Александр Иванович Герценю КТО ВИНОВАТ? РОМАН В ДВУХ ЧАСТЯХ Страница 32

руциферской; он приобрел на это богатые средства, его трудно было запугать аристократической обстаповкой или ложной строгостью; уверенный в себе, потому что имел дело с очень не трудными красотами, ловкий и опасна дерзкий на язык, он имел все, чтоб оглушить совесть провинциалки, но догадливый Бельтов тотчас оставил пошлое ухаживание, поняв, что натакого зверя тенеты слишком слабы. Женщина, явившаяся перед ним в этой глуши, была так проста, так наивно естественна и так полна силы и ума, что у Бельтова прошла очень скоро охота интриговать ее. Трудно было на нее сделать нападение, потому что она вовсе не оборонялась, не становилась en garde; [настороже (фр.)] другое отношение, более человечественное, быстро сблизило Круциферскую с Бельтовым. Круциферская поняла его. грусть, поняла ту острую закваску, которая бродила в нем и мучила его, она поняла и шире и лучше в тысячу раз, нежели Крупов, например, - понявши, она не могла более смотреть на него без участия, без симпатии, а. глядя на него так, она его более и более узнавала, с кажым днем раскрывались для нее новые и. новые.; стороны этого человека, обреченного уморить в себ.е страшное богатство сил и страшную ширь понимания. Бельтов тотчас оценил разницу, добросовестно-нравоучительног# о участия Крупова, романтического сочувствия, ротового, разделить слезу, Дмитрия Яковлеяича, с тем верным тактос, который он. видел в Круциферт ской, Много раз, когда они четверо, сидели в комнате, Бельтову случалось говорить вцутреннейыше убеждения; свои; он их, по привычке утаивать, по склонности, почти, всегда приправлял иронией или бгосал их, вскользь; его слушатели по большей части не отзывались, но когда он бросал тоскливый взгляд на Круци-ферскую, легкая улыбка пробегала у него по лицу, - он видел, что понят; они незаметно становились,-т-досадно сравнить, а нечего делать, - в то положение, в котором находились некогда Любонька и Дмитрий Яковлевич в семье Негрова, где прежде, нежели они друг другу успели сказать два слова, понимали, что понимают другг друга. Этого рода симпатий нечего ни, развивать, ни подавлять; они просто выражают факт, братственного развития в двух лицах, где бы и как бы ни встретились эти лица; если они узнают друг друга, если они поймут родство свое, то каждый пожертвует, если обстоятельства потребуют, всеми низшими степенями родства в пользу высшего.

- Отгадайте, кто это? - сказал Вельтов, подавая портрет свой Любови Александровне.

- Да это вы! - почти вскринула Любовь Александровна и вся вспыхнула в лице. - Ваши глаза, ваш лшб... Как вы были хороши юношей! Какое беззаботнре и смелое лицо...

- Много надобно храбрости, чтоб решиться самому для сличения принести женщине свой портрет, деланный более нежели за пятнадцать лет, но мне смертельно хотелось его показать вам, чтоб вы сами увидели, ..

Таков ли был я, расцветая?

Я, право, удивляюсь, как вы узнали: пи одной черты не осталось.

- Узнать можно, - отвечала Круцифсрская, не сводя глаз с портрета. - Как это вы его да злю ив принесли!

- Я сегодня только получил его: мой добрый Жо-веф умер с месяц тому назад; его племянник прислал мне этот портерт с письмом.

- Ах, бдный Жозеф! Я считаю его в числе близких знакомых, по вашим рассказам.

- Старик умер среди кротких занятий своих, и бы, которые не знали его в глаза, и толпа детей, которых он учил, и я с матерью - помянем его с любовью и горестью. Смерть его многим будет тяжелый удар. В этом отношении я счастливее его: умри я, после кончины моей матери, и я уверен, что никому не доставлю горькой минуты, потому что до меня нет никому дела.

Говоря это очень искренно, Бельтов немного и пококетничал: ему хотелось вызвать Любовь Александровну на какой-нибудь теплый ответ.

- Вы этого не думаете сами, - отвечала Круцм-ферская, пристально взглянув на Бельтова; он опустил глаза.

- Ну, вот уж после смерти мне совершенно все равно, кто будет плмкать и кто хохотать, - заметил Крупов.

- Я с вами не согласен, - присовокупил Круци-ферский, - я очень понимаю весь ужас смерти, когда не только у постели, но и в целом свете нет любящего человека, и чужая рука холодно бросит горсть земли и спокойно положит лопату, чтоб взять шляпу и идти домой. Любонька, когда я умру, приходи почаще ко мне на могилу, мне будет легко...

- Да, очень легко, это правда, - с досадой ввернул Крупов, - так что и на химических весах не свешаешь...

- Й будто у вас нет других друзей, кроме Жозе-фа? - спросила Круциферская, - может ли ото быть?

- Было множество, самых пламенных, самых преданных, мало ли что было! У меня лицо было вот какое, ат теперь совсем другое. Да, впрочем, друзей не нужно: дружба - милая, юношеская болезнь; беда тому, кто не умеет сам себя довлеть.

- Однако же Жозеф, сколько я знаю, остался до конца жизни близок с вами.

- Потому что мы жили далеко друг от друга; мы с ним были дружны, потому что раз виделись в пятнадцать лет. И при эттм мелькнувшем свидании я заслонил воспоминаниями замеченную мною разность нашу.

