Николай Георгиевич Гарин-Михайловский. Гимназисты Страница 43

арташева, не хотелось и встречаться с Аглаидой Васильевной, - тянуло к книгам, и жаль было терять время.

- Нет, ей-богу... Я лучше в другой раз...

- Ну, так как же? - спросил Конев, смотря на Карташева.

Карташев, видимо, обиделся.

- Ну, че... черт с тобой, идем.

- Нет, конечно, это свинство, - начал было Карташев и наклонил голову.

- Да брось, - перебил его Корнев, - идер. Ну, одевайся.

- С... слушай, у меня ничего нет... в... вот только...

Берендя взял со скамьи грязный пиджак.

- Ну и отлично.

Берендя добродушно учмехнулся и не без едкости спроил:

- М... может быть, она прикажет меня вывести?

Карташев совсем обиделся.

- Ишь какой ты стал! - хлопнул Берендю Корнев по плечу.

Все трое вышли.

На улице царила пустота сумерек.

Берендя шел с Корневым впереди, а Карташев плелся поодаль. Корнев как-то вдруг н то забыл о Карташеве, не то потерял к нему интерес. Напротив, Берендя привлекал его к себе, и он поел с ним оживленный разговор.

Беренде было приятно это внимание, он с достоинством щипал свою бородку и энергичнее обыкновенного поматывал гооловой.

- Несомненно, - говорил, шагая, Корнев, - полный разлад между теорией и практикой... В деревне это как-то особенно рельрфно - это разделение труда, о котором кто-то сказал, что одни сеют пшеницу, а другие едят ее. С одной стороны, конечно...

Корнев пренебрежительно махнул рукой.

- А впрочем... С одной стороны, нельзя не признаться, а с другой - неельзя не сознаться... и в конце концов теория и практика вот как стоят друг против друга.

Он показал пальцами, поставив их одмн против другого, как стоят теория и практика, и махнул пренебрежительно рукой.

- Придет, конечно, время, - сказал он, помолчав.

- Н... не для всех. Персам, например, просто не по средствам будет уж догнать... И... история показывает нам, что и прежде упущенное время не наверстывалось... И тут работает уж п... просто экономический закон... неизбежный. П... под защиту боьее сильного н... нужда поставит. Бухара...

- Движение, конечно, есть.

- Достаточность этого движения кем определяется? доброй волей убежденного, что оно достаточно?

- Типичное, в сущности, время, - раздумчиво заговорил опять Корнев. - С одной стороны, будто и правы его мать и мой почтеннейший родитель. Кто мы? Мальчишки... А с другой, ведь это все вопросы, поднятые людьми такого ума, перед которыми и мой батюшка и его мать... А ведь апломб какой! Ну, мой-то хоть мычит только, а возьми его мать? Послушаешь - вдохновенье, убежденность... а в сущности, одно сплошное недомыслие или, еще хуже, фарисейство... Прямо понимает и морочит... себя, конечно. А Неручев уж просто наглец: врет без зазрения совести прямо в глаза: знает, что врет, и гллазом не моргнет.

- Кто это Неручев?

- Один сосед Карташева.

Корнев сосредоточенно принялся опять за свои ногти.

- Ерунда, - сказал он пренебрежительно.

- К... корабль без якоря. Р... работа без устоев... Кучка возится, строит, а... а пришла волна м... мрака, и... и все к черту, к... колесо белки. Нет фундамента о... образования д... достаточного, чтоб противостоять н... напору этой волны... И... и покамест так будет, из бездны м... мрака вылезет еще с... столько охотников...

Берендя шел, как палка, подгибал коленки, смотрел своими лучистыми глазами твердо и непреклонно перед собой, спокойно, равномерно все гладил свою бородку, и только похолодевшие пальцы его рук нервно дрожали да сильнее разлилась мертвенная желтизна от глаз к щекам.

Некоторое время оба шли молча.

- Восьмой класс... - проговорил Корнев.

С лица Беренди слетело все вдохновенье. Это был опять прежнийи спуганный, растерявшийся Берендя.

- Врешь?! - замирая, спросил он.

- Да вот...

Корнев лениво остановился и мотнул на подходившего Карташева. Карташев начал было нехотя, но злоба дня захватила, и приятели горячо и возбужденно заговорили на жгучую тему.

Они незаметно вошли в отворенную калитку карташевского дома и через двор прошли прямо на террасу.

- Может, все это еще только слух, - сказал Корнев, отгоняя неприятные мысли.

В сумерках мелодично раздавалась игра Наташи. Корнев сделал жест, и все трое на цыпочках пошли по террасе, чтоб не услышала Наташа. Они тихо уселись на ступеньках и молча слушали. Наташа импровизировала, по обыкновению. Ее импровизацию особенно любил Корнев и называл ее в шутку Шубертом. Мягкие, нежные, тоскующие звуки лились непрерывно, незаметно охватывали и уносили.

Вечер, сменивший жаркий день, пока точно не решался еще вступить в свои права. Было пыльно и душно. Но в небе уже лила свой обманчивый прозрачный свет задумчивая луна. В неподвижном воздухе застыли утомленные в безмолвном ожиддании ночной свежести деревья. Только наметились бледные тени; скоро сгустятся они и темными полосами рельефнее отсветят яркость луны. В воздухе, в саду было пусто, и только нежная музыка наполняла эту пустоту какой-то непередаваемой прелестью. Звуки, как волны, мягко и сильно уносили в мир грез, и дума вольная купалась в просторе летнего вечера.

