Александр Иванович Герценю КТО ВИНОВАТ? РОМАН В ДВУХ ЧАСТЯХ Страница 33

едантом.

- А он, точно, был в вашей стороне.

- Где же?

- В Петербурге и в Москве.

- А как его фамилия?

- Мы его зовем рerе Joseph [дядюшка Жозеф (фр.)].

- Рёге Joseph! - повторил я, пе веря ушам своим.

- Пу, да что ж тут удивительного? - возразил мой товарищ.

Довольно сказать, после двух-трех вопросов я совершенно убедился, что рёге Joseph - именно мой Жозеф.

Мы удвоили шаги. Молодой человек не мог довольно нарадоваться, что достави мне такое неожиданное удовольствие, и еще более тому, что он доставит его и Жозефу, которого любил и уважал безмерно. Я расспрашивал его об образе жизни старика и из всех подробностей увидел, что он остался тот же, простой, благородный, восторженный, юный; я прнял из рассказа, что я обогнал Жозефа в совершеннолетии, что я старее его. Прошло пять лет с тех пор, как он принял на себя должность старшего учителя и заведывателя школы; он делал втрое больше, нежели требовали его обязанности, имел небольшую библиотеку, открытую для всего селения, имел сад, в котором копался в свободное время с детьми. Когда мы остановились перед чистеньким домиком школьного учителя, ярко освещенным заходящими лучами солнца и удвоенным отражением высокой горы, к которой домик прислонялся, - я послал вперед моего товарища, чтоб не слишком взволновать старика нечаянностию, и велел сказать, что один русский желает его видеть. Рёге Joseph был в саду и отдыхал на скамеечке, опираясь на заступ. Он встрепенулся при слове "Россия" и поспешными шагами шел мне навстречу; я бросился в его объятия. Первое, что поразило меня, - это оскорбительная сила разрушения, лежащая во времени,- десяти лет не прошло с тех пор, как я его не видал, -и какая перемена! Он потерял почти все волосы, лицо его осунулось, походка не была так тверда, и он ужр ходил сгорбившись, одни глаза были так же юны, как и в прежнее время. Не могу вам выразить радости, с котгрой он встретил меня: старик плакал, смеялся, делал наскоро бездну вопросов, - спращивал, жива ли моя ньюфаундлендская собака, вспоминал шалости; привел меня, говоря, в беседку, усадил отдыхать и отправил Шарля, то есть моего спутника, принести из погреба кружку лучшего вина. Признаюсь, что я вряд когда-либо пил с таким наслаждением отличнейшее клико, с каким я поглощал стакан за стаканом кисленькое винцо Жозефа. Я был одушевлен, юн, счастлив; но старик вскоре окончил мое превосходное расположение духа вопросгм:

- Что же ты делал все это время, Вольдемар?

Я рассказал ему всю историю моих неудач и заклки чил тем, что, конечно, жизнь моя могла бы лучше разыграться, но я не раскаиваюсь; если я потерял юношеские верования, зато приобрел взгляд трезвый, может, безотрадный, грустный, но зато истинный.

- Вольдемар, - возразил старик, - бойся пррдаваться слишком трезвому взгляду, - как бы он не охладил твоего сердца, не потушил бы в нем любви! Многого я не предвидел в твоей жизни; тяжко тебе было, но не должно же тотчас класть оружие; достоинство жизни человеческой в борьбе... награду надобно ывстрадать.

_Я уж тогда смотрел попроще на дела житейские, однако слова старика сильно подействовали на меня.

- Скажите-ка, рёге Joseph, лучше что-нибудь о себе, как вы провели эти годы? Моя жизнь не удалась, побоку ее. Я точно герой наших народных сказок, которые я, бывало, переводил вам, ходил по всем распутьям и кричал: "Есть ли в поле жив человек?" Но жив человек не откликался... мое несчастье!.. А один в поле не ратник... Я и ушел с поля и пришел к вам в гости.

- Рано, рано сдался, - заметил старик, качая головой. - Что я могу рассказывать о себе? Моя жизнь идет тихонько. Оставивши ваш дом, я жил в Швеции, потом уехал е одним англичанином в Лондон, года два учил его детей; но мой образ мыслей так расходился, с мнениями почтенного лорда, что я оставил его. Мне захотелось домой, и я прямо оттуда приехал в Женеву; в Женеве я не нашел никого, кроме мальчика, сестрина сына. Думал, думал, что начать под конец жизни, - а тут открылось место учителя в здешней школе, я принял его и чрезвычайно доволен моими занятиями. Нельвя, да и не нужно всем выступать на первый план; делай каждый свое в своем кругу, - дело везде найдется, а после работы спокойно заснешь, когда придет время последнего отдыха. Наша жажда видных и громких общественных положений показывает великое несовершеннолетие наше, отчасти неуважение к самому себе, которые приводят человека в зависимость от внешней обстановки. Поверь, Вольдемар, что это так.

В этом тоне разговор наш продолжался с чао.

