Николай Георгиевич Гарин-Михайловский. Гимназисты Страница 5

ме двух выигрышных билетов, ничего нет. Родитель молчит, но мать у меня из мещанок, жалуется и не раз показывала.

Голос Корнева звучал какой-то иронией, и Карташеву неприятно было, что он так отзывается о своей матери.

Они подошли к высокому белому дому, в котором помещалась женская гимназия, как раз в то время, когда оттуда выходили гимназистки.

В самой густой толпе учениц, куда, как-то ничего не змаечая, затесались Карташев и Корнев, Корнева окрикнула стройная гимназистка лет пятнадцати.

- Вася! - проговорила она, сверкнула своими небольшими острыми глазками и весело рассмеялась.

- А-а! - ответил небрежно Корнев. - Наше вам.

- Ну, довольно, довольно...

- Сестрица, - отрекомендовал пренебрежительно Корнев, обращаясь к Карташеву.

- Вот я маме скажу, какой ты невежа, - ответила гимназистка, вспыхнув и покраснев до волос. - Разве так знакомят?

Карташев залюбовался румянцем дрвушки и, встретившись с ней глазами, сконфуженно снял шапку.

- Ах, скажите пожалуйста! - прежним топом сказал Корнев. - Ну познакомьтесь... Сестра... Карташев...

- У вас есть сестра?

И едва Карташев успел ответить, она засыпала его вопросами: так же ли он груб с своими сестрами? так же ли от него мало толку? так же ли он никуда с ними ходить не хочет и такие же ли у него друзья, которые все читают какие-то дурацкие книжки и никого знать не хотят?

- Поехали, - сказал Корнев и стал грызть ногти.

Карташев, идя с сестрой Крнева, сделал новое открытие, а имегно, что он образцовый брат, хотя Зина и не скупилась ему на упреки. Приняв это к сведению, он стал выгораживать, как мог, своего товарища и уверять, что все это ей только кажется.

- Пожалуйста, не трудись, - перебил его Корнев. - Все, что она говорит, одна чистая правда, но дело в том, что я не желаю быть другим...

- Видите, какой он...

И, посмотрев на брата, топнув ногой, прибавила:

- У-у, прротивный!

Она отвернулась. Карташев смотрел на ее каштановые, небрежной волной выбившиеся волосы, так мягкоо оттенявшие нежную кожу ее белой шеи. Огонь пробегал по нем, и он страстно думал, что, если б у него была такая сестра, он молился бы на нее богу.

Она встретила его взгляд, и он испугался, как бы она не прочла его мыслей. Но она не только не прочла, но смотрела на него ласково и шла совсем близко около него. От мысли ли, что она ничего не заметила, от чего ли дрругого, но Карташев чувствовал себя как-то особенно хорошо и легко. Маня, еще три года назад овладевшая его фантазией, сразу стушевалась перед этой ослепительной, мягкой, женственной девушкой.

Что Маня? Что он, собственно, любил в ней? - думал он и радовался, что Маня тает там где-то, в его сердце и усьупает свое место чему-то более жгучему и определенному, чем какая-то заоблачная идиллия. Маня, котлрую он, вероятно, и не увидит больше, а эта шла рядом с ним, и он чувствовал ее так, словно ступала она не по мостовой, а прямо по его сердцу.

Они вошли в калитку небольшого чистого, обсаженного акациями двора, прошли двор и в углу его между скамьями пробрались к подъезду.

Из маленькой передней виднелась гостиная, большая, но невысокая комната, вправо из передней дверь вела в комнату Корнева, а влево была дверь в домашние комнаты. Корнев, раздевшись, указывая рукой, проговорил:

- Милости просим...

Карташев, нелокво оправлявший свой испачканный мундир и растрепанные волосы, только что было собирался шагнуть в комнату Корнева, как из левой двери вышла маленькая сморщпнная женщина, в которой Карташев сейчас же узнал мать Корнева.

- А-а, - произнес Корнев, - ну вот... маменька, еще мой товарищ, Карташев.

- Очень приятно, очень приятно... Я вашего батюшку видала, бывало, в соборе в царские дни... в орденнах... Ваш-то батюшка меня-то уж, конечно, может, и не видел... Куда уж нам! мы люди маленькие...

- Ах, маменька, уж вы начинаете, - вспыхнула сестра Корнева.

Мать Корнева как-то испуганно поджала губы, морщинки сбежались на ее лице, и она огорченно ответила:

- Что ж, нельзя и род свой вспомянуть?

- Все это неважно, - перебил Корнев. - Род ваш отличный, и никто от него и не думает отказываться, а ежелт бы вот к тому же кофейку, так и ручку даже можно поцеловать.

- Ох ты, мой голубчик! - проговорила мать и, обратившись к Карташеву, весело спросила: - Ну, видали вы кого лучше? - и, сделав добродушно-лукавое лицо истой хохлушки, онс подняла руку по направлению к сыну.

Кврташев, кап очарованный, смотрел на эту обворожившую его простоту и готов был, если б не стыдно только было, поцеловать эту сморщенную маленькую добрую женщину.

- Да ей-богу же, поцелую, - сказала мать Корнева и, обняв Карташева, поцеловала его в лоб.

Карташев так покраснел, что покраснели и мать и сестра, которая даже захлопала в ладоши.

