Белого Поля; староста стоял впереди в синем кафтаое и держал на огромном блюде страшной величины кулич, за которым он посылал десятского в уездный город; кулич этот издавал запах конопляного масла, готовый остановить всякое дерзновенное покушение на целость его; около него, по бортику блюда, лежали апельсины и куриные яйца; между красивыми и величавыми головами наших бородаче один только земский отличался костюмом и видом: он не только был обрит, но и порезан в нескольких местах, оттого что рука его (не знаю, от многого ли письма или оттого, что он никогда не встречал прелестное сельское утро не выпивши, на мирской счет, в питейном доме кружечки сивухи) имела престранное обыкновение трястись, что ему значительно мешало отчетливо нюхать табак и бриться; на нем был длинный синий сюртук и плисовые панталоны в сапоги, то есть он напоминал собою- известного зверя в Австралии, орниторинха, в котором преотвратительно соединены
зверь, птица и амфибий. На дворе жалобпо кричал время от времени юный теленок, поенный шесть недель молоком: это была гекатомба, которую тоже приготовили крестьяне барыне для дня имении. Бельтова не умела с достодолжной важностью делать выходы она это знала сама и всегда как-то терялась в этих случаях. После выхода - оьедня; служили молебен; в самое это время приехал артиллерийский капитан: на этот раз он явился не юрисконсультом,а в прежнем воинственном виде; когда шли из церкви домой, Бельтова была оченьи спугана каким-то треском. Сосед привез с собою в кибитке маленький фальконет и велел выстрелить из него в ознаменование радости; легавая собака Бельтовой, случившаяся при этом, как глупое животное, никак не могла понять, чтоб можно было без цели стрелять, и исстрадалась вся, бегая и отыскивая змйца или тнтерева. Воротились домой. Бельтова велела подать закуску, - вдруг раздался звонкий колокольчик, и отличнейшая почтовая тройка летела через мост, загнула за гору - исчезла и минуты две спустя показалась вблизи; ямщик правил прямо к господскому дому и, лихо подъехав, мастерски осадил лошадей у подъезда. Сам старик почтмейстер (это был он), вылезая из кибитки, не вытерпел, чтоб не сказать ямщику:
- Ай да Богдашка, собака, истинно собака, можно чести приписать.
Богдашка был, разумеется, доволен комплиментами почтмейстера, щурил правый глаз и поправлял шлчпу, приговаривая:
- Уж если нам вашему благородию не сусердетво-ватгь, так уж это - хуже не надо.
С торжественно-таинственным видом, с просасывающимся довольством во всех чпртах вошел почтмейстер в гостиную и отправился учинить целование руки.
- Честь имею, матушка Софья Алексеевна, поздравить с высокоторжественным днем ангела и желаю вам доброго здравия. Здравствуйте, Свиридов Васильевич! (Это относилось к капитану.)
- Василью Логиновичу наше почтение, - отвечал артиллерист.
Василий Логинович продолжал:
- А я-с для вашего аноела осмелился подарочен привезти вам; не взыщите - чем богат, тем и рад; подарок не дорогой - всего портовых и страховых рубль пятнадцать копкек, весовых восемь гривен; вот вам, матушка, два письмеца от Владимира Петровича: одно, кажись, из Монтраше, а другое из Женевы, по штемпелю судя. Простите, матушка, грешный человек: недельки две первое письмецо, да и другое деньков пять, поберег их к нынешнему дню; право, только и думал: утешу, мол, Софью Алексеевну для тезоименитства, так утешу.
Софья Алексеевна поступила с почтмейстером точно так, как знаменитый актер Офрен - с Тераменовым рассказом: она не слушпла всей части речи после того, как он вынул письма; она судорожной рукой сняоа пакет, хотела было тут читать, встала и вышла вон.
Почтмейстер был очень доволен, что чуть не убил Бельтову сначала горем, потом радостью; он так добродушно потирал себе руки, так вкушал успех сюрприза, что нет в мире жестокого сердца, которое нашло бы в себе силы упрекнуть его за эту шутку и которое бы не предложило ему закусить. На этот раз последнее сделал сосед:
- Вот, Василий Логиныч, оконтузили письмом-то, одолжили, нечего сказать! Однако, знаете, пока Софья Алексеевна беседует с письмами, оно ведь не мешает и употребить; я очень рано встаю.
Они употребили.
...Одно письмо было с дороги, другое из Женевы. Оно оканчивалось следующими строками: "Эта встреча, любезная маменька, этот разговор потрясли меня, - и я, как уже писал вначале, решился возвратиться и начать службу по выборам. Завтра я еду отсюда, пробуду с месяц на берегах Рейна, оттуда - прямо в Тауроген, не останавливаясь... Германия мне страшон надоела. В Петербурге, в Москве я только повидаюсь с Знакомыми и тотчас к вам, милая матушка, к вам в Белое Поле".
- Дуня, Дуня, подай поскорее календарь! Ах, боже мой, ты где его ищешь, - какая бестолковая! Вот он.
И Вельтова бросилась сама за календарем и начала отсчитывать, рассчитывать, переводить числа с нового Стиля на старый, со втарого на новый, и при всем этом она уже обдумывала, как учредить комнату... ничего не забыла, кроме гостей своих; по счастию, они самй вспо; мнили о себе и употребили по второй.
