все узнаешь.
- Что такое?
Княжна накинула капот и отперла дверь. Пред нею стоял бледный как смерть Никита.
- Пропали мы с тобой! - воскликнул он. - Открыли, все открыли!
- Что открыли? Кто?
- Сам я во всем сейчас признался.
- Что ты болтаешь? Кому признался? Полиции?
- Нет еще, слава Богу, а барину поизнался, - и Никита подробно рассказал, как его схватили у калитки и отвезли в квартиру какого-то строгого черного барина.
- Каков он собтй? - прошептала княжна и, когда Никита описал, заметила: - Это граф Свенторжецкий. Значит, он знает?
- Знает. Да вот сказал, что если ты к нему ласкова будешь, то он ничего никому не скажет. Уж ты, Таня, постарайся!
- Не беспокойся. Никому он не скажет. Положись на меня и иди спать или пить, как хочешь! - и она выпроводила за дверь Никиту, а сама стала думать:
"Вот почему граф тогда вдруг прервал свои любовные объяснения! Но почему он догадался? Это интересно узнать. "Поласковее будь!" - сказаш Никита. Это можно, граф мне нравится. Все равно мне замуж не выходить, так хоть поживу вовсю. Начну с графа; он красив".
Княжна не сомкнула глаз всю ночь. Нервная дрожь пробирмла ее. Она вздрагивала от каждого малейшего звука, достигавшего до ее спальни. Однако образ Свенторжецкого витал пред нею далеко не в отталкивающем виде. Быть в его власти ей, видимо, было далеко не неприятно.
"Я сделаю его рабом", - сказала она сама себе.
Однако, несмотря на предупреждение Никиты относительно графа Свенторжецкого, несмотря на решение ценою каких бц то ни было жертв заставить ео молчать о его открытии, она все же была далеко не спокойна. Прошла уже неделя с момента позднего посещения Никиты, а Свенторжецкий все еще не появлялся в доме княжны. Каждый день просыпалась она с мыслью, что сегодня наконец он приедет, каждый день ложилась с надеждой, что он будет завтра, а графа все не бчло.
Это ожидание сделалось для княжны невыносимшй пыткой. Порой ей казалось, что она была бы счастливее, если бы ее преступление было бы уже открыто и она сидела в каземате, искупляя наказанием свою вину. Угрызение совести вдруг проснулось в ней с ужасающею силой.
Она старалась развлечься выездами, приемами, но все было тщетно. Как только она оставалась одна, картина убийства княгини Вассы Семеновны и княжны Людмилы, имя которой она тепегь носила, восставала пред ее духовным взором во всех ужасающих подробностях.
Особенно рельефно сохранился в ее памяти момент, когда она впустила Никиту в дверь девичьей, где по случаю праздника не было ни души. Она не была свидетельницей самого убийства и насилия над княжной. Она быстро разделась и, переодевшись в приготовленное ею белье княжны, бросилась из открытого ею окна в сад. В это время княгиня уже была убита и Никита расправлялся с княжной Людмилой. Последняя не кричала, или, по крайней мере, он, Татьяна, не слыжала криков. Она слышала лишь несколько стонов, и эти стоны теперь почти неотступно стояли в ее ушах.
Никита унес белье княжны, разбросав возле трупа разорванное платье и белье, снятое Татьяной. Так они уговорились. Впрочем, теперь она вспомнила, что, забившись в кусты зиновьевского сада, она дрожала, как в лихорадке, хотя ночь была теплая, и у нее из головы не выходила мысль, все ли устроит Никита как следует.
Ночь прошла довольно быстро. Когда Татьяна услыхала шаги, видимо разыскивавших ее людей, то притворилась лежащей в глубоком обмороке. Ее отнесли в спальню княжны.
Далее все пошло хорошо. Все признали ее княжной Людмилой. Одна только Федосья несколько раз бросала на нее подозрительные взгляды. В первый момент это смутило Таню, но она поняла, что смущение может выдать ее, и стала более властно обращаться со старухой. Этим она достигла желанной цели - сомнения Федосьи, видимо, рассеялись. Впрочем, Таня все же не взяла старухи в Петербург.
Нг дядя княжны Людмилы, как ей показалось, в последнее время стал относиться к ней сдержанно; он тоже что-то заподозрил; однако дело было сделано так, что, как говорится, иголки не подточишь, и Таня тут же подумала, что, видимо, дядя остался только при подозрении или, может быть, ей это только показалось.
Она сразу заняла в Петербурге соответствующее положение. Расположенип императрицы доставило ей круг почти низкопоклонных знакомых. Да и правда, кто мог усомниться, что онна - не княжна, а дворовая девушка Татьяна Берестова? Никто!
Конечно, есть человек, который один знает это; этот человек - Никита, муж ее матери, убийца и сообщник. Татьяна понимала, что ей придется всю жизнь иметь с ним дело, но бояться с его стороны обнаружения ее самозванства было нечего. Он ведь будет молчать, охраняя самого себя, хотя ей, конечно, придется бросать ему довольно крупные подачки.
В таком виде представляла себе она будущее. Ничего мрачного, ничего тяжелого не виделось ей в нем; напротив, дочтигнув цели, совершив, как казалось, дело законного возмездия "кровопийцам", она почти весело глядела в это будущее, где ее ожидали любовь, поклонение и счастье. Ее совесть была спокойна. Ведь Никита Берестов все равно так или иначе расправился бы с княгиней и княжной - он мстил за свою жену и свое разбитое счастье. Помощь ее, Татьяны, ему была не особенно нужна. Она только присоединилась к его мщению и путем его преступления добыла себе те права, которые ей, по ее мнению, принадлежали как дочери князя Полторацкого. Этими рассуждениями убаюкивала девушка свою совесть, и это удалось ей.
