инистр, полицмейстеру хотелось показать, что он недаром носил уланский мундир и что кольнет шпорой не хуже другого свою лошадь. Для этого он адресовался с просьбой к одному из Машковцевых, богатых купцов того края, чтоб оо ему дал свою серую дорогую верховую лошадь. Машковцев не дал.
- Хорошо, - говорит Фигнкр, - вы этакой безделицы не хотите сделать по доброй воле, я и без вашего позволения возьму лошадь.
- Ну, это еще посмотрим! - сказало злато.
- Ну, и увидите, - сказал булат.
Машковцев запер лошадь, приставил- двух караульных. На этот рах полицмейстер ошибется.
Но в эту ночь, как нарочно, загорелись пустые сараи, принадлежаушие откупщикам и находившиеся за самым (259) машковцевым домом. Полицмейстер и полицейские действовали отлично; чтоб спасти дом Машковцева, они даже разобрали стену конюшни и вывели, не опаливши ни гривы, ни хвоста, спорную лошадь. Через два часа полицмейстер, парадируя на белом жеребце, ехал получать благодарность особы за примерное потушение пожара. После этого никто не сомневался в том, что полицмейстер все может сделать.
Губернатор Рыхлевский ехал из собрания; в тш время как его карета двинулась, какой-то кучер с небольшими санками, зазевавшись, попал между постромок двух коренных и двух передних лошадей. Из этого вышла минутная конфузия, не помешавшая Рыхлевскому преспокойно приехать домой. На другой день губернатор спросил полицмейстера, знает ли он, чей кучер въехал ему в постромки и что его следует постращать.
- Этот кучер, ваше превосходительство, не будет более в постромки заезжать, я ему влепил порядочный урок, - отвечал, улыбаясь, полицмейстер.
- Да чей он?
- Советника Кулакова-с, ваше превовходительство.
В это время старик советник, которого я застал и оставил тем же советником губернского правления, взошел к губернатору.
- Вы нас простите, - сказал губернатор ему, - что мы вашего кучера поучили.
Удивленный советник, не понимая ничего, смотрел вопросительно.
- Вчера он заехал мне в постромки. Вы понимаете, если он мне заехал, то...
- Да, ваше превосходительство, я вчера да и хозяйка моя сидели дома, и кучер был дома.
- Что это значит? - спросил губернатор.
- Я, ваше превосходительство, вчера был так занят, голова кругом шла, виноват, совсем забыл о кучере и, признаюсь, не посмел доложить это вашему превосходительству. Я хотел сейчас распорядиться.
- Ну, вы настоящий полицмейстер, нечего сказать! - заметил Рыхлевский.
Рядом с этим хищным чиновником я покажу вам и другую, противуположную породу - чиновника мягкого, сострадательного, ручного. (260)
Между моими знакомыми был один почтенный старец, исправник, отрешенный по сенаторской ревизии от дел. Он занимался составлением просьб и хождением по делам, что именно было ему запрещено. Человек этот, начавший службу с незапамятных времен, воновал, подскабливал, наводил ложные справки в трех губерниях, два раза был под судом и проч. Этот ветеран земской полиции любил рассказывать удивительные анекдоты о самом себе и своих сослуживцах, не скрывая своего презрпния к выродившимся чиновникам нового поколения.
- Это так, вертопрахи, - говорил он, - конечно, они берут, без этого жить нельзя, но, то есть, эдак ловкости или знания закона и не спрашивайте. Я расскажу вам, для примера, об одном приятеле. Судьей был лет двадцать, в прошедшем году помре, - вот был голова! и мужики его лихом не поминают, и своим хлеба кусок оставил. Совсам особенную манеру имел. Придет, бывало, мужик с просьбицей, судья сейчас пускает к себе, такой ласковый, веселый.
- Как, дескать, дядюшка, твое имя и батюшку твоего как звали?
Крестьянин кланяется.
- Ермолаем, мол, батюшка, а отца Григорьем прозывали.
-. Ну, здравствуйте, Ермолай Григорьевич, из кавих мест господь несет?
- А мы дубиловские.
- Знаю, знаю. Мельницы-то, кажись, ваши впраыо от дороги - от трахта.
- Точно, батюшка, мельницы общинные наши.
- Село зажиточное, землица хорошая, чернозем.
- На бога не жалобимся, ништо, кормилец.
- Да ведь оно и нужно. Небось у тебя, Ермолай Григорьевич, семейка не малая?
- Три сыночка, да девки две, да во двор к старшей принял молодца, пятый годок пошел.
- Чай, уж и внучата завелись?
- Есть, точно, небольшое дело, ваша милость.
- И слава богу! плодитесь и умножайтесь. Ну-тка, Ермолай Григорьевич, дорога дальняя, выпьем-ка рюмочку березовой.
Мужик ломается. Судья наливает ему, приговаривая: (261)
- Полно, полно, брат, сегодня от святых отцов нет запрета на вино и елей.
- Оно точно, что запрету нет, но вино-то и доводит человека до всех бед. - Тут он крестится, кланяется и пьет березовку.
- При такой семейке, Григорьич, небось накладно жить? каждого накормить, одеть - одной клячонкой или коровенкой не оборотишь дела, молока недостанет.
- Помилуй, батюшка, куда толкнешься с одной лоша-денкоц; есть-таки троечка, была четвертая, саврасая, да пала с глазу о Петровки, - плотнтк у нас, Дорофей, не приведи бог, ненавидит чужое добро, и глаж у него больно дурен.
