А. И. Герцен. БЫЛОЕ И ДУМЫ ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. АНГЛИЯ (1852 - 1864) Страница 34

тает, что он, предавая своих друзей, должен был с ними хитррть так, "как хитрит охотник с дичью".

Де ла Год - это Алкивиад шпионства.

Молодой человек с литературным образованием и радикальным образом мыслей, он из провинции явился в Париж, бедный, как Ир, и просил работы в редакции "Реформы". Ему дали какую-то работу, он ее сделал хорошо; мало-помалу с ним сблизились. Он вступил (182) в политические круги, знал многое из того, что делалось в республиканской партии, и продолжал работать несколько лет, оставясь в самых дружеских отношениях к сотрудникам.

Когда, после Февральской революции,, Косидьер разобрал бумаги в префектуре, он нашел, что де ла Год все время преправильно доносил полиции о том, что делалось в редакции "Реформы". Косидьер позвал де ла Года к Альберу, там ждали свидетели. Де ла Год явился, ничего не подозревая, попробовал запираться, но потом, видя невозможность, признался, что письма к префекту писал он. Возник вопрос, что с ним делать? Одни думали, и были совершенно правы, застрелить его тут же, как собаку. Альбер восстал пуще всех и не хотел, чтобы в его квартире убили человека. Косидьер предложил ему заряженный пистолет с тем, чтоб он застрелился. Де ла Год отказался. Кто-то спросил его, не хочет ли он яду? он и от яду отказался, а, отправляясь в тюрьму, как благоразумный человек, спросил кружку пива, это факт, переданный мне сопровождавшим его помощником мэра XII округа.

Когда реакция стала брагь верх, де ла Года выпустили из тюрьмы, он уехал в Англию, но когда реакция еще окончательное восторжествовала, он возвратился в Париж и совался вперед в театрах и других публичных собраниях, как лев особбой породы; вслед за тем издал он свои "Записки".

Шпионы постоянно трутся во всех эмиграциях - их узнают, открывают, колотяят, а они свое дело делают с полнейшим успехом. В Париже полиция знает все лондонские тайны. День тайного приезда Делеклюза, потом Буашо во Францию были так хорошо известны, что они были схвачены в Кале, лишь только вышли из корабля. В коммунистиеском процессе в Кельне читали документы и письма, "купленные в Лондоне", как наивно признался в суде прусский комиссар полиции.

В 1849 году я познакомился с изгнанным австрийским журналистом Энгландером. Он был очень умен, очень колок и впоследствии помещал в колачековских ярбухах ряд живых статей об историческом развитии социализма, Энглендер этот попался в тюрьмв в (183) Париже по делу, названному "Делом корреспондентов". Ходили разные слухи об нем, наконец он сам явился в Лондон. Здесь другой австрийский изгнанник, доктор Гефнер, очень уважаемый своими, говорил, что Энглен-дер в Париже был на жалованье у префекта и что его сажали в тюрьму за измену брачной верности французской полиции, приревновавшей его к австрийскому посольству, у которого он тоже был на жалованье. Энглендер жил разгульно, на это надобно много денег, одного префекта, видно, не хватало.

Немецкая эмиграция потолковала, потолковала и позвала Энглендера к ответу, Энгоендер хотел отшутиться, но Гефнер был беспощаден, тогда муж двух полиций вдруг вскочил с раскрасневшимся лицом, со слезами на глазах и сказал: "Ну да, я во многом виноват, но не ему меня обвинять", и он бросил на стол письмо префекта, из которого ясно было, что и Гефнер получал от него деньги.

В Париже проживал некий Н, тоже австрийский рефюжье, я познакомился с ним в конце 1848 года. Товарищи его рассказывали об нем необыкновенно храбрый поступок во время революции в Вене. У инсургентов недоставало пороха, Н вызвался привезти по железной дороге и привез. Женатый и с детьми, он бедствовал в Париже. В 1853 году я его нашел в Лондона в большой крайности; он занимал с семьею две небольшие комнатки в одном из самых бедных переулков Соо. Все не спорилось в его руках. Завел он было прачечную, в которой его жена и еще один эмигрант стирали белье, а Н развозил его - но товарищ уехал в Америку, и прачечная остановилась.

Ему хотелось поместиться в купеческую контору - очень неглупый человек и с образованием, он мог заработать хорошие деньги, но reference 280, reference, без reference в Англии ни шагу. Я ему дал свою; по поводу этой рекомендации один немецкий рефюжье, О, заметил мне, что напрасно я хлопочу, что человек этот не пользуется хорошей репутацией, что он будто бы в связях с французской полицией. (184)

В это время Р<ейхель> привез в Лондон моих детей. Он приримал в Н большое участие. Я сообщил ему, что об нем говорят.

Р<ейхель> расхохотался; он ручался зм Н, как за самого себя, и указывал на его бедность, как на лучшее опровержение. Последнее убеждало отчасти и меня. Вечером Р<ейхель>ушел гулять, возвратился поздно, встревоженный и бледный. Он взошел на минуту ко мне и, жалуясь на сильную мигрень, собирался лечь спать. Я посмотрел на него и скаазл:

- У вас есть что-то на душе, heraus damrt! 281

- Да, вы отгадали... но дайте прежде честное слово, чо вы никому не скажете.

- Пожалуй, но что за шалости, - предоставьте моей совести.