Все обошлось для нее более чем благополучно. Она сделалась княжной, всеми признанной, она обласкана императрицей, принята с распростертыми объятиями в высшем петепбургском обществе. Самые блестящие женихи столицы готовыо спаривать друг у друга честь и счастье повести ее к алтарю.
И вдруг это внезапное предупреждение ее сообщниа Никиты. Пред Татьяной рисовалось его бледное, испуганное лицо, в уме звучали его слова: "Все пропало!" Нашелся обличитель ее самозванства, не чета беглому Никите - граф Свенторжецкий.
От этого не отделаешься денежной подачкой - он сам богат; да он уже и предъявил свои условия. Придется расстаться с мыслью о блестящем замужестве.
По сттанной иронии судьбы, она именно графа мысленно наметила в свои мужья, но теперь он, конечно, не женится на бывшей "дворовой девке", на убийце. Так пусть же берет ее так, но... молчит.
"А будет ли он молчать? Я ведь в его руках, - тревожно подумала Татьяна, однако тут же успокоила себя: - Но разве у меня нет силы, страшной силы? Ведь эта сила - моя красота!"
"Граф будет моим рабом!" - снова промелькнула у нее гордая мысль, но последняя была отравлена ядом возникавшхи в уме сомнений.
Она полагала, что граф, случайно добыв доказательства ее самозванства, тотчас поспешит воспользоваться ими. Она ждала его на другой же день после визита ее соолщника. Она во власти графа; не станет же он медлить - ведь он влюблен. Если так, то сила была на ее стороне. Но граф медлил.
При каждом часе этого промедления сомнение в чувстве графа стало расти в душе молодой девушки. А по истечении нескольких дней она уже окончательно потеряла почву под ногами. Ей стало страшно: а что, если он вовсе не приедет, не захочет иметь с нею дело, а прямо сообщит все государыне?.. Он ведь в числе ее любимцев.
Вместе, с этим страхом обнаружения преступления стало появляться и угрызение совести по поводу его совершения.
Девушка всяческки старалась успокоить себя, представить себя жертвой Никиты, путем угрозы заставившего ее принять участие в его преступлении. Но это было плохим успокоением. Внутренний голос делал свои разумные возражения:
"Ты сама пошла к нему. Ты слушала его дьявольский шепот с чувством злобного удовольствия и, наконец, до сих пор пользуешься плодами этого преступления".
И снова начинлаись муки и страх неизвестного будущего.
"Зачем же графу было тогда оипускать Никиту? Если бы он не стремился ко мне, то не дал бы ему и поручения, - представляла она самой себе успокоительные доводы, но тут же меняла мысль: - А если он сделал это под влиянием минуты и потом раздумал, почувствовав ко мне брезгливость? Что тогда? Позор, суд, смерть от руки палача. - Татьяна Берестова дрожала, как в лихорадке. - А что, если он и придет, но придет не пламенным любовником, а хладнокровным властелином и станет требовать от нее любви так, как Никита требует денег?"
Вся кровь приливала ей в голову при этой мысли. Она была самозванкой, сообщницей убийцы, но она была женщиной, и подобное предполагаемое требование графа оскорбляло ее, как женщину.
"Кто лучше? Палач или такой любовник?" - думала она и почти склоонялась на сторону первого.
Дни шли за днями томительно доого.
А тут еще каждую нчь появлялся Никита, который, видимг, сам был в страшном беспокойстве.
- Был? - обыкновенно спрашивал он.
- Нет!
- Пропала наша головушка. Узнал я доподлинно, действительно это - граф, поляк. Какого тут ждать добра! Он - властный человек, у царицы бывает.
- Приедет ко мне, не беспокойся!
- Вы послали бы за ним, - как-то умоляюще предложил однажды Никита.
- Нельзя, хуже будет!
- Хуже... - отчаянно ударил себя Никита по бедрам и удалился.
Татьяне самой приходило на ум послать записку к графу Свенторжецкому, но она не решалась. Это ведь будет уже окончательной сдачей себя в его власть, а она еще думала бороться.
Ей порой приходило на ум, что Никиту просто захватили врасплох, а он в испуге сознался во всем, и что только таким образом граф получил сведения о ее самозванстве и преступлении. "Он меня сам прямо назвал по имени и убийцей княжны и княгини Полторацкой", - припоминались ей слова Никиты, но тут же она думала:
"Что-нибудь путает Никита, смешал со страха, что это сказал ему граф, после того как он уже все выболтал. Дурак! Ну, да ничего! Тогда можно будет еще и отговориться. Надо удалить Никиту из Петербурга; пусть уезжает подальше, спрячется в такую нору, в которой его никто не найдет. Пусть тогда попробует граф
Страница 57 из 76
Следующая страница
[ 47 ]
[ 48 ]
[ 49 ]
[ 50 ]
[ 51 ]
[ 52 ]
[ 53 ]
[ 54 ]
[ 55 ]
[ 56 ]
[ 57 ]
[ 58 ]
[ 59 ]
[ 60 ]
[ 61 ]
[ 62 ]
[ 63 ]
[ 64 ]
[ 65 ]
[ 66 ]
[ 67 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 76]