзя и без нкказания... Но это все-таки был уважаемый человек?

- Уважаемый, пока жил. Можно сказать, первое лицо был на всю губернию: уж что он скажет - так уж закон. Там это насчет порядку, как с народом, насчет строгостей... Или в проповеди... ну, как-нибудь не тем словом обмолвишься - и слушать больше не станет: уйдет из церкви. И жди от архиерея... Фальшивый был человек. И вот какое дело: и мужики у него такие же вышли - на словах одно, а в деле все фальшь. Хуже теперь его мужиков нет - пьяницы, воры, ну, просто постыдный народ...

Однажды Корнев пришел один.

- Ну, а теперешний Неручев? - спросил он.

- Да и теперешний хоть... Тоже фальшивый человек... Только та и разница, что тот жмот, скупой был, а этот пыль в нос пускает, покамест все не распылит.

- Он хвалится.

- Да ведь за похвальбу денег не платят. Кто себе враг? не по словам, как говорится, а по делам.

- Он говорил, что за полцены все отдает крестьянам?

Отец Даниил пренебрежительно махнул рукой:

- Пустое!.. школу бы хоть устроил. Тут вот только Деланкур, что о крестьянах позаботился: школу им устроил, больницу, для младенцев покой устроил, когда в летнее время бабы в поле... А остальные так потерялись... по нынешнему времени прижаться надо: кто тратил рубль - двадцать пять копеек тратить надо, а они - все как шло у них, так и идет. Ну, уж тут какой конец?

- И много разорилось?

- А кто остался? Конца-краю нет разоренью...

- Кому же земля переходит?

- Да так - с торгов купцам... больше того немцы скупают. Ну, этим уж что в руки попало, то пропало...



Раз Карташев спросил отца Даниила:

- А нами мужики довльны?

Но отец Даниил уклонился от прямого ответа:

- Да ведь как сказать, - на всех и солнышко не угодит.

У Карташева зарождалосо какое-то смутное беспокойство насчет того, что не все так хорошо, как это кажется с виду в отношениях крестьян к ним. Но попутки уяснить себе не приводили ни к чему; все было так, как было, и как моогло бы быть иначе - ни ему, ни Корневу не представлялось. Что "идеала" нет - ясно, конечно, с первого взгляда: не было не только больницы, но и школы, хотя в деревне считалось двести пятьдесят дворов. Аглаида Васильевна уклонялась от прямых ответов на такие вопросы, но как-то, рассердившись и улучив минуту, когда была одна с сыном, заметила раздраженно:

- Тема, ты точно в гости приехал: наивничаешь перед Корневым о школе и словно не знаешь моих дел. Для школы нужно в год не меньше пятисот рублей. Я могу их дать, отказав кому-нибудь из вас в образовании, - так выбери, пожалуйста, кому же именно? Или мне прикажешь отказаться от того, что я себе позволяю?

Карташев знал, что мать всегда и во всем себе отказывала: он знал, что она почти ничего себе не делала из туалета, разнообразя и подновляяя богатый запас молодости. Ее шуба с очень дорогим мехом черно-бурых лисиц давно уже требовала перемены бархата, и дети часто к ней приставали насчет этого, но Аглаида Васильевна и слышать не хотела. Она перестала даже держать лошадей в городе и таким образом отказывала себе в последнем удовольствии. Карташеву было неприятно, что он неосторожно затронул больное место. Он поспешно проговорил, искренно и горячо:

- Тебе, конечно, где же... Но отчего же земство?.. О чем оно думает?

- И земство не всесильно... расход земства кому-нибудь тоже надо нести на себе... Все это не так просто. Вот подыметесь опвыше, бог даст, - тогда и увидите все то, что теперь без перспективы и связи мозолит ваши глаза.

Попробовали Корнев и Карташев за Конона Львовича браться по интересовавшим их вопросам, но тоже немногого добились. По мнению Конона Львовича, мужики - это такой народ, которому хоть все отдай и все мало будет, - народ неблагодарный, завистливый, враждебный. Все этто понятно, надо им делать все, что можно, но неблагодарность - это факт. И он приводил примеры. Конон Львович говорил тоном человека незаинтересованного, которому ни потерять, ни выигиать нечего. Отец Даниил, по его мнению, человек "себе на уме", хитрый и умеет выводить свою линию, и это тоже, конечно, понятно: его судьба зависит от крестьян, оттого он им и мирволит, но, в сущности, только ловко эксплуатирует их невежество. Тон Могильного был авторитетный и независимый. Так же независимо он держал себя и с Аглаидой Васильевной. Честность его, деловитость были на виду. Все этр действовало, вызывало сомнения, а факты ставили окончательно в тупик. Узнав, как отец Даниил говорил об отце Неручева, Аглаида Васильевна доказывала, что отец Даниил просто-напросто наклеветал на Неручева.

- Это был человек идеи, замечательных способностей, и, вне всякого сомнения, если бы посвятил себя государственной деятельности, он выдвинулся бы не только между современниками, но и в истории занял бы одно из самых первых мест. А что он был человек своего времени, то и вы оба не последнее слово принесли с собой на землю.

- Но ведь он был и против освобождения крестьян даже? - возразил Корнев.

- Великим людям свойственны и заблуждения великие.

- Собственные заблуждения - я согласен. Но если эти заблуждения хлам веков, из которого сильный ум не может выбраться даже тогда, когда малые переползли через них, то это не великий ум
Страница 34 из 54 Следующая страница