- Это мой! - говорила мать, положив руку на плечо Карташеву. - Тих усих соби бери, а ций такий же дурень, як ты. Хоть ему голову всунь, не откусит.

Подали кофе, и, несмотря на неоднократные попытки Корнева, Карташев так и не уединился с ним, а все время оставался с его семьей. Только перед самым уходом он зашел к нему в комнату и взял два тома Писарева.

- Довольно покамест, прочтешь, еще дам.

- Ну, отлично.

- Смотрите ж, приходите, - сверкнула ему своими жгучими глазами сестра. - И не к Васе, а к нам.

- К нам, к нам, - кричала вдогонку мать.

Карташев блаженно улыбался, поворачивался и, энергично срывая с головы шапку, все кланялся и кланялся.

- Вот, Вася, первый твой товарищ, который действительно симпатичный, - решительно сказала сестра.

- Да, он ничего себе, - согласился Корнев.

- У него сррдце, как на ладонце, ото друг, а твой Долба только и глядит, як тый вивк, по сторонам... Рыльский важный: кто его знае, що там в середке у него.

- И красивые глаза у него...

- Влюбись, тебе недолго.

- Да уж скорее, чем в твоего Рыльского.

И сестра сделала капризную, пренебрежительную гримасу.

- Ну, ну, деточки... раночки, раночки.

А Карташев шел, точно волна его несла: он думал о сестре Корнева, целовал ее волосы, шею, называл уменьшительными именами и сильнее прижимал к своему боку два аккуратных томика Писарева. Все было хорошо - и новое знакомство, и сестра Корнева, и Писарев. Сегодня же он постигнет премудрость, уже у него этот ключ знания того, что дает такую силу словам Корнева. И опять его мысли возвращались к сестре Корнева, и опять она смотрела на него, и он весь замирал под охватывающим его волнением.

Ах, если б волшебной силой можно было разорвать все путы, броситься к ней и сказать: "Я люблю тебя, я твой до конца жизни! Видеть тебя, смотреть в твои глаза, целовать твои волосы - вот все счастье, вся радость моей жизни".

Карташев вспомнил, как она переходила дорогу, вспомнил маленький след, отпечатлевшийся на земле от ее нтвенькой резиновой калоши, и его и к следу ее потянуло так, что он сам не знал, что сильнее отпечатлелось в ег осердце - этот ли след или - вся она, отныне царица и мучительница его сердца.



III



МАТЬ И ТОВАРИЩИ



Дома Карташев умолчал и о Писареве, и о семействе Корнева. Пообедав, он заперся у себя в комнате и, завалившись на кровать, принялся за Писарева.

Раньше как-то он несколько раз принимался было за Белинского, но тот никакого интереса в нем не вызывал. Во-первых, непонятно было, во-вторых - все критика таких сочинений, о которых он не слыхал, а когда спрашивал мать, то она говорила, что книги эти вышли уже из употребления. Так ничего и не вышло из этого чтения. С Писаревым дело пошло совсем иначе: на каждом шагу попадались знакомые уже в речах корневской компании мысли, да и Писарев усвоялся гораздо легче, чем Белинский.

Когда Карташев вышел к чаю, он уже чувствовал себя точно другим человеком, точно вот одно платье сняли, а другое надели.

Принимаясь за Писарева, он уже решил сделаться его последователем. Но когда начал читать, то, к своему удовольствию, убедился, что и в тайниках души он разделяет его мнения. Все было так ясно, так просто, что оставалось только запомнить получше - и конец. Карташев вообще не отличался усидчивостью, но Писарев захватил его. Места, поражавшие его особенно, он перечитывал даже по два раза и повторял их себе, отрываясь от книги. Ему доставляла особенно наслаждение эта вдруг появившаяся в нем усидчивость.

Иногда он наталкивался на что-нибудь, с чем не соглашался, и решал обратить на это внимание Корнева. "Что ж, что не согласен? Сам Писарев говорит, что не желает слепых последовмтелей".

Карташев чувствовал даже уодвольствие от мысли, что он не согласен с Писаревым.

"Наверно, Корневу это будет неприятно", - думал он.

На другой день под предлогом нездоровья он не пошел в гимназию, следующий день был воскресенье, а когда в понедельоик он наконец отправился в класс, то уж оба томика Писарева были исправно прочитаны.

От матери не скрылось усиленное чтение сына, и она, войдя к нему в кабинет, некоторое время смущенно рассматривала книгу.

Карташев внимателтно наблюдал ее.

- Ты читала? - спросил он.

- Откуда ты взял? - спросила, в свою очередь, мать.

- У товарища одного: Корнева.

- Читала, - сказала мать и задумалась. - Я хоткла, чтоб ты позже познакомился с этой книгой.

- Я и так почти единственный в классе, который не читал Писарева. Я думаю, и тебе неприятно, чтоб твой сын, как дурак, мигал и хлопал глазами, когда другие говорят умные вещи...

- Мне, конечно, это неприятно, но мне еще неприятнее было бы, если б мой сын, как дурак, повторял чужие слова и мчсли, не будучи в силах сам критически к ним отнестись.

Карташев, ничего не говоря, подошел к своему столу и взял исписанный лист бумаги.

- Прочти... это тебе покажет, умею ли я критически относиться к тому, что читаю.

- Это что?

- Это выписаны места, с которыми я не согласен.

Заметки были вроде следующего:

"Я не могу согласи
Страница 5 из 54 Следующая страница