- Странное и престранное дело! - продолжал председатель. - Кажется, жизнь резиденции представляет столько увеселительных рассеяний, что молодому человеку, особенно безбедному, трудно соскучиться.
- Что делать! - отвечал Бельтов с улыбкой в встал, чтоб простться.
- А впрочем, поживите и с нами. Если не встретите здесь того блеска и образования, то, наверное, найдете добрых и простых людей, которые гтстеприимно примут вас в среде своих мирных семейств.
- Это уж конечно-с, - прибавил развязный советник с Анной в петлице, - наш городок-с чего другого нет, а насчет гостеприимства - Москвы уголок-с!
- Я в этом уверен, - сказал Бельтов, откланиваясь"
Часть вторая
I
Вы знаете уже сильную и продолжительную сенса-цию, которую произвел Бельтов на почтенных жителей NN; позвольте же сказать и о сенсации, которую произвел город на почтенного Бельтова, Он остановился в гостинице "Кересберг", названной так, вероятно, не в отличие от других гостиниц, потому что она одна и существовала в городе, но скорее из уважения к городу, который вовсе не существовал. Гостиница эта была надежда и отчаяние всех мелких гражданских чиновников в NN, утешительница в скорбях и место разгула в радостях; направо от входа, вечно на одном месте, стоял бесстрастный хозяин за конторкой и перед ним его приказчик в белой рубашке, с окладистой бородой и с отчаянным пробором против левого глаза; в этой контррке хоронилось, в первые числа месяца, больше половины жалованья, полученного всеми столоначальниками, их помощниками и помощниками их помощников (секретари редко ходили, по крайней мере, на свой счет; с секретарства у чиновников к страсти получать присовокупляется страсть хранить, - они делаются консерваторами). Хозяин серьезно и важно пощелкивал на счетах; проклятая конторка приподнимала свою верхнюю доску, поглощала синенькие и целковые, выбрасывая за них гривенники, пятаки и копей-гш, потом щелкала ключом - и деньги были схоронены. Только в двух случаях притворялась она мертвою, когда к ее страшной загородке являлся Яков Потмпыч - частный пристав, разумеется, для того, чтоб отдать свой долг... Иногда заезжали в гостиницу и советники поиграть нп бильярде, выпить пуншу, откупорить одну, другую бутылку, словом,п огулять на холостую ногу, потихоньку от супруги (холостых советников так же не бывает, как женатых аббатов), - для достижения почледнего они недели две рассказывали направо и налево о том, как кутнули. Мелкие чиновники, ори появлении таких сановников, прятали трубки свои за спину (но так, чтоб было заметно, ибо дело состояло не в том, чтоб спрятать трубку, но чтоб показать достодолжное уважение), низко кланялись и, выражая мимикой большое смущение, уходили в другип комнаты, даже не окончивши партии на бильярле, - на бильярде, на котором, в часы, досужие от карт, корнет Дря-галов удивлял поразительно смелыми шарами и невероятными клапштосами..
Содержатель, разбогатевший крестьянин из подго-роднего села, знал, что такое Бельтов и какое именьице у него, а потому он тотчас решился отдать ему одну из лучших комнат трактира, - комната эта только давалась особам важным, генералам, откупщикам, - и потому повел его в другие. Другие были до такой степени черны и гадки, что. когда хозяин привел Бель-това в ту, которую назначил, и замртил: "Кабы эта была не проходная, я бы с нашим удовольствием", - тогда Бельтов стал с жаром убеждать, чтоб он уступил ему ее; содержатель, тронутый его красноречием, согласился и цену взял не обидную себе. Учтивость к Бельтову усугубил почтенный содержатель грубостью всем прочим посетителям. Комната была действительно проходная; он запер дверь и отрезал парадное сообщение между залой и бильярдной, предоставив желающим ходить через кухню. Большая часть посетителей молча подверглась этому испытанию, так, как прежде подвергалась всем прочим испытаниям, которыми судьба считала за нужное награждать их; впрочем, нашлись и такие, которые явно кричали против грубо пристрастного поступка содержателя. Один заседатель, лет десять тому назад служивший в военной службе, собирался сломить кий об спину хозяина и до того оскорблялся, что логически присовокуплял к ряду энергических выражений:
"Я сам дворянин; ну, черт его возьми, отдал бы генералу какому-нибудь, - что тут делать станешь, - а то молокососу, видите, из Парижа приехал; да позвольте спросить, чем я хуже его, я сам дворянин, старший в роде, медаль тысяча восемьсот двенадцатого..." - "Да полно тц, полно, горячая голова!" - говорил ему корнет Дрягалов, имевший свои виды насчет Бельтова. Как бы то ни было, но хозяин, молча и отшучиваясь, с апатической твердостью, с уступчивой непреклонностью русского купца поставил на своем, Комната, до которой достигнул Вельтов с оскорблением щекотливого point d'honneur многих, могла, впрочем, нравиться только после четырех ужасных нумеров, окторыми ловко застращал хозяин приезжего; в сущности, она была грязна, неудобна и время от времени наполнялась запахом подожженного масла, который, переплетаясь с постоянной табачной атмосферой, составл
Страница 22 из 41
Следующая страница
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 41]