- Бывает-с, бывает-с. А у вас ведь выгоны большие, небось барашков держите?
- Ништо, есть и барашки.
- Ох, затолковался я с тобой. Служба, Ермолай Григорьич, царская, пора в суд. Что у тебя дельцо, что ли?
- Точно, ваша милость, - есть.
- Ну, что такое? повздорили что-нибудь? поскорее, дядя, рассказывай, пора ехать.
- Да что, отец родной, беда под старость лет пришла... Вот в самое-то Успленье были мы в питейном, ну, и крупно поговорили с суседским крестьянином - такой безобразный человек, наш лес крадет. Только, поговоримши, он размахнулся да меня кулаком в грудь. "Ты, мол, в чужой деревне не дерись", - говорю я ему, да хотел так, то есть, пример сделать, тычка ему дать, да спьяну, что ли, или нечистая сила, - прямо ему в глаз - ну, и попортил, то есть, глаз, а он со старостой церковным сейчас к становому, - хочу, дескать, суд по форме.
Во время рассказа судья - что ваши петербургские актеры! - все становится серьезнее, глаза эдакие сделает страшные и ни слова.
Мужик видит и бледнеет, ставит шляпу у ног и вынимает полотенце, чтоб обтереть пот. Судья все молчит и в книжке листочки перевертывает.
- Так вот я, батюшка, к тебе и пришел, - говорит мужик не своим голосом.
- Чего ж я могу сделать тут? Экая причина! И зачем же это прямо в глаз?
- Точно, батюшка, зачем... враг попутал. (262)
- Жаль, очень жаль! из чего дом должен погибнуть! ну, что семья без тебя останется? все молодежь, а внучата - мелкота, да и старушку-то твою жаль.
У мужика начинают ноги дрожать.
- Да что же, отец родной, к чему же это я себя угодил?
- Вот, Ермолай Григорьич, ичтай сам... или того, грамота-то не далась? Ну, вот видишь "о членовредителях" статья... "Наказавши плетьми, сослать в Сибирь на поселенье".
- Не дай разориться человеку! не погуби христианина! разве нельзя как?..
- Экой ты какой! Разве супротив закона можно идти? Конечно, все дело рук человеческих. Ну, вместо тридцати ударов мы назначим эдак пяточек.
- Да, то есть, в Сибирь-то?.. К
- Не в нашей, братец ты мой, воле.
Тащит мужик из-за пазухи кошелек, вынимае из кошелька бумажку, из бумажки - два-три золотых и с низким поклоном кладет их на стол.
- Это что, Ермолай Григорьевич?
- Спаси, батюшка.
- И полно, полно! что ты это? Я, грешный человек, иной раз беру благодарность. Жалованье у меня малое, поневоле возьмешь; но принять, так было бы за что. Как я тебе помогу? добро бы ребро или зуб, а то прямо в глаз! Возьмите денежки ваши назад.
Мужичок уничтожен.
- Разве вот что; поговорить мне с товарищами, да и в губернию отписать? неравно дело пойдет в палату, там у меня есть приятели, все сделают; ну, только это люди другого сорта, тут тремя лобанчиками не отделаешься.
Мужик начинает приходить в себя.
- Мне, пожалуй, ничего "не давай, мне семью жаль; ну, а тем меньше двух сереньких и предлагать нечего.
- .То есть, как пред богом, ума не приложу, где это достать такую Палестину денег - четыреста рублев - время же какое?
- Я-таки и сам думаю, что оно трудновато. Наказанье мы уменьшим - за раскаянье, мол, и приняв в соображенье нетрезвый вид... ведь и в Сибири люди живвут. Тебе же не бог весть, как далеко идти... Конечно, если продать парочкку лошадок, да одну из коров, да барашков, оно, (263) может, и хватит. Да скоро ли потом в крестьянском деле сколотишь столько денег! А с другой стороны, подумаешь, лошадки-то останутся, а ты-то пойдешь себе куда Макар телят не гонял. Подумай, Григорьич, время терпит, пообождем до завтрс, а мне пора, - прибавляет судья и кладет в карман лобанчики, от которых отказался, говоря: "Это вовсе лишнее, я беру, только чтоб вас не обидеть".
На другое утро, глядь, старый жид тащит разными крестовиками да старинными рублями рублев триста пятьдесят ассигнациями к судье.
Судья обещает печься об деле; мужика судят, судят, стращают, а потом и выпустят с каким-нибудь легким наказанием, или с советом впредь в подобных случаях быть осторожным, или с отметкой: "оставить в подозрении", и мужик всю жизнь молит бога за судью.
- Вот как делали встарь, - приговаривал отрешенный от дел исправник, - начистоту.
...Вятские мужики вообще не очень выносливы. Зато их ' и считают чиновники ябедниками и беспокойными. Настоящий клад для земской полиции это вотяки, мордва, чуваши; народ жалкий, робкий, бездарный. Исправники дают двойншй окуп губернаторам за назначение их в уезды, населенные финнами.
Полиция и чиновники делают невероятные вещи с этими бедняками.
Землемер ли едет с поручением через вотскую деревню, он непременно в ней останавливается, береи с телеги астролябию, вбивает шест, протягивает цепь. Через час вся деревня в смятении. "Межемерия, межемерия!" - говорят мужики с тем видом, с которым в 12 году говорили: "Француз, француз!" Является староста поклониться с миром. А тот все меряет и записывает. Он его просит не обмерить, не обидеть. Землемер требует двадцать, тридцать рублей. Вотяки ра
Страница 17 из 25
Следующая страница
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 25]