Наташа кончила и, рассеянно пригнувшись к роялю, задумчиво засмотрелась в окно. Аплодисменты слушателей с террасы вывели ее из задумчивости. Она встала, вышла на террасу,, весело поздоровалась и заявила:

- А мамы и Зины нет дома.

- Это, конечно, очень грустно, - пренебрежительно ответил Корнев,-- но так и быть, могут подольше на этот раз не являться.

- Ну, пожалуйста, - махнула рукой Наташа и, присев на ступеньки, заглядывая в небо и в сад, сказала: - Скоро потянет прохладой.

- А пока положительно дышать нечем, - ответил Корнев, присаживаясь около нее.

Сели Берендя и Карташев. Карташев крикнул:

- Таня!

В лунном освещении в окне показалась Таня.

- Мы чаю хотим.

Таня ушла, а они все четверо продолжали все тот же разговор, тихий, неспешный. Наташа отстаивала мать и все старалась придумать что-нибудь такое, чтобы и мать оправдать и признать правильным постановку брата и его товарищей.

- Оставьте, - пренебрежительно говорил Корнев, - все это одно бесплодное толчение воды выходит: и невинность срблюсти, и капитал приобрести. Это ведет только к отупеению. Ставьте прямо вопрос: где правда?

- Правда, конечно, у вас.

- Ну, так в чем же дело?

- Сразу нельзя.

- Почему нельзя?

- Ничего сразу не делается.

- Значит, сложить руки и ждать? - спросил Карташев.

- Жди! - ответила Наташа.

- Ну, так я лучше себе голову об стену разобью.

- Какой же толк из этого?

- А какой толк сидеть сложа руки? У меня две жизни? Я не могу и не хочу ждать.

- Все равно не разобьешь же себе голову: будешь ждать.

- Ну, так еще хуже будет: другие разобьют.

- Никто не разобьет, - махнула рукой Наташа. - Так и проживешь.

- Я, собственно, не понимаю, что вы хотите сказать? - вмешался Корнев.

- Хочу сказать, что жизнь идет, как идет, и ничего переменить нельзя.

- Но, однако же, мы видим, что меняют.

- Меняют, да не у нас.

- Что ж, мы из другого теста сделаны?

- А вот и из другого.

- Ну, оставьте, - досадливо проговорил Корнев. - Пусть какая-нибудь отупелая скотина или там из разных подлых расчетов доказывают, что там хотят, но не давайте себя, по крайней мере, вводить в обман.

- Не знаю... - начала Наташа, но оборвалась и замолчала.

Берендя слушал, смотрел на разговаривавших и теперь, когда все замолчали, поматывал головой, собираясь что-то сказать.

- Ну, да довольно об этом, - предупредил, не заметив его намерения, Корнев, - дураков не убсвишь в России, а на умных тоску наведешь. Манечка, сюда! - хлопнул он рукой по террасе подходившей Мане.

Маня посмотрела, подумала, села возле Корнева и сказала:

- А мама не позволяет называть меня Манечкой.

- Пустяки, - авторитетно произнес Корнев. - Манечка вы - и все тут.

- Ну, хорошо, спросим у мамы.

- Совершенно лишнее. Надо стараться приучаться своими мозгами вертеть: мама завтра умрет, - что ж вы станете делать тогда?

- Какие вы глупости говорите.

- Умница, Маня, - поддержала Наташа.

- Яблоко от яблони...

- Ну, отлично, - перебила Наташа.

- Вовсе не отлично.

- Если вам говорят отлично, так, значит, отлично, - настойчиво сказала Маня.

Разговор незаметно перешел в область метафизики, и Берендя стал развивать свою оригинальную теорию бесконечности. Он говорил, что в мире существуют три бесконечности, три кита, на которых держится мир: время, пространство и материя. Из бесконечности времени и пространства он довольно туманно выводил бесконечность материи. Скромный Берендя предпослал своей теории предупреждение, что, в сущности, эта теория не его и начало ее относится к временам египетских мудрецов. Все слушали, у всех мелькали свои мысли. У Наташи мелькала веселая мысль, что Берендя со своей теорией и сконфуженным видом, со своими раскрытыми желтоватыми, напряженно в нее уставленными глазами сам египетский мудрец. Ей было смешно, она смотрела в глаза Беренди весео и ласково и, давно ничего не слушая, постоянно кивала ему головой, давая тем понять, что ей ясно все, что он говорит.

Корнев рассеяоно грыз ногти, не слушаяя Беренди, о чем-то думал и, только встречаясь глазами с Маней, делал ей вдруг строгое лицо. Маня, как молодой котенок, наклоняла в такие мгновеоия головку и всматривалась загадочно в глаза Корнева.

- Да, - протянул вдруг ни с того ни с сего Корнев.

И, когда Берендя уставился на него в ожидании возражения и все повернулись к нему, он смутился и скороговоркой проговорил:

- Конечно, конечно.

- Что "конечно"? - спросила Наташа, давясь от разбиравшего ее смеха.

И все, смотря на Корнева, и сам смущенный Корнев начали смеяться. Разговор о метафизике оборвался, потому что Корнев после смеха, махнув рукой, решил:

- Брось ты к черту всю эту бесконечность; ни
Страница 43 из 54 Следующая страница