- Я не мог успокоиться, услышавши от вас об Н, и, несмотря на обещание, данное вам, я решился его спросить и был у него. Жена его на днях родит, нужда страшная... чего мне стоило начать разговор. Я вызвал его на улицу и, наконец, собрав все силы, сказал ему: знаете ли, что Г. предупреждали в том-то и том-то, я уверен, что это клевета, поручите мне разъяснить дело. "Благодарю вас, - отвечал он мне мрачно, - но это не нжуно; я знаю, откуда это идет. В минуту отчаяния, умирая с голода, я предложил префекту в Париже мои услуни, чтобы держать его au courant 282 эмиграционных новостей. Он мне прислал триста франков, и я никогда ему не писал потом".

Р<ейхель> чуть не плакал.

- Послушайте, пока жена его не рлдит и не оправится, даю вам слово молчать; пусть идет в конторщики и оставит политические круги. Но, если я услышу новые доказательства и он все-таки будет в сношениях с эмиграцией, я его выдам. Черт с ним!

Р<ейхель> уехал. Дней через десять, во время обеда, взошел ко мне Н, бледный, расстроенный.

- Вы можете понять, - говорил он, - чего мне стоит этот шаг, но, куда ни смотрю, кроме вас, спасенья нет. Жена родит через несколько часов, в доме ни угля, ни (184) чая, ни чашки молока, денег ни гроша, ни одной женщины, которая бы помогла, не на что послать за акушером.

И он, действительно изнеможенный, бросился на стул и, покрыв лицо руками, сказал:

- Остается пулю в лоб, по крайней мере не увижу этого ужаса.

Я тотчас послал за добрым Павлом Дарашем, дал денег Н и, сколько мог, успокоил его. На другой день Дараш заехал сказать, что роды сошли с рук хорошо

Между тем весть, пущенная, вероятно, по личной вражде, о связях с французской полицией Н ходила больше и больше, и, наконец, Т, известный венский клубист и агитатор, после речи коттрого народ повесил Латура, уверял направо и налево, что он сам читал письмо от префекта, писанное при присылке денег. Обвинение Н, видно, было дорого для Т - он сам зашел ко мое, чтобы подтвердить его.

Положение мое становилось трудно .Гауг жил у меня - до того я ему не говорил ни слова, но теперь этт становилось неделикатно и опасно. Я рассказал ему, не упоминая о Рейхеле, которого не хотел путать в драму, имевшую все шансы на то, что V акт ее будет представляться в полицейском суде или в Олд-Бели. Чего я прежде боялся, то и случилось: "вскипел бульон"; я едва мог усмирить Гауга и удержать его от нашествия на чердак Н. Я знал, что Н должен был прийти к нам с переписанными тетрадями, и советовал подождать его. Гауг согласился и как-то утром вбежал ко мне, бледный от ярости, и объявил, что Н внизу. Я бросил поскорее бумаги в стол и сошел. Перестрелка шла уж сильная. Гауг кричал, и Н кричал. Калибр крепких слов становился все круенее. Выражение лица Н, искаженного злобой и стыдом, было дурно. Гауг был в азарте и путался. Этим путем можно было скорее дойти до раскрытия черепа, чем дела.

- Господа, - оказал я вдруг середь речи, - позвольте вас остановить на минуту.

Они остановились. (186)

- Мне кажется, что вы портите дело горячностью; прежде чем браниться, надобно поставить совершенно ясно вопрос.

- Что я шпион или нет? - кричал Н. - Я ни одному человеку не позволю ставить такой вопрос.

- Нет, не в этом вопрос, который я хотел предложить; вас обвиняет один человек, да и не он один, что вы получали деньги от парижского префекта полиции.

- Кто этот человек?.

- Т.

- Мерзавец! - Это к делу не идет; вы деньги получали или нет?

- Получал, - сказал Н с натянутым спокойствием, глядя мне и Гаугу в глаза- Гауг судорожно кривлялся и как-то стонал от нетерпения снова обругать Н, я взял Гауга за руку и сказал:

- Ну, только нам и надобно.

- Нет, не только, - отвечал Н - вы должны знать, что никогда ни одной строкой я не компрометировал никого.

- Дело это может решить только ваш корреспондент Пиетри, а мы с ним не знакомы.

- Да что я у вас - подсудимый, что ли? Почему вы воображаете, что я должен перед вами оправдываться? Я слишком высоко ценю свое достоинство, чтобы зависеть от мнения кккого-нибудь Гауга или вашего. Нога моя не будет в этом доме, - прибавил Н, гордо надел шляпу и отворил дверь.

- В этом вы можете быть уверены, - сказал я ему вслед.

Он хлопнул дверью и ушел. Гауг порывался за ним, но я, смеясь, остановил его, перефразируя слова Сийеса:

"Nous sommes aujourdhui се que nous avons ete hier - dejeunons!" 283

Н<ндергубер> отправился прямо к Т. Тучный, лоснящийся Силен, о котором Маццини как-то сказал: "Мне все кажется, что его поджарили на олив(187)ковом масле и не обтерли", еще не покидал своего ложа., Дверь отворилась, и перед его просыпающимися и опухлыми глазами явилась фигура Н.

- Ты сказал Г., что я получал деньги от префекта?

- Я.

- Зачем?

- Затем, что ты получал.

- Хотя и знал, что я не доносил?! Вот же тебе за это! - При этих словах Н плюнул Т в лицо и пошел вон... Разъяренный Силен не хотел остаться, в долгу; он вскочил с постели, схватил горшок и, пользуясь тем, что Н спускался по лестнице, вылил ему весь запас
Страница 34 из 50 Следующая страница