Николай Георгиевич Гарин-Михайловский. Гимназисты Страница 54

орукий... Я знаю, что он не может все равно разобрать, что я там пишу. Я попшу, попишу и как будто задумаюсь; он заглянет мне в глаза, и я смотрю на него так, как будто говорю: "Ну, что ж, пропал". А он точно повторяет: "Пропал?" - и так, мерзавец, ласково смотрит... А я сижу и соображаю: вот если я упрусь в перекладину задними ногами...

- А у тебя их сколько? - не утерпела Наташа.

Все рассмеялись.

- В заднюю перекладину - так, чтобы как встать, так сразу чтоб схватить черновик Беера в то время, как учитель повернет голову к класву... Вот так, вот: одно мгновение... надо схватить, сесть и ни малейшего звука, и никакой перемены в позе.

Все так и замерли и жадно, напряженно смотрели в рот рассказчику.

- Уперся я ногами, пригнулся всем туловищем и как будто весь мир забыл: пишу... только он повел головой, я как вырасту через скамейку, цап черновик Беера и сел... Смотрю: смотрит прямо на меня Иван Иванович, и я смотрю. Он покраснел и отвернулся. А Беер только плечами повел: вздохнул и засел новое писать. А мой подлец опять все глаза на меня. Я как будто кончил и тоже вздыхаю и смотрю на него... дескать, что ж радотси с того, что кончил? А он как будто спрашивает так участливо: мало радости?

Карташев и все рассмеялись.

- Ах, какой ты мошенник! - покачала головой Аглаида Васильевна.

- Ну, что ж, оставаться?

- Ну, ну, говори.

- Ну, и начал я перепрсывать черновик Беера. Сделал нарочно четыре ошибки. И знаешь, покамест я вот брал, писал, ни капельки страшшно не было, а когда встал, чтобы нести, вот тут уж холодно стало... Думаю, забрать черновик? А вдруг он заподозрит? Хитрый, подлец! Нет, нельзя брать... Так и оставил. Встаю: он на меня во все глаза, а у меня полное отчаянье в лице: "зарезал, зарезал..."

- Ах ты, господи...

- Отнес на стол, и вдруг вся смелость меня оставила, боюсь повернуться назад: а вдруг он рассматривает мои черновики и сейчас позовер меня, а вдруг я повернусь, и по моему движению он все поймет и схватит черновики... Иван Иванович сидит грустный и не смотрит на меня... ах, какая это прелесть Иван Иванович! Так бы и бросился ему на шею: "Голубчик, простите меня, Христа ради, ведь не оставаться же? Хотя сто лет буду сидеть, ничего все равно знать не буду, как и все не знают".

- Ну?

- Так и ушел прямо в коридор... Немного погодя Корнев приносит мои черновики: я их в карман... вот, вгт... вот Беера... Ну, хорошо... Начался экзамен... Да! как только я ушел, и учитель пошел к столу и уж потом и не смотрел: все друг у друга списали... Когда меня выжвал он ,чтобы показать, что он совершенно беспристрастный... да и все равно директор не дал бы емк... совсем вышел из класса... Я попал к директору... Ну, а директор...

Карташев сделал пренебрежительную гримасу.

- "Дядя ваш, говорят, в Петербург собирается?" - "Нет, кажется"... Тита Ливия дал переводить... Черт знает как переводил! - "Какие глаголы управляют родительным падежом?" Я и тут наврал...

- Ах, дрянной мальчик, - рассмеялась Аглаида Васильевна.

- "Ну, бог с вами, говорит: тройку" - что и требовалось доказать... Постой, еще не все... Кончились экзамены... засели они выводить отметки, а мы в коридоре уселись все на полу и ждем... весь вопрос во мне, конечно... Вдруг там, за дверью, крик слышим: учитель чего-то орет, кничит благим матом. Опять тише, опять кричит! Вдруг дверь распахнулась... а коридор темный: его мы видим, а он нет: лежат какие-то тела... "Карташев?" Я как толкну в бок Семенова и умер... "Карташев домой ушел..." Он как хлопнет двепью... И все как умерли там... Тихо-тихо... кончили... Один, другой, третий, вышли все, списки передали Ивану Ивановичу - повалили мы в залу... "Карташев... ой, умру, "три...". Ура-а-а!

Карташев весело вскочил было, размахивая руками, но вдруг побледнел и стремительно потянулся к графину.

- Ой! - вздохнул он, когда пропустил несколько глотков, - мне вдруг так нехорошо сделалось...

- Господь с тобой, - бросилась к нему мать. -Ты ничего не ел еще! И я слушаю...

У Карташева тряслись руки и ноги.

- Ничего... ничего... лучше... Ах, мне совсем нехорошо... - Карташев вдруг бессильно опустился на стул и, если б не подоспевшие Зина с Наташей, упал бы на пол.

- Ничего, пройдет, - ободряла его Аглаида Васильевна, - спирту, одеколон.

Аглаида Васильевна смочила одеколоном лоб, виски сына, дала понюхать спирту и ждала результатов, смотря наряженно в лицо сына. Это было мертвенно-бледное лицо с полузакрытыми, безжизненными глазами, такое вымученное и изможденное, что сердце матери сжалось от боли. Так бесконечно доро он был ей и так бесконечно жаль было его в эту минуту: сколько мученья, неправды... Ведь этот человек быле е сын, сын, для которого мечтала она же когда-то небо достать! Что испытал он, что выстрадал бессознательно в этой каторге непередаваемых мелочей, называемой обучением ума и воспитанием души?!