Тронутый свиданьем, я бл чрезвычайно восприимчив, чрезвычайно хорошо настроен; мне были доступны все кшые, полузабытые мечты. Я смотрел на лицо Жо-вефа, совершенно спокойное, безмятежное, и мне стало тяжело за себя, меня давило мое совершеннолетие, и как он был хорош! Старость имеет свою красоту, разливающую не страсти, не порывы, но умиряющую, успокаивающую; остатки седых волос его колыхались от вечернего ветра; глаза, одушевленные встречею, горели кротко; юно, счастливо я смотрел на него и вспомнил католических монахов первых веков, так, как их пердставляли маэстры итальянской школы. И те были юны, думал я, с сединами своими, и он юн, а я стар; зачем же я узнал так много, чего они не знали? Жозеф взял меня за руку, вставая, чтоб идти в комнату, и с глубокой любовью повторил: "Пора домой, Вольдемар, пора домой!" Я остался у него ночевать. Всю ночь меня мучили тысячи проектов и планов. Пример Жозефа был слишком силен: он, -без средств, старик, создал себе, деятельность, он был покоен в ней, - а я, par depit [с досады (фр.)], оставил отечество, шляюсь чужим, ненужным по разным странам и ничего не делаю... На другое утро я объявил старику, что отправляюсь прямо в NN служииь по выборам. Старик расплакался и, положивши руку свою мне на голову, сказал: "Ступай, друг мой, ступай. Ты увидишь - человек, прямо и благородно идущий на дело, много сделает, и, - прибавил старик дрожащим голосом, - да будет спокойствие на душе твоей". Мы расстались; я отправился в NN, а он на тот свет. Вот и все. Это было последднее юношеское увлечение; с тех пор я покончил мое воспитание.

Любовь Александровна смотрела на него с глубоким учасием; в его глазах, на его лице действительно выражалась тягостная печаль; грусть его особенно поражала, потому что она не была в его характере, как, например, в характере Круциферского; внимательный человек, понимал, что внешнее, что обстоятельства, долго сгнетая эту светлую натуру, насильственно втеснили ей мрачные элементы и что они разъедают ее по несродности.

- Зачем вы приехали сюда? - спросила тихим голосом Круциферская.

- Благодарю вас, душевно благодарю за этот вопрос, - ответил Бельтов.

- Конечно, странно, - заметил Дмитрий Яковлев вич, - просто непонятно, зачем людям даются такие силы и стремления, которых некуда употребить. Всякий зверь ловко приспособлен природой к известной форме жизни. А человек... не ошибка ли тут какая-нибудь? Просто сердцу и уму противно согласиться в возможности того, чтоб прекрасные силы и стремление давались людям для того, чтоб они разъедали их собственную грущь. На что же это?

- Вы совершенно правы, - с жаром возразил Бешьтов, - и с этой точки вы не выпутаетесь из вопроса. Деяо в том, что силы сами по себе беспрерывно развпваются, подготовляются, а потребности на них определяются историей. Вы, верно, знаете, что в Москве всякое утро выходит толпа работников, поденщиков и наемных людей на вольное место; одних берут, и они идут работать, другие, долго ждавши, с понурыми головами плетутся домой, а всего чаще в кабак; точно так и во всех делах человеческих: кандидатов на все довольно - занадобится истории, она берет их; нет - их дело, как промаячить жизнь. Оттого-то этто забавное a propos всех деятелей. Занадобились Франции полководцы - и пошли Дюмурье, Гош, Наполеон со своими маршалами... конца нет; пришли времена мирные - и о военных способностях ни слуху ни духу.

- Но что же делается с остальными? - спросила грустным голосом Любовь Александровна.

- Как случится; часть их потухает и делается толпой, часть идет населять далекие страны, галеры, доставлять практику палачам; разумеется, это не вдруг, - сначала они делаются трактирными удальцами, игроками, потом, смотря по призванию, туристами по большим дорогам или по маленьким переулкам. Случится по дороге услышать клич - декорации переменяются: разбойника нет, а есть Ермак, покоритель Сибири. Всего реже выходят из них тихие, добрые люди; их беспокоят у домашнего очага едкие мысли. Действительно, странные вещи приходят в голову человеку, когда у него нет выхода, когда жажда деятельности бродит болезненным началом в мозгу, в сердце и надобно сидеть сложа руки... а мышцы так здоровы, а крови в жилах такая бездна... Одно может спасти тогда человека и поглотить его... это встреча.., встреча с...

Он не договорил.

Любовь Александровна вздрогнула.

- Экая беспорядочная голова! - заметил Крупов.

Чего он тут не наговорил; хаос, истинно хаос!.. Ну, нечего сказать, славный кандидат в заседатели или в уездные судьи! Все улыбнулись.



V



Между, прочими достопримеяательностями города NN особенного внимания заслуживает публичный сад, Вбогатой природе средней полосы нашего отечества публичные сады совеошенная роскошь; от этого ими никто не пользуется, то есть в будни, а, что касается до воскресных и праздничных дней, то вы можете встретить весь, город от шести часов вечера до девяти в саду;, но в это время публика сбирается не для саду, а друг для друга.

Если начальник губернии в хороших отношениях с полковым командиром, то в эти дни являются трубы или большой барабан с товарищами, смотря по тому, какое войско стоит в губернии; и увертюра из "Лодоиски" и "Калифа Багдадского" вместе с французскими кадрилями, напоминающими незапамятные, времена греческого освобождения и "Московского телегарфа", увеселяют слух купчих, одетых по-летнему - в атлас и бархат, и тех провинциальных барынь, за которыми никто нп ухаживает, каких, впрочем, моложе сорока лет почти не бывает. В будни, как мы сказали, сады бывают пусты; разве какой-нибу
Страница 33 из 41 Следующая страница