- Так вы видели его после того, как он отправился в Швецию?

- Один раз.

- Где?

- В местах, где он кончил жизнь.

- И давно?

- С год тому назад.

- Вот, вместо ваших мрачных слов, лучше расскажите нам ваше свидание с стариком.

- С большим удовольствием; мне хочется им заниматься, мне весело говорить об нем. Дело было вот как.

В начале прошлого года я приехал из южной Франции в Женеву. Зачем? Трудно объяснить. Мне не хотелось ехать в Париж, поотому что я там ничего не усне-вал делать и потому что я там постоянно страдал завистью: все кругом заняты, хлопочут из дела, из вздора, а я читаю в кофейных газеты и хожу благосклонным, но посторонним зрителем. В Женеве я прежде не был; город тихий, в стороне, а потому я и избрал ее зимней квартирой; я собирался там заняться политической экономией и на досуге обдумать, что делать на будущее лето и куда ехать. Само собою разумеется, что на другой или на третий день я уже справлялся у лонлакеев, у банкиров, везде, не знает ли, не слыхал ли кто о господине Жозефе. Никто не имел о нем понятия; один старик часовщик говорил, что он, точно, знал Жозефа, который учился с ним вместе и ушел в Патербург, но что после этого он не видал его.

Раздосадованный, я бросил мои поиски; занятья не клеились, дело было ранней весною, погода стояла ясная и прохладная; скитальческая жизнь моф оставила во мне страсть к бродяжничеству: я решился сделать несколько маленьких путешествий пешком по окрестностям Женевы. Дорога имеет на меня страшное влияние: я оживаю на дороге, особенно пешком или верхом. Экипаж стучит, развлекает, присутствие возчика разрушает одиночество; но один, верхом или с палкой в руке, идешь, идешь; дорога ниткой вьется перед глазами, куда-ьо пропадая, и никого вокруг, кроме деревьев, да ручья, да птицы, которая спорхгет и пересядет... удивительно хорошо! Иду я раз таким образом в нескольких милях от Женевы, долго шел я один... вдруг с боковой дороги вышли на большую человек двадцать крестьян; у них был чрезвычайно жаркий разговор, с сильной мимикой; они так близко шли от меня и так мало обращали внимания на постороннего, что я мог очень хорошо слышать их разговор: дело шло о каких-то кантональных выборах; крестьяне разделились на две партии, - завтра надобно было подать окончательные голоса; видно было, что вопрос, их занимавший, поглощал их совершенно: они махали руками, бросали вверх шапки. Я сел под дерево, ватага избирателей пролша, и долго еще доносились до меня отрывки демагогпческих речей и консерваторских возражений. Меня всегда терзает зависть, когда я вижу людей, занятых чем-нибудь, имеющих дело, которое их поглощает... а потому я уже был совершенро не в духе, когда появился на дороге новый товарищ, стройный юноша, в толстой блузе, в серой шляпе с огромными полями, с котомкой за плечами и с трубкой в зубах ;он сел под тень того же дерева; садясь, он дотронулся до края шляпы; когда я ему откланялся, он снял свою шляпу совсем и стал обтирать пот с лица и с прекрасных каштановых волос. Я улыбнулся, поняв осторожность моего соседа: он потому не снял прежде шляпы, чтоб я не подумал, что это для меня. Посидевши, молодой человек обратился ко мне и спросил: - Куда идет ваша дорога?

- Мне труднее отвечать вам, нежели вы думаете; я прросто иду куда глаза глядят.

- Вы, верно, иностранец?

- Я русский.

- У! Из какой дали... чай, у вас теперь страшные морозы?..

Известное дело, чьо ни один иностранец не может говорить о России, не упомянув о морозе и о скорой почтовой езде, несмотря на то что пора было убедиться, что ни особенно страшных морозов нет, ни сказочной езды.

- Да, трперь в Петербурге аима.

- А как вам нравится наш климат? - спросил швейцарец с гордостью.

- Хорош, - отвечал я. - Вы здешний уроженец?

- Да, я родился недалек оотсюда и иду теперь из Женевы на выборы в нашем местечке; я еще не имею права подать голос в собрании, но зато у меня остается другой голос, который не пойдет в счет, но который, может быть, найдет слушателей. Если вам все равно, пойдемте со мной; дом моей матери к вашим услугам, с сыром и вином; а заврта посмотрите, как наша сторона одержит верх над стариками.

"Ого, да это радикал!" - подумал я, снова окиув глазами моего соседа.

. - Пойдемте к вам, - сказал я ему, подавая руку, - мне все равно.

- Вам, чай, любопытно посмотреть на выборы: ведь у вас дома выьоров нет?

- Кто этр вам сказал? - отвечал я. - У вас в пимь ле,..верно, был прескверный учитель географии; очень много, напротив: и дворянские, и купеческие, и мещанские, и сельские, даже в помещичьих деревнях начальник называется выборным.

Юноша покраснел.

- Я учился географии давнл, - сказал он,: - и не очень долго. А учитель наш, несмотря на все уважение, которое имею к вам, отличнейший человек; он сам был в России, и, если хотите, я познакомлю вас с ним; он такой философ, мог бы быть бог знает чем и не хочет, а хочет быть нашим учителем.

- Очень благодарен, - отвечал я, не имея ни малейшего желания видеться с каким-нибудь полевым п
Страница 32 из 41 Следующая страница