- О, бедный, бедный мой мальчик! - И Аглаида Васильевна горячо целовала лицо и глаза сына.

- Нет, нет, поезжай в Петербург, - заговорила она, когда Карташеч немного оправился и перешел на диван. - И я, может быть, также виновата, тоже помогала коверканью!.. Ах, как мне ясна вдруг стала вся эта уродливая картина нашей жизни... О, какая гадость... сколько лжи, фальши...

Карташев утомленно слушал.

- Гадость, мама! - произнес он, и слезы закапали у него из глаз. - Ах, как хотелось бы быть честным, хорошим, безупречным.

Карташев судорожно прижал руки к глазам и тихо, горько плакал. Плакали мать, Зина, Наташа, Маня. Плакали Ася и Сережа, хотя и не понимали ясно причины ни своих, ни слез других.

Аглаида Васильевна долго молча вытирала слезы.

- Будешь и честным, и добрым, и хорошим... будешь, потому что хочешь...

И, помолчав, она кончила:

- Я, может, и не укажу тебе дорогу... сам найдешь... Поезжай от меня... Поезжай в Петербург... стаговись на свою дорогу...

Аглаида Васильевна встала, перекрестилась и перекрестила сына.

- Да хранит тебя цариица небесная! - торжественно сказала она.

И затем упавшим вдруг, точно пророческим голосом прибавила:

- Ох, тяжела будет твоя жизнь! Не пойдешь ты торным путем... не можешь идти - вижу я.

Карташев смущенно всматривался в себя: он хотел бы только, но ничего не чувствовал в себе, что давало бы силы идти твердо и неуклонно в сторону правды и счастья, лучи которой только вскользь в каком-то мраке мелькнули и скрылись в тумане. Он закрыл глаза.

- Я засну, - тихо прошептал он.

И все стихло. Во всем доме воцарилась гробовая тишина: надежда и радость, сила и гордость, выплывший на первую отмель молодой пловец спал своим первым безмятежным сном покоя после напряженной, изнурительной семилетней войны.

Какие-то веселые сны снились Карташеву. В сумерках несся по всему дому веселый, возбужденный голос погруженного в глубокий сон Карташева:

- Отдай паруса! Выноси кливер! Руль на бо-о-рт!

Маня, а за ней и все фыркали себе под нос.

- Ты, черт, что тут командуешь? Ура!

Карташев открыл глаза.

С окна в комнату прыгали Корнев, а за ним Долба.

- Корнев?! - встрепенулась Наташа и бросилась в комнату, где спал Карташев, чтоб предупредить Кронева.

Но Карташев уж проснулся.

- Что такое? Ничего не пойму! - орал Корнев.

- Что за скандал?! - весело оглядывался Долба.

- Есть хочу, - сказал, с наслаждением вытягиваясь, Карташев.

- Теме есть, Теме есть, - радостно закричала Наташа. И, повернувшись к Корневу и Долбе, веселая, счастливая, пожимая им руки, она повторяла: - Поздравляю, поздравляю.

Пришли и другие поздравить.

- В Питер? - спросила с едва уловимой грустной ноткой Наташа.

- А то куда же? - весело переспросил Корнев.

- Все, непременно, - засмеялся своим мелким смехом Долба.

- Счастливые, - протянула Маня, - там опера...

И, вытянув шейку, совсем уже барышня, бледная и хорошенькая, поддразнивая, она запела нежно:



Туда, туда, скорее в горы!



- Ка-а-рмен! - взвыл восторженно Корнев.

- Вас режут! - спросила Наташа.

- Без ножа режут!

- Поздравляю! - появилась в дверях Аглаида Васильевна.

- Чувствительнейше вас благодарю, - начал было комично Корнев и вдруг так растрогался, что приложился к руке Аглаиды Васильевны.

Долба последовал примеру Корнева.

- Ох, как чувствительно, - сказала рассеянно Наташ, - хоть сядьте, что ли?

- Да-с, Наталья Николаевна, расчувствуешься, - ответил с комичным жаром Корнев, прикладывая руку к сердцу, - смею доложить, на свет словно второй раз народился - такое воспаренье восчувствовал. Вот в учебнике-с писано: посмотри на Неаполь и умри, а я бы везде написал: окончи гимназию и...

- Черт с ней, - рассмеялся Долба.

- Молчи... неблагодарный! Господи, да неужели же я самонастоящий человек?!

- Ударь меня! - потребовал Долба.

Корнев ударил.

- Еще!

Корнев еще раз, сделав рожу, изо всей силы ударил его по спине.

- Нет, не сплю, - визжал Долба.

- А все-таки вы пропустили свою специальность, потому что вы актер, - сказала Маня.

- А вы Кармен.

Аглаида Васильевна сидела возле сына и радостно смотрела, как последний жадно, ложку за ложкой убирал суп.

- Постойте! Да что с ним такое? - спохватился Корнев.

- Отощал, - рассмеялся Карташев.

- Ну, и было дело, - сказал Корнев, приседая пред Аглаидой Васильевной.

- Слышала.

- Видеть надо было, что только было!

- Было и мохом поросло, - задумчиво вставила Зина, смотря в окно.

- Да, уже прошлое... - быстро, с каким-то сожалением повернулся к ней Корнев. - Когда прошло, как миг один...

- Так и вся жизнь, - грустно наклонила голову Аглаида Васильевна.

- Если б люди всегда помнили, что жизнь только миг, - вздохнул Корев, поднося ноготь ко рту.

Все замолчали.

- Бросьте ногти, - строго скомандовала Маня.

- Виновао! - почтительно ответил он, быстро
Страница 54 из 54 Следующая страница